Больше в записке ничего не было. Выдумка с отъездом в Англию понадобилась ей, чтобы избавить отца от страданий. Согласно своим планам, Шарлотта Корде собиралась остаться инкогнито. Она отыщет Марата непосредственно в Конвенте и публично прикончит в его собственном кресле. Париж узрит Немезиду, карающую лжереспубликанца в том самом Собрании, которое тот развратил, и немедленно извлечет урок из сцены гибели чудовища. Что касается Шарлотты, то она рассчитывала принять мгновенную смерть от рук разъяренных зрителей. Предполагая погибнуть неопознанной, она надеялась, что отец, услышав, как и вся Франция, о кончине Марата, не свяжет с дочерью орудие Судьбы, растерзаннее взбешенной толпой.
Теперь вам ясна великая и мрачная цель двадцатипятилетней девушка, скромно расположившейся в парижском дилижансе тем июльским утром второго года Республика — 1793-го от Рождества Христова. На ней были коричневый дорожный костюм, кружевная косынка на пышной груди и конусовидная шляпка на светло-каштановой головке. В ее осанке чувствовались достоинство и в равной степени грация — Шарлотта была прекрасно сложена. Кожа светилась той восхитительной белизной, которую принято сравнивать с цветом белых лилий. Серые, как у Афины, глаза и столь же благородный овал лица чуть тяжелил подбородок с ямочкой. Шарлотта хранила привычное спокойствие; оно отражалось во всем — во взгляде, медленно переходящем с предмета на предмет, в сдержанности движений и невозмутимости рассудка.
И пока тяжелые колеса дилижанса катились через поля во парижской дороге из Кана, мысли о деле, ради которого предпринималась поездка — о смертоносной миссии — не могли нарушить этого ее постоянного спокойствия. Она не ощущала горячечной дрожи возбуждения и не подчинялась истеричному порыву — у нее была цель, столь же холодная, сколь и высокая — освободить Францию и заплатить за эту привилегию жизнью.
Поклонник Шарлотты, о котором мы также ведем здесь речь, неудачно сравнил ее с другой француженкой и девственницей — Жанной д'Арк. Однако Жанна поднималась к вершине славы с блеском и под приветственные возгласы, ее подкрепляли крепкий хмель битв и открытое ликование народа. Шарлотта же тихо путешествовала в душном дилижансе, спокойно сознавая, что дни ее сочтены.
Своим попутчикам она казалась такой естественной, что один из них, понимавший толк в красоте, докучал ей любовными излияниями и через два дня, перед тем, как карета вкатилась на мост Нейи в Париже, даже предложил выйти за него замуж.
Шарлотта прибыла в гостиницу «Провиданс» на улице Старых Августинцев, сняла там комнату на первом этаже, а затем отправилась на поиски депутата Дюперре. Жирондист Барбару, с которым она состояла в дружеских отношениях, передал ей в Кане рекомендательное письмо, и Дюперре должен был помочь с аудиенцией у министра внутренних дел. Министра Шарлотта взялась повидать в связи с некими документами по делу бывшей монастырской подруги, и она торопилась поскорее выполнить это поручение, дабы освободиться для главного дела, ради которого приехала.
Расспросив людей, она сразу же выяснила, что Марат болен и сидит дома взаперти; это потребовало изменения планов и отказа от первоначального намерения предать его публичной казни в переполненном Конвенте.
Следующий день — то была пятница — Шарлотта посвятила делам своей подруги-монахини. В субботу утром она поднялась рано и примерно в шесть часов вышла прогуляться в прохладные сады Пале-Рояля, раздумывая о пути и способе достижения цели в неожиданно открывшихся обстоятельствах.
Около восьми, когда Париж пробудился к повседневной суете и опустил ставни, она заглянула в скобяную лавку в Пале-Рояле и за два франка купила прочный кухонный нож в шагреневых ножнах. Затем возвратилась в отель к завтраку, после которого, все в том же коричневом дорожном платье и конической шляпке, опять вышла и, остановив наемный фиакр, направилась к дому Марата на улице Медицинской Школы.
Однако ей отказали в праве войти в убогое жилище. Гражданин Марат болен, сказано было Шарлотте, и не может принимать посетителей — путь ей с таким заявлением преградила любовница триумвира, Симона Эврар, известная впоследствии как вдова Марата.
Шарлотта вернулась в гостиницу и написала триумвиру письмо:
«Париж, 13 июля 2 года Республики.
Гражданин, я прибыла из Кана. Твоя любовь к стране придала мне уверенности, что ты возьмешь на себя труд выслушать известия о печальных событиях, имеющих место в той части Республики. Поэтому до часу пополудни я буду ждать вызова к тебе. Будь добр принять меня для минутной аудиенции, и я предоставлю Тебе возможность оказать Франции громадную услугу.
Мари Корде.»
Отправив это письмо Марату, она до вечера тщетно прождала ответа. Наконец, отчаявшись получить его, она набросала вторую записку, менее безапелляционную по тону:
«Марат, я писала Вам сегодня утром. Получили ли Вы мое письмо? Смею ли я надеяться на недолгую аудиенцию? Если Вы его получили, то, надеюсь, не откажете мне, учитывая важность дела. Сочтете ли Вы достаточным, что я очень несчастна, чтобы предоставить мне право на Вашу защиту?»
Переодевшись в серое, в полоску, платье из канифаса — мы видам в этом новое доказательство ее спокойствия, настолько полного, что не было даже малейшего отступления от повседневных привычек, — она отправилась лично вручать второе письмо, пряча нож в складках завязанной высоко на груди муслиновой косынки.
В это время в доме на улице Медицинской Школы Друг Народа принимал ванну в низенькой, слабо освещенной и почти не обставленной комнате с кирпичным полом. Водная процедура не была продиктована потребностью в чистоте, ибо во всей Франции не сыскалось бы человека более нечистоплотного в привычках, чем триумвир. Его разъедал тяжелый, отвратительный недуг. Для умерения болей, терзавших Марата и отвлекавших его деятельный, неутомимый ум, ему приходилось совершать длительные погружения; ванны притупляли муки бренного тела.
Марат придавал значение лишь интеллекту, и ничему более — по крайней мере, для него не существовало ничего важнее. Всем остальным — туловищем, конечностями, органами — он пренебрегал, и тело начало разрушаться. И упомянутое отсутствие чистоплотности, и нищета, и недостаточность времени, которое он отводил на сон, и неразборчивость и нерегулярность в еде — все это происходило от презрения к телесной оболочке. Разносторонне одаренный человек, изящный лингвист и искусный физик, талантливый естествоиспытатель и глубокий психолог, Марат жил в интеллектуальном уединении, не терпя каких-либо помех. Он соглашался на погружения и проводил в наполненной лекарствами ванне целые дни исключительно потому, что она остужала и гасила пожиравший его огонь и, следовательно, позволяла нагружать мозг работой, в которой была вся его жизнь. Но долго терпевшее тело отомстило уму за страдания и небрежение. Нездоровые условия физического бытия влияла на мозг, и от этого проистекала отличавшая его характер в последние годы жизни и приводившая в замешательство смесь ледяной циничной жестокости и болезненной чувствительности.
Итак, тем июльским вечером Друг Народа сидел по пояс в лекарственной настойке, голова была обмотана грязным тюрбаном, а костлявая спина прикрыта жилетом. В свои пятьдесят лет он уже приближался к гибели от чахотки и прочих недугов, и, знай об этом Шарлотта, у нее не появилось бы желания убить его. Болезнь и Смерть уже отметили Марата, и ждать оставалось недолго.
Письменным столом ему служила доска, положенная поперек ванны; сбоку, на пустом деревянном ящике, стояла чернильница; там же находились несколько перьев и листов бумаги, не считая двух-трех экземпляров «Друга Народа». В помещении, кроме шуршания и скрипа гусиного пера, не раздавалось ни звука. Марат усердно редактировал и правил гранки предстоящего выпуска газеты.
Тишину нарушили голоса из соседней комнаты. Они понемногу проникли сквозь пелену сосредоточенности и наконец отвлекли Марата от трудов; он утомленно заворочался в своей ванне, минуту прислушивался, и недовольно рявкнул:
— Что там происходит?
Дверь отворилась, и вошла его любовница Симона, выполнявшая всю черную работу по дому. Симона была на целых двадцать лет моложе Марата, но неряшливость, к которой она привыкла, живя в этом доме, затушевала признаки некоторой ее миловидности.
— Тут молодая женщина из Кана, она настоятельно требует беседы с вами по делу государственной важности.
При упоминании Кана тусклый взгляд Марата загорелся, на свинцово-сером лице ожил интерес. Ведь это в Кане старые враги — жирондисты — подстрекают к бунту.
— Она говорит, — продолжала Симона, — что писала вам сегодня утром, а сейчас сама принесла вторую записку. Я сказала, что вы никого не принимаете и…
— Подай записку, — перебил он. Положив перо, Марат выхватил из рук Симоны сложенный листок. Он развернул записку, прочел, и его бескровные губы сжались, а глаза сузились в щелки. — Пусть войдет! — резке скомандовал он, и Симона без дальнейших церемоний повиновалась.
Впустив Шарлотту, она оставила их наедине — мстительницу и ее жертву. Некоторое время они приглядывались друг к другу. Марата ничуть не взволновал облик красивой и элегантно одетой молодой женщины. Что ему женщины и соблазн красоты? Шарлотта же вполне удовлетворилась видом немощного мужчины с отталкивающей внешностью, ибо в его безобразии она находила подтверждение низости ума, который пришла уничтожить.
Марат заговорил первым.
— Так ты из Кана, дитя? — спросил он. — Что же случилось в Кане такого, что заставило тебя настаивать на встрече со мной?
Шарлотта приблизилась:
— Там готовится бунт, гражданин Марат.
— Бунт, ха! — этот звук был одновременно смешком и карканьем. — Назови мне депутатов, укрывшихся в Кане. Ну же, дитя мое — их имена! — он схватил перо, обмакнул в чернила и приготовился записывать.
Шарлотта придвинулась еще ближе и стала позади него, прямая и спокойная. Она начала перечислять своих друзей-жирондистов, а он, сгорбившись в ванне, быстро царапал пером по бумаге.
— Сколько работы для гильотины, — проворчал Марат, когда они закончили.
Но Шарлотта тем временем вытащила нож из-под косынки, и, когда Марат произнес эти роковые для других слова, на него молниеносным ударом обрушился его собственный рок. Длинное крепкое лезвие, направленное молодой и сильной рукой, по самую рукоятку вонзилось в его грудь.
Оседая назад, он взглянул на Шарлотту полными недоумения глазами и в последний раз подал голос.
— Ко мне, мой друг! На помощь! — хрипло вскричал Марат и умолк навеки.
Туловище его сползло набок, голова бессильно поникла к правому плечу, а длинная тощая рука свесилась на пол рядом с ванной; кисть все еще продолжала сжимать перо. Кровь хлынула из глубокой раны в груди, окрашивая воду в бурый цвет, и забрызгала кирпичный пол и номер «Друга Народа» — газеты, которой он посвятил немалую часть своей многотрудной жизни.
На крик поспешно вбежала Симона. Она с первого взгляда поняла, что произошло, тигрицей бросилась на убийцу, вцепилась ей в волосы и стала громко призывать на подмогу. Шарлотта не сопротивлялась. Из задней комнаты быстро появились старая кухарка Жанна, привратница и Лоран Басс, фальцовщик Маратовой газеты. Шарлотта оказалась лицом к лицу с четырьмя разъяренными, вопящими на разные голоса людьми — от них вполне можно было ожидать смерти, к которой она готовилась.
Лоран, и вправду, с размаху ударил ее стулом по голове. В своей ярости он, несомненно, забил бы Шарлотту до смерти, но подоспели жандармы с окружным полицейским комиссаром и взяли ее под арест и защиту.
Весть об этой трагедии разлетелась по городу и потрясла Париж до основания. Целую ночь повсюду царили смятение и страх. Толпы революционеров гневно бурлили вокруг дома, где лежал мертвый Друг Народа.
Всю ночь и последующие два дня и две ночи Шарлотта Корде провела в тюрьме Аббатства, стоически перенося все те унижения, которых почти невозможно избежать женщине в революционном узилище. Она сохраняла полное спокойствие, теперь уже подкрепленное сознанием достигнутой цели и исполненного долга. Она верила, что спасла Францию, спасла Свободу, уничтожив ее душителя. Это иллюзия придавала ей сил, и собственная жизнь казалась маленькой ценой за такой прекрасный подвиг.
Часть времени Шарлотта провела за написанием посланий друзьям, спокойно и разумно оценивая свой поступок, досконально разъясняя мотивы, которыми руководствовалась, и подробно останавливаясь на деталях исполнения и последствиях.
Среди писем, написанных в продолжение этих «дней приготовления к покою» — как она выразилась о том периоде, датируя пространное послание Барбару, — было и одно в Комитет народной безопасности, в котором Шарлотта испрашивала разрешения на допуск к ней художника-миниатюриста, с тем, чтобы оставить память своим друзьям. Только теперь, с приближением конца, мы видим в ее действиях заботу о себе, какой-то намек на то, что она была чем-то большим, нежели просто орудием в руках Судьбы.
15-го, в восемь утра, началось разбирательство дела в Революционном трибунале. При ее появлении — сдержанная и, как обычно, спокойная, она была в своем канифасовом сером в полоску платье — по залу пробежал шепот.
Процесс начался с опроса свидетелей, который Шарлотта нетерпеливо прервала, когда отвечал торговец, продавший ей нож.
— Все эти подробности — пустая трата времени, — сказала она. — Марата убила я.
Угрожающий ропот наполнил зал. Монтанэ отпустил свидетелей и возобновил допрос Шарлотты Корде.
— С какой целью ты прибыла в Париж? — спросил он.
— Убить Марата.
— Что толкнуло тебя на это злодеяние?
— Его многочисленные преступления.
— В каких преступлениях ты обвиняешь его?
— Он спровоцировал резню в сентябре; он раздувал огонь гражданской войны, и его собирались избрать диктатором; он посягнул на власть Народа, потребовав 31 мая ареста и заключения депутатов Конвента.
— Какие у тебя доказательства?
— Доказательства даст будущее. Марат тщательно скрывал свои намерения под маской патриотизма.
Монтанэ перешел к другой теме.
— Кто соучастники твоего зверства?
— У меня нет соучастников.
Монтанэ покачал головой:
— И ты смеешь утверждать, что особа твоего пола и возраста самостоятельно замыслила такое преступление, и никто не наущал тебя? Ты не желаешь их назвать!
Шарлотта чуть усмехнулась:
— Это свидетельствует о слабом знании человеческого сердца. Такой план легче осуществить под влиянием собственной ненависти, а не чужой. — Она возвысила голос. — Я убила одного, чтобы спасти сотни тысяч; я убила мерзавца, чтобы спасти невинных; я убила свирепого дикого звере, чтобы дать Франции умиротворение. Я была республиканкой еще до Революции, и мне всегда доставало сил.
О чем было вести речь дальше? Вина ее была установлена, а бесстрашное самообладание непоколебимо. Тем не менее Фукье-Тенвиль, грозный обвинитель, попытался вывести ее из себя. Видя, что трибунал не может взять верх над этой прекрасной и смелой девушкой, он с кучкой революционеров принялся вынюхивать какую-нибудь грязь, чтобы восстановить равновесие.
Он медленно поднялся, оглядывая Шарлотту злобными, будто у хорька, глазами.
— Сколько у тебя детей? — глумливо проскрипел он.
Щеки Шарлотты слегка порозовели, но тон холодного ответа остался спокойным и презрительным:
— Разве я не говорила, что незамужем?
Впечатление, которое стремился внушить Тенвиль, завершил его злобный сухой смех, и он уселся на место.
Настал черед адвоката Шово де ля Гарда, которому было поручено защищать Корде. Но какая тут защита? Шово запугивали: одну записку, с указанием помалкивать, он получил из жюри присяжных и другую, с предложением объявить Шарлотту безумной, — от председателя.
Однако Шово избрал третий путь. Он произнес превосходную краткую речь, которая не унижала подзащитную, но льстила его самоуважению. Речь была целиком правдива.
— Подсудимая, — заявил он, — с полнейшим спокойствием признается в страшном преступлении, которое совершила; она спокойно признается в его преднамеренности; она признает самые жуткие подробности — короче говоря, она признает все и не ищет оправдания. Это, граждане присяжные, — вся ее защита. В ее невозмутимом спокойствии и крайней самоотреченности, невзирая на близкое дыхание самой Смерти, мы не видим никакого раскаяния. Это противоестественно и можно объяснить лишь политическим фанатизмом, заставившим ее взяться за оружие. Вам решать, граждане присяжные, перевесят ли эти моральные соображения на весах Правосудия.