Хорнблауэр вытащил часы. Четверть одиннадцатого – по штатским меркам, еще утро.
– Где Браун? – бросил он Уиггинзу.
Браун возник, как по волшебству – впрочем, не стоило особо удивляться, весть об адмиралтейском письме наверняка успела облететь дом.
– Мой лучший мундир и шпагу! Вели заложить бричку. Поедешь со мной кучером. Собери мне все для ночлега – и себе тоже.
Слуги опрометью бросились во все стороны, понимая, что исполняют не только приказ хозяина, но государственное дело, которое требует особого рвения. Так что, когда Хорнблауэр вышел из задумчивости, рядом с ним оставалась одна Барбара.
Господи, он в волнении позабыл про нее, и она это поняла! Она сникла, уголок рта опустился. Глаза их встретились, уголок рта пошел вверх, но лишь на секунду.
– Это из Адмиралтейства, – сказал Хорнблауэр смущенно. – Меня назначают коммодором и дают мне капитана.
Какая жалость, что Хорнблауэр видел: радость ее вымучена…
– Это большая честь, – сказала она, – и ты вполне заслужил ее, милый. Ты должен радоваться, и я тоже.
– Мы разлучаемся, – сказал Хорнблауэр.
– Милый, мы пробыли вместе полгода. Ты дал мне шесть месяцев счастья, какого не заслужила ни одна женщина. И ты вернешься.
– Конечно, вернусь, – ответил Хорнблауэр.
Глава вторая
Погода была обычная, апрельская. Во время утренней церемонии перед господским домом солнце светило вовсю, однако уже по пути в Лондон они попали под ливень. Потом вновь выглянуло солнце, согрело и обсушило их, но сейчас, когда бричка ехала через Уимблдонский луг, небо опять почернело и на лица упали первые капли дождя. Хорнблауэр плотнее укутался в плащ и застегнул ворот. Треуголка с золотым позументом лежала у него на коленях, надежно укрытая плащом; в дождь треуголки набирают целые озера воды и теряют форму.
Вот и налетел ветер с дождем, свистящий западный ветер, и хорошей погоды как не бывало. Левой лошади пришлось хуже других, и она попыталась сбавить шаг. Браун хватил ее кнутом по блестящему боку, и у нее сразу прибавилось прыти. Браун – отличный кучер; все, за что бы он ни взялся, спорится у него в руках. Он был лучшим на памяти Хорнблауэра старшиной капитанской гички, верным помощником в бегстве из Франции и сумел стать камердинером, о каком можно только мечтать. Теперь он сидел рядом, безучастный к проливному дождю, и сжимал в большой загорелой горсти скользкие вожжи; кулак, запястье и локоть, словно пружина, обеспечивали то легкое давление удил на лошадиный рот, которое, с одной стороны, не мешает лошадям, с другой – придает им уверенности на размокшей дороге и в случае внезапной опасности позволяет сразу остановить их или повернуть. Они тащили коляску через грязь и слякоть по крутому склону Уимблдонского луга с рвением, какого Хорнблауэр никогда не замечал у них по отношению к себе.
– Хочешь снова оказаться в море, Браун? – спросил Хорнблауэр. Судя по тому, что он задал этот ненужный вопрос, он все еще был немного сам не свой от волнения.
– Еще как, сэр, – коротко отвечал Браун.
Оставалось гадать: то ли лаконичность Брауна – типично английская манера скрывать искреннее нетерпение, то ли камердинер просто вежливо угождает хозяйскому настроению.
Дождь с намокших волос затекал под воротник. Надо было захватить зюйдвестку. Хорнблауэр сгорбился на обитом кожей сиденье. Руки он держал на рукояти шпаги ценою в сто гиней – подарка Патриотического фонда. Поставив шпагу стоймя и держа на рукояти ладони, он поддерживал намокший плащ, чтобы тот не касался лежащей на коленях треуголки. Новый ручеек воды пробежал по шее. Хорнблауэр поежился. К тому времени как дождь перестал, он окончательно промок, зато солнце вновь радостно сияло. Капли воды на утеснике и ежевике лучились самоцветами; от лошадиных тел шел пар, в небе над головой запели жаворонки, Хорнблауэр распахнул плащ, вытер мокрые волосы и шею носовым платком. На гребне холма перед крутым спуском Браун для отдыха пустил лошадей шагом.
– Лондон, сэр, – сказал он.
И впрямь. Дождь прибил копоть и пыль, так что издалека был виден сверкающий на солнце золотой крест над куполом Святого Павла. Острые шпили, крошечные по сравнению с громадой купола, вырисовывались неестественно четко. Видны были даже крыши домов. Браун щелкнул языком, лошади вновь побежали рысью, коляска, раскачиваясь, покатила под уклон к Уондсворту. Хорнблауэр вытащил часы. Начало третьего, времени еще вдоволь. Хотя рубашка под мундиром вымокла насквозь, день выдался куда приятнее, чем можно было ожидать, сидя в ванне.
Браун остановил лошадей перед Адмиралтейством, уличный мальчишка загородил собой колесо, чтобы Хорнблауэр, вылезая из коляски, не испачкал плащ и мундир.
– Жди меня в «Золотом кресте», Браун, – сказал Хорнблауэр, ища в кармане монетку для оборванца.
– Есть, сэр, – отвечал Браун, поворачивая лошадей.
Хорнблауэр надел треуголку, огладил сюртук и поправил пряжку на перевязи. В Смолбридже он сэр Горацио, домовладелец, помещик, царь и Бог, но здесь он всего лишь капитан Хорнблауэр в ожидании приема. Однако адмирал Луис был сама сердечность. Он продержал Хорнблауэра в приемной не больше трех минут – ровно столько, сколько надо, чтобы выпроводить предыдущего посетителя, – от души пожал ему руку, тут же позвонил клерку, чтобы тот унес мокрый плащ, и собственноручно подвинул стул к большому камину, где с его возвращения из Ост-Индии зимой и летом горел огонь.
– Надеюсь, леди Барбара в добром здравии? – спросил он.
– Да, благодарю, сэр, – сказал Хорнблауэр.
– И Хорнблауэр-младший?
– Да, тоже, сэр.
Хорнблауэр быстро поборол робость. Он сел поглубже, радуясь теплу камина. На стене напротив он приметил новый портрет Коллингвуда, сменивший портрет лорда Бархэма. Приятно было перевести взгляд с написанной маслом орденской ленты на собственную грудь и подумать, что носишь те же знаки отличия.
– И все же вы бросили прелести домашней жизни в ту же минуту, как получили наше письмо?
– Разумеется, сэр.
Возможно, меньше искренности принесло бы больше пользы; вероятно, стоило притвориться, будто он покоряется долгу, приносит жертву на алтарь Отечества. Однако Хорнблауэр не мог бы сейчас слукавить, хоть убей. Он искренно радовался повышению и горячо желал знать, что намерено поручить ему Адмиралтейство. Зоркие глаза Луиса внимательно исследовали его лицо, и он честно встретил их взгляд.
– Куда вы думаете меня послать, сэр? – спросил он, не в силах более дожидаться, когда Луис сделает первый шаг.
– В Балтику, – отвечал адмирал.
Вот оно что. Два слова положили конец многим часам лихорадочных умозаключений. Его могли послать куда угодно: на Яву или на Ямайку, к мысу Доброй Надежды или к мысу Горн, в Индийский океан или в Средиземное море: в любую точку в пределах окружности радиусом в двадцать пять тысяч миль, над которой реет британский флаг. Значит, Балтика. Хорнблауэр пытался припомнить, что о ней знает. Последний раз он бы в северных водах младшим лейтенантом.
– Если не ошибаюсь, там командует адмирал Китс?
– Сейчас да, но вскорости его сменит Сомарес. Он получит указания предоставить вам широчайшую свободу действий.
Странные слова. Намекают на двоеначалие, а это, безусловно, плохо. Лучше один дурной командир, чем два хороших. Сказать подчиненному, что начальнику предписано разрешить ему действовать по-своему – опасно, разве что этот подчиненный – человек в высшей степени разумный и ответственный. Тут Хорнблауэр сглотнул – он искренно позабыл, что речь идет о нем самом; быть может, Адмиралтейство как раз и считает его «в высшей степени ответственным и разумным».
Луис разглядывал его с любопытством.
– Вы не хотите узнать, какими силами будете командовать? – спросил он.
– Разумеется, хочу, – отвечал Хорнблауэр, хотя это было не так и важно. Главное, он вообще будет командовать какими-то силами.
– Вы получите «Несравненную», семьдесят четыре пушки, – сказал Луис, – в качестве основной силы, и всякую мелочь, какую мы смогли для вас наскрести – «Лотос» и «Ворон», шлюпы, два бомбардирских кеча – «Мотылек» и «Гарви», а также тендер «Моллюск». Пока все, может быть, к вашему отплытию еще что-нибудь подыщем. Будьте готовы к наземным операциям, их, похоже, вам предстоит немало.
– Надо полагать, – сказал Хорнблауэр.
– Не знаю, будете вы сражаться на стороне русских или против них, – задумчиво произнес адмирал. – То же касательно шведов. Бог весть что там затевается. Но об этом вам расскажут Их Важность.
Хорнблауэр взглянул непонимающе.
– Ваш многоуважаемый шурин, досточтимый маркиз Уэлсли, кавалер ордена Святого Патрика, его британского величества государственный секретарь по иностранным делам, для краткости – Их Важность. Мы пройдем к нему через пару минут. Но прежде надо решить еще одно важное дело. Кого вы хотели бы взять капитаном?
У Хорнблауэра перехватило дыхание. Вот это возможность оказать протекцию! Ему случалось назначать мичманов и помощников судового врача; священник с сомнительным прошлым как-то напрашивался ему в судовые капелланы, но решать вопрос о назначении капитана, да еще на линейный корабль – это и впрямь случай облагодетельствовать кого-нибудь из знакомых. В списке сто двадцать капитанов младше него, все люди заслуженные, об их подвигах с замиранием голоса рассказывают по всему свету, все заплатили за свой чин кровью и беспримерным мужеством, умением и отвагой. Каждый второй охотно согласится командовать семидесятичетырехпушечным кораблем. Хорнблауэр и сейчас помнил, как ликовал два года назад, получив назначение на «Сатерленд». Капитаны на половинном жалованье, портовые капитаны спят и видят вернуться на активную службу. В его власти – изменить судьбу любого из них. Однако он не колебался. Есть капитаны умнее и сообразительнее, но ему нужен один-единственный.
– Я возьму Буша, если возможно, – сказал он.
– Вы его получите, – кивнул Луис. – Я так и думал. Вы полагаете, деревянная нога не будет ему большой помехой?
– Полагаю, что да, – сказал Хорнблауэр. Досадно было бы выйти в море с другим капитаном.
– Очень хорошо, – сказал Луис, поворачиваясь к настенным часам. – Если не возражаете, мы пройдем к Их Важности.
Глава третья
Хорнблауэр сидел в приватной гостиной таверны «Золотой крест». В камине жарко пылал огонь, на столе горели аж четыре восковые свечи. Всей этой роскошью – приватной гостиной, огнем в камине и восковыми свечами – Хорнблауэр не без стеснения наслаждался. Он всю жизнь бедствовал, всю жизнь экономил и теперь швырялся деньгами со странным удовольствием, какой-то почти виноватой радостью. Завтра хозяин выпишет ему не меньше полкроны за свет; сальные свечи обошлись бы от силы в два пенса. Шиллинг за дрова. И уж, разумеется, трактирщик не упустит случая содрать втридорога с постояльца, который может себе это позволить – кавалера ордена Бани, прибывшего в коляске с камердинером и двумя лошадьми. Завтрашний счет будет ближе к двум гинеям, чем к одной. Хорнблауэр тронул нагрудный карман, убедился, что толстая пачка фунтовых банкнот на месте. Он может позволить себе тратить по две гинеи в день.
Успокоенный, он склонился над записями, которые сделал за беседой с министром иностранных дел. Записи были отрывочные, перескакивали с темы на тему, как и сам разговор. Даже в министерстве не могли наверняка сказать, будут ли русские воевать с Бонапартом. Нет, не так. Никто не может сказать, будет ли Бонапарт воевать с русскими. Сколько бы царь ни злился на Францию (а, надо думать, обид у него скопилось немало), он не начнет войну, если Бонапарт не нападет первым. Царь предпочтет любые уступки, по крайней мере сейчас, когда пробует реорганизовать армию.
– Трудно представить, чтобы Бони хватило глупости полезть в драку, – говорил Уэлсли, – когда он и так может получить почти все, что пожелает.
Однако на случай войны Британии желательно иметь в Балтике сильную эскадру.
– Если Бонапарт выкинет Александра из России, вам надо будет его подобрать, – заметил между прочим Уэлсли. – Мы всегда найдем ему применение.
Изгнанные монархи были полезны уже тем, что вдохновляли сопротивление в покоренных Бонапартом странах. За последнее время Англия приняла под свое крыло правителей Сицилии и Сардинии, Нидерландов, Португалии и Гессена. Все они помогали поддерживать надежду в сердцах недавних подданных, стонущих под пятой тирана.
– Многое зависит от Швеции, – сказал Уэлсли. – Один Бог знает, что надумает Бернадот. Шведы не могут простить русским отнятой Финляндии. Мы пытаемся убедить их, что из двух зол Бонапарт – худшее. Он – в устье Балтики, а Россия – гораздо дальше. Но и шведам не сладко выбирать между Россией и Бонапартом.
Да, узел завязался – Швецией правит кронпринц, который еще три года назад был французским генералом и успел породниться с Бонапартом; Дания и Швеция в руках тирана, Финляндия завоевана Россией, а южное побережье Балтики наводнили французские войска.
– Его солдаты стоят в Данциге и Штеттине[2], – говорил Уэлсли. – Южнонемецкие силы растянуты до самого Берлина, я уж не говорю о пруссаках, австрияках и прочих союзниках.
Покорив всю Европу, Бонапарт поставил под свои знамена бывших противников; если он решит воевать с Россией, то, сдается, его армия будет по большей части состоять из иностранцев: итальянцев и немцев, пруссаков и австрияков, голландцев и датчан.
– Мне доносили, что в его армии есть даже испанцы и португальцы, – сообщил Уэлсли. – Надеюсь, прошлая зима в Польше пришлась им по вкусу. Вы ведь говорите по-испански?
– Да, – ответил Хорнблауэр.
– И по-французски?
– Да.
– По-русски?
– Нет.
– По-немецки?
– Нет.
– По-шведски? По-польски? По-литовски?
– Нет.
– Жаль. Впрочем, меня уверяли, что образованные русские говорят на французском лучше, чем на родном – хотя, судя по тем русским, с которыми мне доводилось общаться, в таком случае с родным языком у них вовсе дело швах. К тому же мы нашли для вас шведского переводчика. Согласуйте с Адмиралтейством, как внести его в судовую роль, – надеюсь, я употребил верное флотское выражение.
Очень в духе Уэлсли – подпустить такого рода шпильку. Он – бывший генерал-губернатор Индии, белая косточка и вращается в самых высоких сферах. Несколькими словами он показал, что не знает и не желает знать морских словечек, что как человек светский почитает ниже своего достоинства вникать во флотские материи и с вельможным презрением смотрит на неотесанного морского волка, пусть даже упомянутому морскому волку случилось жениться на его родной сестре. Хорнблауэра это немного задело. Он был все еще достаточно взвинчен, чтобы попытаться в свою очередь уязвить Уэлсли.
– Вы, Ричард, на всем собаку съели, – сказал он спокойно.
Невредно напомнить вельможе, что неотесанный морской волк – его близкий родственник и может обратиться к нему по-свойски, а вдобавок утонченному маркизу должно быть неприятно предположение, что он съел собаку.
– Боюсь, к флоту это не относится, Хорнблауэр. Я так и не сумел запомнить всех этих штирбортов, бакбортов, бейдевиндов[3] и прочего. Их нужно затвердить в детстве, как hic, haec, hoc[4].
Трудно уязвить железного маркиза; Хорнблауэр отогнал воспоминания об этом эпизоде, чтобы подумать о более жизненных вещах. У русских отличный флот, не меньше десяти линейных кораблей в Ревеле[5] и Кронштадте; у шведов почти столько же. Германские и померанские порты кишат французскими каперами, и обязанностью Хорнблауэра будет в числе прочего защищать британские торговые суда от морских разбойников, поскольку без торговли со Швецией Англии придется худо. Из Балтики везут все, что нужно для флота, а значит, и для сохранения господства над морем: деготь и скипидар, сосновый мачтовый лес, пеньку и древесину, камедь и ворвань. Если шведы объединятся с Бонапартом против России, из Швеции Англия больше ничего не получит, а это больше половины всего ввозимого. Придется довольствоваться тем, что удастся закупить в Эстонии и Финляндии. На пути этих товаров будет Зунд и шведский заслон, при том что Дания – уже в руках Бонапарта. Россия будет нуждаться в этих припасах для собственного флота, ее придется как-то убеждать, чтобы часть она уделила Британии.