— Ленинград, — сказал сопровождающий Иконникова чекист. — Идем на посадку.
На аэродроме Петра встретил подполковник Сосницын. Усадив его в срою «эмку», приказал шоферу везти их в гостиницу. Иконников взволновался:
— Зачем в гостиницу, товарищ подполковник? Меня бы к брату скорей.
— Успеем и к брату. А вам с дороги отдохнуть надо. Небось суток двое не спали?
— Не до сна тут, когда радость такая — брат нашелся! Он ведь плохого ничего не сделал?
— Пока не виним, — улыбнулся подполковник. — А подробности вы сегодня вечером узнаете, когда с братом встретитесь.
Вечером в кабинете подполковника Сосницына собралось несколько офицеров, по–видимому незнакомых между собой. Они сидели на расставленных вдоль стены стульях и молчали. Среди них было несколько работников комендатуры и тот, кто назвал себя Иваном Иконниковым. Подполковник Сосницын сидел за письменным столом и тоже молчал, словно ожидая кого–то. В дверь постучали. Вошел дежурный и доложил:
— Товарищ подполковник, к вам…
— Приглашайте, приглашайте!
В кабинет вошел Петр Иконников. Мельком оглядев собравшихся, он с беспокойством спросил:
— А брат?
— Здесь он, здесь сидит, — спокойно ответил Сосницын. — Присмотритесь внимательней.
Петр Иконников с недоумением посмотрел на подполковника, потом медленно, с большой внутренней тревогой, отразившейся на лице, обвел глазами сидевших вдоль стены офицеров. Ивана среди них не было. Офицеры спокойно встречали испытующий взгляд Петра Иконникова. Лишь один из них побледнел, опустил голову. Что–то знакомое почудилось Петру в очертаниях крупной головы, в мясистых, точно из сырой глины вылепленных ушах. Как будто давно он где–то видел этого человека… Но где? Впрочем, какое это имеет значение. Отогнав мелькнувшее воспоминание, Петр Сазонович снова повернулся к подполковнику Сосницыну и с обидой в голосе негромко произнес:
— Зачем же вы так?.. Нет здесь брата моего, Ивана…
Лицо подполковника стало жестким, холодным. Пристально глядя на съежившегося в углу человека, он сказал, отчеканивая каждую фразу:
— А нас хотели уверить, что есть. Что ж, раз вы не признаете своего брата, придется вас заново знакомить. Иконников Иван, встаньте!
Старший лейтенант, сидевший в углу, медленно встал. Округлившиеся глаза его на бледном, как снег, лице с тоскливым ожиданием глядели на Петра Сазоновича. Петр пристально вглядывался в того, кто назвался его братом.
— Ты… ты… — несвязно бормотал он, подходя к старшему лейтенанту. Рослый, широкоплечий парень внезапно съежился, сжался. Сейчас, рядом с гигантской фигурой однорукого силача–молотобойца, он казался подростком. Шпион с ужасом смотрел на приближающегося к нему человека. А Петр, задыхаясь от охватившей его ярости, огромной ручищей сгреб самозванца за грудки и тряс его так, что у того лязгали зубы, а воротник гимнастерки удавкой сдавил шею.
— Опомнитесь, Петр Сазонович! — крикнул Сосницын. — Вы же задушите его. Смотрите, он уже хрипит!
Офицеры с трудом отняли лазутчика, усадили его в угол.
— Узнал я этого гада! — прерывающимся от ярости голосом произнес Петр Сазонович. — Я столько лет не видал его, а вот узнал. Витошкин — личность известная. Отец его кулаком был, всю деревню поедом ел. А когда колхоз организовался, в председателя из обреза палил. Загубил человека, сволочь. И сам в тюрьме сдох. Да только матерый волк после себя подъярка оставил. Ишь щерится, так бы и кинулся!
— Ничего, — успокоил Петра Иконникова подполковник. — Теперь он никогда и никому не сможет вреда причинить. Вам спасибо. Помогли опасного зверя распознать. А брата вашего теперь ждать домой наверняка не приходится. Вне всякого сомнения, он погиб.
Распорядившись увести Витошкина, распрощавшись с Иконниковым и офицерами, приглашенными на опознание, Сосницын вызвал к себе приехавшего с передовой Маковенко и спросил:
— Ну, что будем делать с нашим «гостем»?
— Дал я промашку, — чистосердечно признался капитан.
— Я и сам ему было поверил, — отмахнулся подполковник. — Хитер подлец, ничего не скажешь. Спрашиваю, что дальше с ним делать будем? Надо ведь ему за все преступления счет предъявить, чтобы расплатился полной мерой.
— Помнится мне, — задумчиво произнес Маковенко, — что в докладе Никулина упоминается о каком–то Витошкине. Надо посмотреть.
Затребовав необходимые документы, чекисты внимательно перечитали толстую пачку отпечатанных на машинке листков. В донесении Николая Константиновича действительно упоминалось имя Витошкина. Затаив лютую злобу против Советской власти, Витошкин в первые же дни войны перебежал к немцам и служил им, как верный пес своему хозяину. В Рижском лагере военнопленных он носил фамилию Стрельникова, был полицейским. Затем окончил разведшколу абвера и хорошо выполнил несколько заданий. Федора Витошкина в лагере опознал его односельчанин и ровесник Иконников. Бандит убил честного советского патриота. И теперь, когда пошел на новое задание, решил воспользоваться его именем. Рассчитывал, что так легче будет обмануть нас.
— А как же его ранения? — поинтересовался генерал, когда Сосницын доложил ему о завершении следствия.
— Витошкин несколько раз участвовал в карательных операциях против партизан в Белоруссии. Там и ранен и был.
— Что ж, этого вполне достаточно, — сказал Быстров. — А как чувствует себя Петр Сазонович Иконников?
— Он этого Витошкина чуть было не задушил. Еле отняли. Теперь, кажется, успокоился. Нелегко ему было узнать о гибели брата.
— Это можно понять. Устройте Петра Сазоновича получше, пусть отдохнет. Домой отправим самолетом. Разясните ему, что его брат был честным человеком. А этого Стрельникова–Иконникова–Витошкина будет судить военный трибунал. Он не уйдет от возмездия.
…Шиммель в эти дни ходил мрачнее тучи. Подчиненные старались не попадаться ему на глаза. Для «Абверкоманды–104» наступили черные дни. Штаб группы настоятельно требовал от него подтверждения полученных от Никулина сведений, но довести проверку до конца не удавалось. Пропал без следа Стрельников–Иконников. Видимо, русские не поверили ему и не вернули назад. Пропал способный и надежный агент. Как умело играл он свою роль, репетируя легенду, с каким достоинством носил следы боевых ранений, как умел расположить собеседника к доверию! Сколько раз сам Шиммель инструктировал его о поведении у советских контрразведчиков, репетировал с ним! Казалось, все предусмотрели, отработали до мелочи. И вот на тебе — провал!
Шиммель был уверен, что основательно и всесторонне подготовил Иконникова к порученной ему роли. Единственное слабое место в легенде своего агента он видел в том, что Иконников и его родственники проживали на Волге, на территории, не занятой немцами. Это позволяло организовать детальную проверку показаний агента. Для абверовцев было бы лучше, если бы Иконников проживал в оккупированных областях Советского Союза. Тогда никакое следствие не было бы страшно. Но, посоветовавшись между собой, Шиммель, Баун и Рудольф решили, что быстро развивающиеся события на фронте не позволят контрразведчикам по–настоящему заняться Иконниковым. Пошлют на место прежнего жительства запрос, получат ответ, подтверждающий, что действительно был на селе такой Иконников Иван Сазонович, да пропал без вести. Ему и поверят. И абверовцы решили рискнуть.
А Шиммеля все время торопили: из «Штаба Валли» звонили, требовали ускорить проверку представленных в штаб группы сведений. Баун конфиденциально предупредил Шиммеля, что в результатах проверки заинтересован сам адмирал Канарис. Надо торопиться.
Шиммель вызвал к себе капитана Фиша.
— Не вернулся Иконников?
— Нет, господин подполковник. И на передовой в районе «окна» не видно никаких признаков подготовки его перехода через линию фронта. Абсолютная тишина.
— Нужно готовить нового агента по маршруту Никулина. Кого предлагает подполковник Рудольф?
— Он прислал к нам на переправочный пункт нескольких агентов. Среди них — Аббас, которого готовили в одиночку. Прибыла и группа диверсантов «Буран» с радистом. Они проходят окончательную подготовку на переправочном пункте.
— Очень хорошо. Что собой представляет Аббас?
Капитан Фиш хорошо знал этого человека и с омерзением относился к нему, хотя и ценил его способность везде пролезть, все пронюхать. Юркий, настороженный, он повсюду поспевал, все замечал. Неуживчивый, мстительный, вероломный и подлый, он ненавидел все и всех, даже своих многочисленных любовниц. Аббас не пил, не курил, но к женщинам испытывал неодолимое стремление. Для удовлетворения своей похоти он не останавливался ни перед насилием, ни перед убийством. Немцы сквозь пальцы смотрели на эти «маленькие шалости». Они доверяли Аббасу и дорожили им.
Поэтому капитан Фиш ни словом не упомянул о «художествах» Аббаса в своем докладе. Он постарался выпятить совсем другое:
— Аббасу сорок восемь лет. По национальности — турок. В Россию прибыл еще до революции, жил в Средней Азии. В тридцать первом году пытался нелегально возвратиться в Турцию с разведданными о советских войсках в Средней Азии. На границе был задержан. Все записи сумел уничтожить. Осужден на пять лет за попытку нелегально перейти границу. Из тюрьмы бежал, снова был задержан, получил дополнительно три года. На фронте в сорок первом году добровольно сдался в плен. Прошел повышенную разведывательную подготовку, дважды ходил в тыл к русским, задания выполнял усердно. Лично расстреливал разоблаченных советских агентов. Владеет языками народов среднеазиатских республик, турецким и русским.
— Анкета неплохая, — заметил Шиммель. — Такого нам и надо. Если Аббас готов, сегодня же отправляйте. А группу «Буран» представите мне завтра. Мы выбросим ее на парашютах, с задачей взять под контроль дороги, ведущие от Ораниенбаума к Усть–Рудице и далее на север и северо–запад. Если русские действительно сосредоточивают там силы, то от Ораниенбаума могут перевозить их только этой дорогой, и мы в нужный момент сорвем перевозки. Кроме того, сумеем получить ключи к Никулину. Вы понимаете?
— Понимаю.
— Целая дивизия и морская бригада не могли пройти на «пятачок» незамеченными, — рассуждал Шиммель. — Их видели жители, солдаты. Если наши агенты хорошо поработают, то они найдут там болтунов, которые расскажут о происходившем передвижении войск. Болтуны всегда имелись и имеются сейчас, их только нужно уметь находить.
— Совершенно верно, господин подполковник, — подтвердил Фиш.
— Если же передвижение войск идет и сейчас, то агенты все сами увидят и донесут мне. Итак, завтра группа «Буран» пойдет за линию фронта.
Точно в указанное время с Псковского аэродрома темной ночью поднялся самолет и взял курс на северо–восток. На борту находилась группа немецких агентов «Буран», в которой радистом был Иван Курынов.
…А капитан Маковенко дневал и ночевал в районе «окна». Десятки глаз, вооруженных биноклями, стереотрубами, артиллерийскими буссолями буквально прощупывали каждый метр ничейной земли. Чутье подсказывало чекистам, что враг где–то близко. Он притаился и ждет…
Томительно тянулись темные сентябрьские ночи. Уже начало холодать. Почти беспрерывно моросили унылые осенние дожди. Терпеливо мокли наблюдатели в своих засадах. Ждал условного сигнала капитан Маковенко. И вот однажды на рассвете дежурный наблюдатель, сдерживая волнение в голосе, доложил:
— Неизвестный в форме капитана перешел линию фронта. Направился к дороге на Гентелово. Идет лесом. На шоссе выйдет у восьмого километра. Там заканчивается тропинка через заболоченный участок.
Через несколько минут Маковенко был на восьмом километре. Километрах в двух от него, за поворотом, дорогу перегородил патруль чекистов. Шоферам машин, идущих на Гентелово, давался строжайший приказ: ни одного человека, кто бы он ни был, не подвозить, машину не останавливать.
Капитан Маковенко «случайно» встретился с Аббасом на обочине. Оба «голосовали», пытаясь остановить попутную машину. И обоим не везло: грузовики стремительно проносились мимо, водители не обращали внимания на отчаянные жесты офицеров.
— Вот незадача! — пожаловался Маковенко. — Вызвали меня в штаб армии орден получать, а тут как на грех с транспортом кавардак получается. Никак не остановишь. Того и гляди, опоздаешь, будет вместо ордена фитиль от начальства. Так на попутных до штаба армии и за неделю не доберешься.
— И у меня такая же беда, — откликнулся Аббас. — Послали меня, понимаешь, по частям всякий хим–дым проверять — хватает ли противогазов, дымовых шашек и прочего хозяйства. Я рад командировке был. Старый друг у меня где–то здесь в семьдесят первой бригаде служит. Рашидов фамилия ему. Вот, думаю, повезло. Друга повидаю! Спешил как угорелый. На четыре дня раньше срока все дела сделал. Дал задание людям, сказал, что вернусь на передовую, проверю, а сам — в путь. И вот тоже застрял.
— Выходит, друзья по несчастью. Будем знакомы. Кравчук, — назвался чекист.
— Капитан Меджидов, — радостно осклабился Аббас. — Нам, случайно, не по пути?
— Вообще–то до расположения семьдесят первой бригады мы будем попутчиками, но мне ехать немного дальше. Кстати, почему вы думаете, что друг ваш именно в этой бригаде? В письмах–то он может только номер полевой почты сообщить?
— Есть тут одно обстоятельство. Приятель мой, бывший моряк, с корабля на сушу воевать пошел. А семьдесят первая бригада, на передовой говорили, к десанту готовится. В морской десант сухопутчика не пошлют. Вот я и решил, что где–то здесь он, мой друг Осман Рашидов.
— Ну, приятель, ориентиры у тебя неважные. Моряков на «пятачке» сейчас столько собралось, что запутаешься. Недавно вот еще какая–то морская бригада из Кронштадта прибыла. Мимо ехать будем, поспрашивай.
— Запутаешься тут, места ведь незнакомые, — будто в раздумье проговорил Аббас.
— Ничего, — успокоил его Маковенко. — Я здесь третий год бугры шлифую. Чуть не весь «пятачок» на животе исползал. Помогу, если что…
— Вот за это спасибо! — весело откликнулся Аббас. Новый знакомый, казалось ему, будет хорошей ширмой и в тылу и на передовой. Надо только не отставать от него и на передний край возвратиться вместе, А там ищи–свищи Аббаса, дорогой товарищ капитан!
Из–за поворота показалась полуторка с группой людей, стоявших в кузове. Заметив ее, капитан Маковенко вдруг выбежал на дорогу и, выхватив пистолет, дважды выстрелил вверх.
— Стой, остановись! — закричал он.
Скрипнув тормозами, машина остановилась. Из кузова, из кабины послышались сердитые голоса:
— Чего надо?
— С ума сошел, стрелять начал…
— Братцы, подвезите! — взмолился капитан Маковенко. — Дело к вечеру идет, а нам с другом еще до штаба армии добираться надо, ордена получать!
— Ладно, садитесь, — милостиво разрешил старший машины.
Стоявший поодаль Аббас поспешил вслед за Маковенко влезть в кузов, и грузовик тронулся. Все были довольны. Аббас — потому, что ехал по назначенному ему маршруту. Маковенко — потому, что сумел завоевать доверие шпиона. А чекисты, сидевшие в кабине и в кузове грузовика, были весьма довольны тем, что события развертывались по плану, разработанному руководителями контрразведки, и хозяевами положения были они, а не абверовцы.
Люди, ехавшие в кузове, болтали о том о сем. О скором наступлении, об ожидавшейся замене одних частей другими, о том, что теперь–то немцам под Ленинградом будет канут. Маковенко охотно включился в беседу, не преминув похвастаться своей осведомленностью. Как–никак, а он — командир разведывательной роты. Ему–то уж кое–что известно! А Аббас молчал. Лишь изредка отвечал на прямые вопросы, а больше старался молчать и слушать. Он, дескать, человек на участке новый, обстановки не знает…
На первом же КПП сидевшие в кузове солдаты и офицеры сошли с машины, отправились куда–то в лес. Дежурные стали проверять документы. Аббас заволновался, долго искал свое командировочное предписание. Видя его замешательство, Маковенко уговорил не задерживать машину. Они, мол, торопятся. На КПП хорошо знали чекиста, и машину пропустили без лишних проволочек. Аббас повеселел.
— Фу ты, черт! — выкладывая из кармана документы, сказал он. — Вот, нашел командировочное. А то даже испугался.