Умслопогас взглянул на каменное лицо той, которая сидела высоко над ним, и лицо ее все светилось от заходящего солнца.
Тропинка у подножия горы, отец мой, разделялась надвое, посередине находился большой выступ скалы, и две небольшие тропинки вели с двух сторон к площадке на коленях Колдуньи. Умслопогас стал на верху левой тропинки, а Галази — у правой. Они ждали врага, держа копья в руках. Вскоре из-за скалы показались воины и кинулись на них, часть по одной, часть по другой дорожке.
Долго длилась битва. Наконец Галази, сразив последнего врага, в изнеможении опустился на землю. Он не мог идти на помощь другу, против которого оставался тоже всего один враг.
Галази-Волк с усилием поднялся на колени и в последний раз потряс Дубиной над головой, потом упал и умер.
Умслопогас, сын Чаки, и Факу, военачальник Дингаана, смотрели друг на друга. Они стояли одни на горе, все остальные полегли кругом. Умслопогас был покрыт ранами, Факу был невредим; то был сильный человек, также вооруженный топором.
XXXIV. Прощание с Лилией
В течение нескольких минут оба воина описывали круги топорами, выжидая удобного момента для удара. Вскоре Факу опустил оружие на голову Умслопогаса, но Убийца поднял свою Секиру, чтобы отбить удар. Факу согнул руку и так ловко направил топор, что острие поразило Умслопогаса в голову, рассекло его головной убор, а за ним — череп.
Обезумев от боли, Убийца как бы проснулся. Он схватил Секиру обеими руками и нанес три удара. Первый срезал перья, рассек щит Факу и откинул его на несколько шагов назад; второй не попал в цель; при третьем, самом сильном ударе Секира выскользнула из мокрых от крови рук, и удар топора пришелся боком. Несмотря на это, топор плашмя упал на грудь Факу, раздробляя его кости, и смел его с края скалы вниз, в ущелье. Факу, скатившись на дно, остался неподвижным.
— Дело окончилось еще засветло! — сказал Умслопогас, свирепо улыбаясь. — Теперь, Дингаан, присылай еще убийц в поисках убитых! — И он повернулся, чтобы идти в пещеру к Наде.
Но Факу не был убит, хотя рана его была смертельна. Он приподнялся и, собрав последние силы, кинул топор, оставшийся в его руке, в того, чья сила одержала верх над ним. Топор был направлен верно, Умслопогас не видел, как он летел. Лезвие ударило его в левый висок, пробило кость и врезалось глубоко в голову. Тогда Факу упал мертвым, а Умслопогас, подняв кверху руки, грохнулся, как бык. Подобно мертвецу, лежал он в тени мрачной скалы.
Вскоре Нада решила выйти из пещеры и хотела отвалить камень. Однако он не двигался. Тогда она вспомнила, что, испугавшись волков, она сдвинула его с желоба, в котором он держался, и что камень сполз на середину пещеры. Умслопогас предостерегал ее, чтобы она этого не делала, но она забыла о его совете в своем безрассудном страхе. Может быть, ей удастся сдвинуть камень… Нет, ни на волос не сдвинулся он. Она оказалась запертой, без пищи и воды, и ей приходилось ждать появления Умслопогаса. А если он не придет? В таком случае ей придется умереть.
Она громко закричала от ужаса, призывая Умслопогаса по имени. Стены пещеры отвечали: «Умслопогас! Умслопогас!» И все смолкло.
Через некоторое время безумие нашло на Наду, мою дочь, и она много дней и ночей пролежала в пещере, сама не сознавая, как долго она лежит.
Несмотря на свое беспамятство, Нада замечала, что два раза свет проникал в отверстие скалы и наступал день; что два раза свет погасал и наступала ночь. В третий раз появилась полоса света и погасла, тогда безумие покинуло ее, она очнулась и поняла, что умирает; сквозь отверстие в камне послышался голос, который она так любила, и спросил тихо и хрипло:
— Нада? Жива ли ты еще, Нада?
— Да, — глухо отвечала она. — Воды! Дай мне воды!
Ей показалось, что с величайшим усилием проползла большая змея. Прошло несколько минут, затем сквозь отверстие в камне дрожащая рука просунула небольшую тыквенную бутылку. Она жадно напилась, ей стало легче, и она в силах была говорить, хотя ей казалось, что вода огненным потоком разлилась по ее жилам.
— Неужели это ты, Умслопогас? — спросила она. — Или ты умер и явился мне во сне?
— Это я, Нада! — сказал голос. — Слушай! Ты ли сдвинула камень с места?
— Увы, да! — отвечала она. — Может быть, соединив наши усилия, мы сможем отвалить его?
— Да, если бы наши силы не изменили нам; но теперь это невозможно! Впрочем, попытаемся!
Они налегли на камень, но у обоих вместе сил было не больше, чем у ребенка, и камень не сдвинулся с места.
— Не будем даже стараться, Умслопогас! — сказала Нада. — Мы теряем те краткие часы жизни, которые остались мне. Поговорим в последний раз!
Недолго, однако, пришлось говорить им. Вскоре Нада стала слабеть и незаметно скончалась, сжимая руку Умслопогаса, который уже без чувств лежал по ту сторону камня.
В таком положении, отец мой, нашел я их, когда отправился на поиски пропавших. Благодаря моим стараниям Умслопогас не умер, а стал поправляться. Когда он совершенно выздоровел, я стал расспрашивать о его намерениях, желая узнать, следует ли мне продолжать хлопоты, чтобы сделать его королем всей страны.
Но Умслопогас покачал головой, сердце его больше не лежало к этому делу. Ему по-прежнему хотелось уничтожить короля и его власть, но теперь он не желал занять его места, а жаждал только мщения. Я отвечал, что сам хочу мстить и что, соединившись, мы, может быть, вдвоем достигнем цели.
Слушай, отец мой, дальнейший рассказ мой будет краток. Мне пришло в голову противопоставить Дингаану Мпанде. Я дал совет Мпанде бежать вместе со своими приверженцами в Наталь. Он последовал моему совету, а я вступил в переговоры с бурами, в частности с одним буром, которого звали Длинная Рука. Я доказал бурам, что Дингаан коварен и не заслуживает доверия, а Мпанде добр и верен им. Дело кончилось тем, что буры, соединившись с Мпанде, объявили войну Дингаану. Я начал эту войну, чтобы отомстить Дингаану.
Принимали ли мы участие в большой битве при Магонго? Да, отец мой, мы были там. Когда воины Дингаана отбросили нас назад и все казалось потерянным, я подал мысль Нонгазале, нашему вождю, сделать вид, что он ведет буров в атаку; амабуну не принимали участия в битве, предоставляя драться нам, Черному народу. Умслопогас с Секирой в руке пробивался сквозь ряды одного из полков Дингаана, пока не добрался до бурского начальника и закричал ему, чтобы он с флангов окружил Дингаана.
Таким образом, исход битвы был решен, отец мой; они побоялись сопротивляться соединенным белым и черным полкам. Они бежали, мы преследовали и убивали их, а Дингаан перестал быть королем, но все-таки еще был жив.
Мы ловили короля в течение нескольких недель, как охотники преследуют раненого быка. Мы преследовали его до леса у Черной Умфолози и сквозь него. Наконец и нам улыбнулась удача. Дингаан вошел в кусты в сопровождении всего двух людей. Мы закололи его слуг, схватили его и повели на гору Призраков.
Когда мы дошли до пещеры, я отослал всех наших спутников; нам хотелось остаться наедине с Дингааном. Он сел на землю в пещере, а я сказал ему, что под землей, на которой он сидит, лежат кости той Лилии, которую он убил, и кости Галази-Волка.
После этого мы привалили камень ко входу в пещеру и оставили его с призраком Галази и призраком Нады.
На третий день, перед зарей, мы вытащили стонущего Дингаана из пещеры на край утеса, висящего сверху на груди каменной старухи Колдуньи. Там стояли мы, ожидая рассвета, того часа, когда умерла Нада. Мы прокричали ему в уши ее имя и имена детей Умслопогаса, затем столкнули в пропасть.
Таков был конец Дингаана, отец мой, Дингаана, обладавшего жестоким сердцем Чаки, но не его величием.
Вот и вся повесть о жизни Нады-Лилии, отец мой, и нашей мести за нее. Печальная повесть, грустная повесть, впрочем, все было печально в те дни. Все изменилось впоследствии, когда стал царствовать Мпанде; Мпанде был человек миролюбивый.
Мало осталось рассказывать. Я покинул страну, в которой жить для меня, убийцы двух королей, было опасно; я перебрался жить сюда, в Наталь, чтобы окончить свое существование поблизости от того места, где раньше стоял крааль Дукуза…
Внезапно старик замолчал, его голова упала на иссохшую грудь. Когда же белый человек, которому он рассказывал свою повесть, приподнял его голову и взглянул на него, он был мертв.
ЛАСТОЧКА
I Почему фроу Ботмар вздумала рассказать свои воспоминания. — Как Сузанна Ботмар нашла Ральфа Кензи.
Женщина я совсем простая, почти безграмотная. Читать еще кое-как читаю, а писать могу только свое имя, и то с таким трудом и такими невозможными каракулями, что мой старик Ян всегда подсмеивается надо мною, когда я берусь за перо. Правда, и перо-то мне приходится брать не часто: только в тех случаях, когда нужно бывает подписать счет или другую пустяшную бумагу за Яна, который сам этого не может делать с тех пор, как его разбил паралич. Во многом я была бы ровня своему Яну, если бы только меня в детстве так же хорошо научили грамоте, как его.
Но несмотря на свою безграмотность, я все-таки понимаю, как приятно и полезно читать хорошие правдивые книги. Я много видела и немало испытала, и мне пришло в голову заставить свою правнучку Сузанну написать под мою диктовку такую книгу, в которой была бы только одна правда о людях и их делах. Многие находят, что такие книги скучны. По-моему, это неправда: чем правдивее книга, тем она интереснее.
Как бы удивились моя покойная мать и все наши умершие родственники, если бы они могли встать из своих могил и увидели бы, что я, Сузанна Науде (это была моя девичья фамилия), собираюсь написать книгу! В их время ни одной барышне не могло прийти на ум ничего подобного, потому что дальше своего хозяйства они ничего не видели, да и знать не хотели.
Кстати, Сузанна привезла из Дурбана, где она училась, удивительную машинку, похожую на тыкву. Стоит только постучать пальцами на этой машинке — и на бумаге сейчас же выйдут печатные буквы. Господи, чего только не придумают умные люди! Машинка мне эта очень понравилась, Яну — тоже. Он всегда любил музыку, и как только Сузанна начнет постукивать на своей машинке, Ян (он теперь слепой и почти совсем оглох) воображает (бедный старик!), что правнучка играет на шпинете, вроде того, который был в доме моего дедушки, в Старой колонии. Под стукотню Сузанны Ян обыкновенно дремлет и, верно, вспоминает то время, когда ухаживал за мной, а я наигрывала ему на дедушкином шпинете его любимые песенки.
Итак, пусть правнучка пишет… то есть печатает на своей машинке то, что я буду рассказывать: и ей занятие, и Яну удовольствие, и другим поучение.
Бедный Ян! Ничего почти от него не осталось! Жалко даже смотреть на него! Кто бы узнал теперь в этом слабом, сморщенном, обросшем белыми волосами слепом и глухом старике, неподвижно сидящем в кресле, с разбитыми параличом ногами и руками, прежнего красивого и могучего бура? Давно ли, кажется, он в битве при Вехтконе, когда Мзиликази выслал свои войска против нас, схватил в каждую руку по зулусу и так стукнул их головами друг о друга, что они тут же испустили дух?… Я как сейчас помню эту битву, хотя это было уже давно, очень давно, кажется, еще в тысяча восемьсот тридцать шестом году, когда мы вынуждены были бежать от преследования англичан из наших старых насиженных пепелищ в поисках новых мест для жилья — таких мест, где бы нас никто не трогал.
Да, много утекло с тех пор воды. Молодой, сильный и красивый Ян превратился в ни на что не годную развалину, да и я стала частенько прихварывать. Наверное, мы с Яном вместе умрем, как вместе провели всю жизнь, деля пополам и радость и горе.
Вот теперь, перед смертью, я и вспоминаю все пережитое и слышанное мною в те страшные дни, когда происходило так называемый Великий трек буров, во время которого погибло так много наших — от стрел дикарей, от голода и жажды, от изнурительных лихорадок, от зубов и когтей диких зверей в пустыне…
Если я не расскажу об этом ужасном времени, то, пожалуй, оно забудется, как забывается все в этом мире, и никто не будет знать, как буры сумели добиться свободы.
Наша правнучка, Сузанна Кензи, которая так проворно и ловко выстукивает на своей машинке все, что я ей диктую, — последняя из своего рода. Ее отец и дед — последний был нашим приемным сыном, а впоследствии мужем нашей единственной дочери — пали на войне с зулусами, сражаясь за англичан против Кетчвайо.
В свое время многие, конечно, знали странную историю Ральфа Кензи, английского сироты, так чудесно найденного нашей дочерью, тоже Сузанной (нужно заметить, что почти все женщины моего рода носили имя Сузанны); знали и еще более удивительную историю о том, как наша дочь была спасена от громадной опасности дикарями и более двух лет прожила среди них в обществе знаменитой знахарки и инкосикази племени горцев, Сигамбы, пока Ральф, бывший в то время уже мужем Сузанны и очень любивший свою жену, после страшных трудов не разыскал ее. Но теперь едва ли кто помнит все это так хорошо, как я. Вот почему мне и пришло в голову сохранить для потомства память о Ральфе Кензи, нашем приемном сыне, а потом зяте. Он вполне заслуживает этого потому, что был одним из лучших людей, несмотря на свое английское происхождение.
Вот как нашла наша дочь Сузанна своего будущего мужа.
Надо вам сказать, что мой муж, Ян Ботмар, был родом из Старой колонии, где вся его родня пользовалась почетом и уважением. Вместе со многими другими переселился и он в Транскей. В то время я была еще совсем девочкой.
Наше переселение началось из-за того, что один из самых уважаемых буров, Фредерик Безюйденгоот, человек смелый и энергичный, чтобы придраться к нему, был обвинен в жестоком обращении со своими черными рабами. Англичане послали отряд панду ров, или готтентотов, из которых они составляли свои полки, арестовать Безюйденгоота. Последнему не хотелось попасться в руки этим дьяволам в человеческом образе, и он укрылся в одной пещере, где долго отбивался от многочисленных врагов, но в конце концов им все-таки удалось убить его.
Когда пандуры ушли, родственники и друзья убитого над его трупом поклялись отомстить за него. Они вскоре подняли восстание. Против них тоже были высланы пандуры, которые значительно превосходили своей численностью горсть буров. Произошла жестокая схватка, во время которой был убит брат Фредерика Безюйденгоота, Ян; перебили также почти всех его защитников.
Оставшиеся же в живых, в числе пяти человек, были схвачены и приговорены к повешению лордом Соммерсетом, который в то время был губернатором английских владений в Южной Африке. Среди приговоренных были отец и дядя моего мужа. Вскоре приговор был приведен в исполнение.
Эта и другие жестокости Соммерсета переполнили чашу терпения всех буров, и они решили покинуть английские владения.
Вот тогда и началось наше переселение в Транскей. Вместе с прочими переселились и мои родители, фамилия которых была Науде. Отец мой нередко говорил, что его дед был французским графом. Будучи гугенотом, он вынужден был бежать с родины, потому что там стали резать всех гугенотов. Значит, в моих жилах течет благородная французская кровь. Впрочем, я не особенно горжусь этим: кровь буров не хуже.
Жена моего прадеда, тоже Сузанна, была, говорят, замечательной красавицей; да и вообще все женщины нашего рода отличались красотой. Скажу без хвастовства, что и я считалась в свое время одной из первых красавиц во всем Транскее.
Я отличалась стройностью, у меня были густые темно-русые вьющиеся волосы, темные брови, карие глаза, здоровый цвет лица, небольшой рот и два ряда прекрасных зубов. Вот мой портрет по описанию лиц, не имевших надобности льстить мне.