— Это ложь! — с негодованием воскликнул король.
— Я и не прошу вас верить мне на слово. Идемте со мной, и я спасу вас от нелепой роли жертвы обмана, которую отвела вам эта вероломная кокетка.
Барбара взяла упирающегося монарха за руку и молча повела его тем же путем, каким он недавно вернулся в свои покои. Король шел неохотно, но женщина не обращала на это внимания. Перед дверью в апартаменты своей соперницы она оставила Карла одного, но задержалась в конце галереи, дабы убедиться, что он вошел к Фрэнсес.
Внутри его встретили несколько фрейлин мисс Стюарт. Они вежливо и с должным почтением преградили ему путь, а одна из девушек полушепотом сообщила, что с тех пор, как король ушел, их хозяйке стало значительно хуже, но сейчас, благодарение Господу, она уже в постели и крепко спит.
— Я должен воочию убедиться в этом, — отвечал король. Одна из женщин прижалась спиной к двери, ведущей во внутренние комнаты, поэтому Его Величество бесцеремонно схватил ее за плечи и отпихнул в сторону.
Он распахнул дверь и запросто вошел в ярко освещенную спальню. Мисс Стюарт возлежала на красивой кровати под балдахином. Но, вопреки тому, что ему сообщили, вовсе не спала, тем более «крепко». Она полусидела на подушках, и вид у нее был отнюдь не болезненный. Наоборот, было заметно, что она пышет здоровьем. Она была очень хороша в прозрачной ночной сорочке, а ее золотые локоны рассыпались и ниспадали на плечи.
И она была не одна. Рядом, опираясь на подушки, сидел человек, которого можно было бы принять за личного врача. Но только с первого взгляда. При ближайшем рассмотрении сразу стало ясно, что это — герцог Ричмонд.
Смуглое лицо короля пошло пятнами, скучающий взор мгновенно утратил томность. Тем, кто хорошо знал Его Величество, могли бы подумать, что сейчас он удалится, отпустив одно из тех полных едкой издевки и безобидного цинизма замечаний, которые он привык время от времени бросать своим приближенным. Но король был слишком взбешен, чтобы паясничать, и полностью утратил самообладание. История не сохранила для нас слов, произнесенных Карлом в тот миг. Мы знаем лишь, что он высказал свое негодование в таких выражениях, каких от него еще никто не слыхал, и что его светлость; испугавшись королевского гнева, оцепенел и не вымолвил ни слова в ответ. Окна спальни выходили на Темзу, и король обратил свой взор туда же. Ричмонд был хил и тщедушен, а Карл — силен и вспыльчив. Его светлость предпочел отступить через дверь, пока Его Величеству не пришло в голову выпроводить его через окно. Он ретировался, оставив даму один на один с разгневанным монархом.
Дальнейшие события развивались не совсем так, как хотелось Карлу. Мисс Стюарт была рассержена не меньше, чем он, и, вопреки ожиданиям короля, вовсе не собиралась оправдываться.
— Не соблаговолит ли Ваше Величество более вразумительно объяснить мне, на каком основании я должна выслушивать все эти упреки? — с вызовом спросила она, и вопрос этот разом охладил его гневный пыл. Король мгновенно преобразился. Он уставился на девушку, не зная, что сказать. Челюсть у него отвисла.
— Если мне возбраняется принимать у себя такого знатного господина, как герцог Ричмонд, который приходит ко мне с самыми честными и серьезными намерениями, значит, я — рабыня в свободной стране. Не припомню, чтобы я давала какие-либо обязательства, препятствующие мне отдать свою руку тому, кого я сочту достойным этого. Но раз мне не позволено поступать так во владениях Вашего Величества, знайте, что не найдется на свете силы, способной помешать мне возвратиться во Францию и удалиться в монастырь, чтобы вкусить душевного покоя, в котором мне отказано при вашем дворе!
Она расплакалась, и король вконец смутился. Преклонив колена, он принялся вымаливать у нее прощение за нанесенную обиду. Но девица была не расположена прощать.
— Если Ваше Величество великодушно согласится оставить меня в покое, — заявила она, — это даст ему возможность не нанести затянувшимся пребыванием здесь новую обиду — на сей раз — тем, кто заботливо провожал его сегодня в мои покои.
Это была стрела, пущенная наугад, но так ловко, что она угодила в цель. Карл поднялся, залившись краской. Поклявшись никогда впредь не вступать в разговоры с этой дамочкой, он побрел вон из комнаты.
Однако по прошествие некоторого времени к нему вернулась способность рассуждать. Он был огорчен и чувствовал себя обиженным, но, должно быть, понимал, что у него нет на это никаких справедливых оснований. А его поведение в покоях мисс Стюарт было и вовсе нелепым. Девушка не желает быть игрушкой в руках мужчины, кем бы он ни был. И она права. Так или иначе, но эти рассуждения, должно быть, охладили пыл короля. Нет, думал он, невозможно, чтобы Фрэнсес полюбила своего худосочного поклонника, этого невзрачного и неумного Ричмонда. Если она терпит его ухаживания, то лишь затем, чтобы избежать настырных преследований короля. Но Карлу казалась невыносимой сама мысль о том, что мисс Стюарт может выйти замуж — за Ричмонда или за кого-нибудь другого. Вероятно, именно эта мысль развеяла последние сомнения Карла в целесообразности развода.
Наутро он первым делом отказал Ричмонду от двора, но тот не стал дожидаться августейшего повеления, и отправленному королем гонцу сообщили, что герцог уже уехал.
Затем Карл решил посоветоваться с Канцлером. Обычно серьезный Кларендон был в тот день чуть ли не суров. Он разговаривал с королем тоном наставника (ведь лорд был наставником Карла последние двадцать пять лет), почти так же, как говорил с нем, когда Карл вознамерился сделать Барбару Палмер фрейлиной королевы, с той лишь разницей, что теперь граф был еще более непреклонен. И монарху это не понравилось. Как и в прошлый раз, он решил поступить по-своему, наперекор Канцлеру.
Но сейчас Кларендон не хотел рисковать. Он слишком боялся последствий и был преисполнен решимости приложить все усилия, чтобы избавить Карла от скандала и уберечь без того уже глубоко оскорбленную королеву. Канцлер решил действовать тайно и перехитрить короля. Он стал покровителем влюбленного герцога Ричмонда и мисс Стюарт. В результате этого покровительства, пару недель спустя, темной ночью, леди Фрэнсес тайком выбралась из Уайтхолла и направила свои стопы в харчевню «Медведь», стоявшую возле Бриджфута в Вестминстере. Здесь ее поджидал Ричмонд с каретой. При тайном пособничестве Лорда-Канцлера влюбленные улизнули в Кент, где и сочетались браком.
Разбитый наголову и униженный Карл ругался на чем свет стоит. Только месяца через полтора он наконец узнал, кто помог обстряпать это дельце. И узнал, вне всякого сомнения, от миледи Каслмэн.
Отчуждение, возникшее между ее светлостью и королем в те дни, когда он напропалую волочился за мисс Стюарт, в конце концов сгладилось; и миледи торжествовала, вновь добившись любви Его Величества. Ей бы следовало поблагодарить за это Лорда-Канцлера, но мстительная Барбара помнила только зло. Она еще не воздала Кларендону за прежние обиды. И вот — наконец-то! — ей предоставилась возможность свести с ним счеты. Кларендона со всех сторон осаждали недруги, но граф по-прежнему верил своему королю, которому он так преданно служил, и прочно стоял на ногах, будто старый дуб, выдерживавший и более яростные бури. Канцлеру и в голову не приходило, что какая-то злобная женщина способна вершить его судьбу. А между тем злобная женщина решила пустить в ход свою власть. Но все ее усилия пропадали зря, и тогда Барбара поведала королю о той роли, которую Кларендон сыграл в побеге мисс Стюарт. Опасаясь, что Карл примет во внимание благородные побуждения графа и простит его, фаворитка выставила канцлера в очень невыгодном свете, обвинив его в своекорыстном стремлении возвести на престол детей своей дочери и герцога Йоркского.
Это был конец. Карл лишил Кларендона своего покровительства и бросил его на растерзание волкам. Король послал к Канцлеру герцога Албемарла с приказом сдать дела и печать, но гордый старик отказался вручить печать кому-либо, кроме самого короля. Он надеялся, что личная встреча с Карлом поможет тому вспомнить все, что связывало их в прошлом. Поэтому граф собственной персоной явился в Уайтхолл, чтобы сдаться на милость монарха. Он вошел к королю твердой решительной поступью, с высоко поднятой головой, не обращая внимания на свору враждебных ему придворных, «в особенности — на шутов и дамочек для увеселений», как пишет Ивлин.
Исход опозоренного и обесчещенного графа из дворца очень ярко описан Пеписом в его дневниках.
«В понедельник утром, когда он вышел от короля, миледи Каслмэн еще нежилась в постели (хотя время близилось к полудню). Прямо в ночной сорочке выскочила она на забранный решетками балкон, нависавшей над садом Уайтхолла, и служанка принесла ей туда халат. Графиня стояла, глядя вслед уходящему старику и повторяя про себя: „Слава Богу!“, а уайтхоллские щеголи, многие из которых явились сюда специально, чтобы поглазеть, как изгоняют Канцлера, галдя и перебивая друг дружку, что-то говорили ей в этой птичьей клетке. Был среди них и Блэндфорд, назвавший графиню перелетной птичкой».
Павший духом, разочарованный Кларендон оставался в своем прекрасном доме на площади Пикадилли до тех пор, пока парламент не обвинил его в государственной измене. Это обвинение заставило его вспомнить об участи, постигшей Страффорда, и лорд вновь ступил на тропу изгоя, которой ему суждено было идти до конца своих дней.
Время вознаградило его по заслугам: две его внучки, Мария и Анна, стали королевами Англии, и царствование обеих было на редкость успешным.
10. ХЕРРЕНХАУЗЕНСКАЯ ТРАГЕДИЯ. Граф Филипп Кенигсмарк и принцесса Софи-Доротея
Он слыл чуть ли не головорезом во всей Европе и особенно в Англии, где молва приписывала ему и его брату убийство мистера Тинна. Однако семнадцатое столетие не требовало от солдат удачи чрезмерной щепетильности и нравственной чистоты, поэтому прощало графу Филиппу Кристоферу Кенигсмарку некоторый недостаток добродетели, высоко ценя его красоту, изящество, остроумие в удаль. Ганноверский двор оказывал графу теплый прием, чувствуя себя польщенным его присутствием. Филиппа, со своей стороны, удерживали при дворе должность полковника гвардии курфюрста, а также глубокая, но зародившаяся под несчастливой звездой привязанность к принцессе Софи-Доротее, супруге наследного принца, ставшего впоследствии королем Англии Георгом I.
Они знали друг друга с детства. Кенигсмарк был наперсником ее детских игр при дворе ее отца, герцога Зельского, куда его часто привозили. В юности он объездил весь мир, стремясь получить как можно более широкое образование, какое только доступно человеку его положения и умственных способностей, Филипп сражался с быками в Мадриде и с неверными в заморских странах. Он искал приключений везде, где только возможно; и в конце концов молва окутала его ореолом романтики. Когда Филипп снова встретился с Софи, он казался ей ослепительно-яркой личностью, резко выделявшейся на скучном фоне грубого ганноверского двора. В этом прекрасно образованном, самоуверенном, грациозном светском льве Софи с трудом узнала товарища своих детских игр.
Филипп тоже отметил, что Софи очень изменилась. Вместо милой девочки, какой он ее помнил (она вышла замуж в 16 лет, в 1682 году), граф увидел зрелую женщину, в которой за десять лет супружества воплотились все щедрые посулы ее девичества. Однако краса ее был окутана облаком печальной задумчивости, не присущей ей прежде. Судя по этой печали, не все в жизни Софи слежалось удачно. Свойственная ей веселость не исчезла, но приобрела некий оттенок горечи, легкая насмешливость уступила место холодному язвительному острословию, которым она беспечно наносила людям многочисленные обиды.
Кенигсмарк замечал эти перемены и хорошо сознавал их причины. Он звал о любви Софи к ее кузену, герцогу Вольфенбюттельскому, любви, мешавшей династическим амбициям семейства. Ради объединения герцогства Люнебургского ее выдали за нелюбимого ею принца Георга, который и сам не питал к жене особых чувств. Но принц был волен развлекаться, как хотел. Насколько известно, он отдавал предпочтение уродливым женщинам и забавлялся с ними так открыто и вульгарно, что холодность, которую чувствовала Софи, когда вступала в брак, переросла в презрение и омерзение.
Так и жила эта злосчастная чета: презрение — с ее и холодная неприязнь — с его стороны, причем неприязнь эту всецело разделял и отец принца, курфюрст Эрнест Август. Кроме того, ее постоянно подогревала графиня фон Платтен. Госпожа фон Платтен, жена первого министра государства, была «официальной» любовницей Эрнеста Августа (при молчаливом согласии своего ничтожного супруга, видевшего в этом залог своей успешной карьеры). Она была неуклюжей, уродливой и тщеславной толстухой. Казалось, злоба прочно поселилась в жирных складках ее размалеванной физиономии, выглядывала из ее узеньких глазок. Но курфюрст Эрнест любил ее. По-видимому, пристрастие его сына к уродливым женщинам было унаследовано от папаши.
Между графиней и Софи возникла непримиримая вражда. Принцесса смертельно оскорбила фаворитку своего свекра. Она не только не заботилась о том, чтобы скрыть омерзение, которое вызывала в ней эта отвратительная женщина, но, напротив, выражала его столь явно и язвительно, что мадам Платтен сделалась посмешищем всего двора. Отголоски этих плохо скрываемых насмешек достигали ушей графини, а та прекрасно понимала, откуда дует ветер.
И вот в эту атмосферу, насыщенную взаимной враждой, вторгается изысканный романтичный Кенигсмарк.
С его появлением этот мрачный и злобный фарс превратился в подлинную трагедию.
Началось все с того, что графиня фон Платтен влюбилась в Кенигсмарка. Он не сразу догадался об этом, хотя, видит Бог, и не страдал недостатком тщеславия. Быть может, именно чрезмерное самомнение и помешало ему поначалу осознать эту сногсшибательную истину. Но со временем он все понял. Когда до Филиппа дошел подлинный смысл плотоядных взглядов, которые бросала на него эта накрашенная ведьма, он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Но граф лицемерно скрыл свою неприязнь к воздыхательнице. В конце концов, он ведь был продувным малым и надеялся применить свои таланты и знание света при Ганноверском дворе, чтобы добиться более высокого положения. Филипп понимал, что фаворитка курфюрста может быть ему полезна, а искатели приключений, как известно, не очень разборчивы в выборе путей, ведущих к вершине. Вот он и флиртовал, весьма искусно, с влюбленной в него графиней, но только до тех пор, пока она была ему нужна, а враждебность ее могла быть опасной. Получив должность полковника гвардии курфюрста и заручившись тесной дружбой принца Карла-младшего, сына курфюрста, Филипп укрепил свое положение при дворе и сбросил маску. Он открыто разделял враждебное отношение Софи к госпоже фон Платтен, а вскоре, во время посещения польского двора, подвыпив, рассказал своим собутыльникам забавную историю о любовных домогательствах этой дамы.
Рассказ вызвал неудержимый хохот распутной компании. Но кто-то донес об этом графине, и можно представить себе, какая буря чувств обуяла ее. Гнев госпожи Платтен усугублялся еще и тем, что его приходилось скрывать. Разумеется, она не могла потребовать от своего любовника, курфюрста, чтобы он отомстил за нее. Уж кто-кто, а Эрнест должен был оставаться в неведения. Но не только поэтому решила она отсрочить возмездие. Сперва надо было тщательно, до мелочей, все продумать. Ну, а уж тогда… Тогда этот не в меру самонадеянный хлыщ горько поплатится за нанесенную ей обиду.
Возможность нанести удар предоставилась графине довольно скоро, и предоставилась в значительной степени благодаря новому проявление ненависти госпожи фон Платтен к Софи. Она свела принца Георга с Мелузиной Шулемберг. Мелузина, ставшая спустя несколько лет герцогиней Кендал, еще не достигла тогда той крайней степени худобы и безобразия, из-за которых впоследствии стала притчей во языцех в Англии. Но и в юности она не отличалась привлекательностью. Впрочем, обольстить принца Георга было нетрудно.
Тупой распутник, не ведавший благородства, склонный к чревоугодию, обильным возлияниям и сквернословию, он нашел в Мелузине фон Шулемберг идеальную партнершу. Введение ее в роль титулованней наложницы состоялось на балу, который принц Георг давал в Херренхаузене и на котором присутствовала принцесса Софи.