— С удовольствием!
— Дон Эстебан Аречиза получил мое послание?
— Да, получил! Но каково содержание послания, об этом известно только вам да ему!
— Я и рассчитываю на это! — проговорил Кучильо.
— Сеньор Аречиза, — продолжал посланец, — собирался выехать в Тубак, куда пришло ваше письмо. Я должен был сопровождать его, но он послал меня вперед, сказав: «В селении Гуерфано вы найдете человека, носящего имя Кучильо. Скажите ему, что дело, которое он мне предлагает, требует серьезного обсуждения и что благодаря тому, что место, назначенное им для свидания, находится по дороге в Тубак, я повидаюсь с ним по пути». Этот разговор, — продолжал вестник, — происходил накануне отъезда дона Эстебана; и вот я отправился вперед, чтобы исполнить его приказание.
— Великолепно! — сказал Кучильо. — Значит, сеньор Бараха, если мое дело устроится — в чем я не сомневаюсь, — то я стану так же, как и вы, одним из членов той экспедиции, слухи о которой и послужили поводом предложения, сделанного мною ее руководителю. Но, — продолжал бандит, — вы, наверное, удивлены, что я выбрал такое странное место для наших переговоров с сеньором Аречизой?
— Нисколько, — ответил Бараха, — я подумал, что вы, конечно, не без основания предпочитаете уединение. Кто из нас не нуждается в нем иногда!
Одобрительная улыбка Кучильо подтвердила догадку его нового приятеля.
— Именно… дурной поступок моего друга, придирки алькальда в Ариспе вынудили меня искать спокойствия в уединении. Вот почему я и устроил свою главную квартиру в забытой Богом дыре, где никому нет до меня дела!
— Я придерживаюсь слишком хорошего мнения о вашей личности, — сказал Бараха, смакуя сушеное мясо, — чтобы сомневаться, что алькальд и, в особенности, ваш друг действительно не правы в отношении вас!
— Благодарю, — ответил Кучильо, проглатывая в свою очередь, наполовину сырую, наполовину подгорелую лепешку. — Сейчас узнаете, в чем дело!
— Слушаю, — сказал Бараха, расстегиваясь, — ничто мне не доставляет такого большого удовольствия, как занимательная история после вкусного обеда!
— Мой рассказ короток и не интересен, и то, что со мною случилось, может произойти с любым. Я как-то сел с моим другом за партию в карты. Мой друг начал уверять, будто я сплутовал. Мы разругались…
Рассказчик приостановился, чтобы придвинуть к себе мех с водою, и, напившись, продолжал:
— Мой друг имел неделикатность умереть из-за…
— Неужели из-за ссоры?
— Нет, от последовавшего за ссорой удара ножа! — спокойно возразил Кучильо.
— Я так и знал, что ваш друг сам во всем виноват!
— Однако алькальд рассудил иначе и обвинил меня. Но я, пожалуй, простил бы ему его грубое обращение со мной, если бы меня не взбесили бессовестные поступки моего друга, которого я уважал до той поры!
— Истинные друзья встречаются редко! — наставительно проговорил сеньор Бараха, выпуская клубами дым из маисовой пахитосы[13].
— Как бы то ни было, но я дал обет никогда больше не играть, ведь игра, как вы видите, и послужила главным источником моего несчастья!
— Истинно мудрое решение, — кивнул Бараха. — Я тоже дал себе слово больше не брать в руки карт, с тех пор как совсем разорился из-за них.
— Разорились? Значит, вы были богаты?
— Увы! У меня была гасиенда[14] и много скота. Но был также управляющий. Я всего один раз и проверил его добросовестность, но слишком поздно: половина моего достояния уже перекочевала в его карман.
— Что же вы тогда сделали?
— Мне оставалось одно: я предложил ему поставить на карту его половину против моей, на что он согласился после некоторого ломания…
— Ломания? — удивился Кучильо. — Скажите на милость, какой негодяй!
— Я очень застенчив, когда мне приходится играть в обществе, — продолжал Бараха, — к тому же люблю простор. А потому я предложил ему сыграть в уединенном месте, где бы я чувствовал себя, как дома. Вы понимаете меня? Если бы я опять проиграл, что бы меня ожидало… И какое облегчение в случае проигрыша доставил бы мне свежий лесной воздух… тишина… полнейшее уединение. Но мой управляющий не разделял пристрастия к свежему воздуху, тишине и уединению и поставил мне условие играть при свидетелях.
— И вы принуждены были согласиться на то?
— К сожалению, да! — печально промолвил Бараха.
— И при вашей застенчивости проиграли?
— Проиграл и свою вторую половину, и от всего моего состояния у меня осталась только вот эта лошадь, хотя мой управляющий и на нее предъявил претензию. Теперь я возлагаю надежду на экспедицию в Тубак, поскольку являюсь ее членом. На худой конец мне остается прибегнуть к последнему средству: поступить в услужение к моему мерзавцу, чтобы отплатить ему той же монетой. С тех пор я поклялся не играть и, caramba! — сдержал свою клятву!
— Сколь же прошло времени с той поры, как вы поклялись?
— Пять дней! — горделиво отвечал Бараха.
— Черт возьми! Да вы молодец!
И оба авантюриста, обменявшись любезностями, стали обсуждать выгоды предстоящей экспедиции, богатства краев, которые они собирались исследовать, наконец, опасности, угрожающие им среди неизведанных пустынь.
— Но, — проговорил Бараха, — по-моему, лучше умереть, чем оставаться с дырявыми локтями!
— Это зависит от вкуса, — возразил Кучильо. — Лично я предпочитаю дырявые локти путешествию в иной мир!
Между тем солнце начало немилосердно палить. Лошади, мучимые жаждой, жалобно заржали, а хозяева их стали приискивать тенистое местечко.
Бараха не вытерпел.
— Вы будете смеяться надо мной, сеньор Кучильо, — сказал он, обмахиваясь шляпой, — но мне кажется, что время ужасно тянется, когда не играешь.
— И мне также! — ответил Кучильо, зевая.
— Что, если бы мы с вами сыграли под честное слово на часть того золота, которое выпадет на нашу долю?
— Я и сам подумал об этом, сеньор Бараха, да не решился предложить вам!
Оказалось, что у обоих авантюристов, давших себе слово больше не играть, имелось по колоде карт. Не медля ни минуты, они начали партию. Вдруг послышались ржание, звук колокольчика, стук копыт и голоса, возвещавшие прибытие важной особы, ожидаемой Кучильо.
II. ДОГОВОР
Игроки поспешно спрятали карты, дружно повернули головы туда, откуда доносился шум.
На перекрестке показалось большое облако пыли, возвещавшее о прибытии табуна мустангов, который неизменно сопровождает в путешествии важных особ Соноры. Эти лошади, выросшие на свободе в привольных равнинах, были так сильны, что не чувствовали ни малейшей усталости после двадцатимильного перехода. Во время длинных переходов их оседлывают по очереди, и они бегут так же скоро, как почтовые лошади в Европе, где ни при каждой остановке запрягают новую смену.
По местному обычаю, впереди табуна, состоящего приблизительно из тридцати животных, выступала кобыла с подвешенным на шее колокольчиком.
От кавалькады отделился всадник и проскакал вперед торжественным галопом. Он остановил кобылу, вслед за которой остановились и все лошади. Затем сквозь пыль, медленно относимую ветром в сторону, показалась кавалькада, состоящая из пяти всадников. Двое первых казались господами остальных, следовавших за ними в некотором отдалении.
Первый из господ был ростом выше среднего и выглядел лет за сорок. На нем была низкая фетровая шляпа серого цвета, с широкими полями, защищавшими от жгучих лучей солнца. Из его темно-синего суконного сюртука, расшитого шелковым шнуром, виднелся так называемый пано-де-соль — белоснежный шелковый платок, вышитый бледно-голубым орнаментом.
В жарком климате белизна этих платков, подобно арабским бурнусам, служит для отражения солнечных лучей. На ногах всадника были башмаки из бледно-лиловой кордовской кожи; железные шпоры поддерживались широким ремнем, расшитым серебром и золотом. Роскошный плащ, подбитый золотым галуном, свешиваясь с обеих сторон седла, прикрывал широкие панталоны, украшенные во всю длину серебряными пуговицами. Наконец, седло, расшитое, подобно ремням от шпор, дополняло костюм, вид которого вызвал бы в европейце далекие воспоминания о прошлых веках.
Впрочем, этот всадник не нуждался в богатом одеянии для придания себе показной величавости: с первого взгляда было видно, что он привык к власти и вращался в великолепном обществе.
Спутник, помоложе его, был одет с несравненно большей претензией на изысканность; но его лицо и манеры, хотя и не лишенные грации, не имели той утонченности, которой отличался всадник с вышитым платком.
Трое следовавших за ними слуг, с загорелыми полудикими лицами, со своими длинными копьями на ярко-красных перевязях и с ременными лассо, подвешенными к задней луке седел, придавали кавалькаде особенный, свойственный лишь Мексике колорит. Два мула, навьюченные огромными тюками с матрацами, и другие, с дорожными погребцами[15], выступали за слугами.
Завидев Кучильо и Бараху, высокий всадник остановился, все прочие последовали его примеру.
— Это дон Эстебан, — сказал Бараха вполголоса. — Вот тот самый человек, сеньор! — представил он бандита всаднику с белым платком.
Дон Эстебан устремил на Кучильо пронзительный взгляд, который, казалось, проник ему прямо в самую глубь души и вызвал жест изумления.
— Честь имею целовать руки вашей милости, — сказал Кучильо, — действительно, это — я, который…
Но, несмотря на свое обычное нахальство, бандит умолк и задрожал, по мере того как смутные воспоминания воскресали в его памяти: эти два человека не встречались в течение многих лет.
— Если я не ошибаюсь, — сказал испанец насмешливым тоном, — мы с сеньором Кучильо старые знакомые, только как будто тогда ваше имя звучало иначе!
— Так же, как и вашей милости, которую…
Дон Эстебан нахмурил брови, и его верхняя губа задрожала.
Кучильо не окончил начатой фразы, поняв, что следовало умолчать о том, что он знал, и сознание этого возвратило ему обычную самоуверенность.
— Имя, по моему мнению, то же, что боевая лошадь, — развязно прибавил он, — когда чувствуешь, что она околевает под тобой, то заменяешь ее другой!
Кучильо действительно имел сомнительное удовольствие принадлежать к той категории людей, имя которых приобретает скорую, но неприятную известность, а потому часто менял него.
— Сеньор сенатор, — обратился де Аречиза к своему спутнику, — не находите ли вы, что это место удобно для остановки и отдыха, пока спадет дневная жара?
— Сеньор Трогадурос-и-Деспильфаро может выбрать любую хижину, в тени которой удобно расположиться! — сказал Кучильо.
Он уже знал сенатора Ариспы. Ему также было небезызвестно, что он доверился дону Эстебану с отчаяния, в надежде попытать счастья и поправить свое состояние, от которого уже давно не осталось и следа.
Однако расстроенные дела сенатора на мешали ему играть высшую роль в конгрессе Соноры, чем дон Эстебан и воспользовался.
— Соглашаюсь с вашим желанием с большим удовольствием, — ответил Трагадурос, — тем более что мы провели в седлах добрых пять часов.
Один из слуг принял лошадей от господ, а остальные начали снимать поклажу с мулов. Потом, выбрав самые приличные хижины, они устроили в них постели сенатору и дону Эстебану.
Пускай себе сенатор, прилегший на свой матрац, спит сном праведника и притомившегося путешественника; мы же последуем за де Аречизой, занявшим хижину недалеко от Трагадуроса и пригласившим к себе Кучильо, который тщательно прикрыл за собой вход бамбуковой плетенкой, заменявшей дверь, точно боялся, чтобы звуки голоса не вышли наружу, и стал ждать, когда заговорит испанец.
Дон Эстебан сел на свою походную кровать, а Кучильо расположился на черепе быка, служившим вместо табуретки местным жителям, которые еще не додумались до более роскошных сидений.
— Я полагаю, — начал де Аречиза, прерывая молчание, — что вами руководят уважительные причины, раз вы не желаете, чтобы я называл вас вашим настоящим именем, Кучильо. Что же касается меня, то, конечно, по иным мотивам, я хочу именоваться здесь не иначе как Эстебан де Аречиза. Итак, сеньор Кучильо, — продолжал он с легкой усмешкой, — посмотрим, от какой это важной тайны зависят ваше и мое состояние!
— Выслушайте меня и вы узнаете, в чем дело, дон Эстебан де Аречиза! — ответил Кучильо почти так же насмешливо.
— Слушаю, только говорите без обиняков и не лукавя. Мы здесь в таком месте, где в деревьях нет недостатка, — строго заметил испанец, — а вы знаете, как я наказываю изменников!
При этом намеке, связанном с каким-то темным воспоминанием, бандит позеленел.
— Да, помню, — проговорил он, — если меня не повесили на дереве, то это, конечно, не по вашей вине! Но, мне кажется, с вашей стороны было бы благоразумнее не напоминать о старом оскорблении; вам не мешало бы помнить, что вы теперь не в завоеванной стране и что, как вы сами говорите, мы окружены лесами, но лесами темными… и, главное, немыми…
В голосе Кучильо таилась явная угроза, и он сам казался таким зловещим, что надо было иметь недюжинную силу воли, чтобы не раскаяться в вызванном у бандита неприятном воспоминании. Но дон Эстебан лишь пренебрежительно улыбнулся на угрозу собеседника.
— На этот раз я собственноручно разделаюсь с изменником! — проговорил он, взглянув на Кучильо таким взглядом, что тот опустил глаза. — Что же касается ваших угроз, то приберегите их для людей вашего сорта и не забудьте, что между моею грудью и вашим кинжалом останется всегда непреодолимое пространство.
— Почем знать! — проворчал Кучильо, скрывая вспыхнувшую в душе злобу. Затем он продолжал более мягким тоном: — Я вовсе не изменник, дон Эстебан, и дело, которое собираюсь вам предложить, верное и честное!
— Посмотрим! Я вас слушаю.
— Представьте, — начал бандит, — что вот уже несколько лет, как я сделался гамбузино![16] Я странствовал по стране в разных направлениях и видел, сеньор, такие залежи золота, которых еще не видел ни один белый!
— Видели и не взяли? — насмешливо спросил испанец.
— Не улыбайтесь, дон Эстебан, — торжественно возразил Кучильо, — месторождение, которое я обнаружил, содержит столько золота, что обладатель его смело может выдержать адскую игру в течение целого года, даже если его противнику будет все время сказочно везти. Такое богатство может удовлетворить самое ненасытное честолюбие, наконец, на него можно купить целое королевство!
Дон Эстебан вздрогнул при последних словах, отвечавших, быть может, на самое затаенное его желание.
— Такое богатство, — восторженно продолжал бандит, — что не поколебался бы, если бы мне пришлось за него продать душу дьяволу!
— Дьявол не настолько глуп, чтобы ценить столь высоко душу, которую он в любое время может заполучить даром. Но как вы нашли залежь?
— Вся Сонора знала одного известного гамбузино по имени Маркос Арельяно. Он-то и отыскал золотоносную россыпь вместе с другим таким же гамбузино; но когда они собирались завладеть ею, а точнее ее частью, на них напали индейцы. Товарища Арельяно убили, а он сам насилу спасся. Когда он вторично собирался покинуть свой дом, мы с ним случайно познакомились в Тубаке. Он предложил мне принять участие во второй экспедиции; я согласился, мы отправились и вскоре прибыли в Вальдорадо[17] — он так назвал это место. О всемогущее небо! — воскликнул Кучильо. — Вы представить себе не можете, как блестели на солнце эти золотые глыбы! Какое это было дивное видение! Но, к несчастью, мы лишь потешили свои взоры; нам пришлось бежать, и я возвратился один… Бедный Арельяно! Я его… очень жалел. Итак, теперь я хочу продать вам секрет Вальдорадо.
— Продать мне? А кто мне поручится, что вы не водите меня за нос?
— Мой собственный интерес! Я продаю вам секрет, но не претендую сам на эту залежь. Напрасно я пытался организовать экспедицию, подобную вашей, я не мог ничего добиться, но ваши восемьдесят человек (только поэтому я и обратился именно к вам) обеспечат нам полный успех. Не считая вашей доли как участника экспедиции, вы еще имеете право на пятую часть сокровищ как начальник. Но если разделить остаток между всеми участниками, которые останутся живы, то каждому из нас хватило бы прожить в роскоши свой век. Я же хотел бы, не считая платы за мой секрет, воспользоваться десятой частью всей добычи в качестве проводника. Итак, я буду вашим проводником и в то же время заложником.