Черной обугленной пятерней Генка потянулся к заветному аппарату. Только бы его «команда» оказалась на месте!
Их было двое: капитан-лейтенант Прудников и старый мичман Селезень. Они подошли к переборке между 6-м и 5-м отсеками из турбинных помещений. К той самой переборке, которая по всем правилам борьбы за живучесть была наглухо закрыта и затянута рычагом кремальеры с кормовой, безопасной стороны. А в 5-м отсеке, прямо под ней умирал их командир…
Они пришли, чтобы нарушить незыблемые правила.
У задраенного люка сидели командир 6-го отсека и один из матросов. Охранники! Двумя ударами по головам оба были мгновенно оглушены и оттащены за ноги в глубь отсека. На выравнивание давления и разблокировку кремальеры ушли несколько секунд. Володька еще успел приложить ладонь к переборке: температура была никак не выше 60–70 градусов. Значит, ЛОХ отлично сработал, и пожара внутри нет.
Не подающего видимых признаков жизни Генку выдернули наружу за две секунды.
И вернули все в исходное.
– А я бы тебе орден дал! И перевел в Москву, в Главный штаб ВМФ.
– Да мне-то грех жаловаться. Вроде как почти героем представили, капитана 2-го ранга досрочно дали. Но на всякий случай сюда сослали. – Широким жестом руки Соловьев обвел большое, неярко освещенное помещение. Это был зал известного в городе Северодвинске ресторана «Белые ночи». – А экипаж-то расформировали. Большинство офицеров и мичманов уволили на гражданку, якобы по истечении контрактов. Всю вину свалили на погибшего командира группы БЧ-2. Мол, знал, скрывал, обманул, не доложил… А все остальные ни сном ни духом. Короче, в оперативном порядке поспешили разбросать подальше всех, кто имел малейшее отношение к экстренной подготовке лодки и к стрельбам.
Генка потянулся за пузатым графинчиком и щедро налил водки в две большие стопки. Себе и сидящему напротив него чернявому молодому мужчине одних с ним лет, одетому в фирменные джинсы и шикарную легкую светло-бежевую куртку из натуральной кожи с множеством карманов и молний.
Чокнувшись, они выпили.
– А на самых верхах все в шоколаде! И Главком ВМФ, и министр обороны, и… сам знаешь, кто повыше. Я еще в госпитале услышал короткое сообщение по центральному радио о наших успешных стрельбах на приз Главкома. Причем впервые в истории с допуском на них представителей НАТО. И нашего САМОГО! Со спецкатера наблюдали. Разве такое событие могло омрачиться малейшей нестыковкой? Да, о-го-го, какой залп организовали! И лодка не просто на поверхность не выскочила, а вернулась на базу своим ходом. Для «унутреннего потребления» это грандиозный успех! А для внешнего и трех ракет – за глаза. Мать их…
Генка хлопнул ладонью по белой накрахмаленной скатерти. Теперь стало заметно, что пальцы его правой руки покрыты многочисленными шрамами и не распрямляются до конца. Он опустил руку на колени.
– В госпитале пообещали, что все заживет. Хотя… ведь уже почти полгода прошло.
– Да плюнь ты на такую ерунду! – Чернявый похлопал Генку по плечу. – Здесь прекрасно можно жить. Да и ты не «шестерка» какая-то, а капитан 2-го ранга, флагманский специалист Беломорской Военно-морской базы. У меня такие планы…
Громко заиграла музыка. Это ресторанный оркестрик начал свою ежедневную работу. Продолжать негромкую беседу за столом стало совершенно невозможно. Генка все-таки попытался голосом перекрыть музыкальное сопровождение:
– Вася! Василий! – Он наклонился через стол к самому уху собеседника. – Васька! Я ж тебя с самого окончания училища не видел!
Чернявый понимающе закивал головой, хотя, явно ничего не услышал, потянул Соловьева за рукав тужурки и сделал приглашающий жест в сторону просторного фойе ресторана, отделенного от главного зала большими стеклянными дверями.
Тут можно было поговорить без помех, но Генкин собеседник не остановился, а, подхватив товарища под руку, увлек его по каменной лестнице куда-то наверх. Здорово! Генка и не знал, что здесь имеется выход на крышу ресторана, расположенную на уровне высокого второго этажа. В теплое время года на такой «прогулочной палубе» можно было отлично охладить чересчур разгоряченные головы.
Вдвоем они подошли к довольно высокому – более метра – и широкому мраморному парапету. Василий стал что-то пристально высматривать внизу на ступенях, ведущих к входным дверям в ресторан. Наконец его лицо озарилось довольной улыбкой, он призывно замахал руками и так оглушительно громко свистнул, что Соловьев невольно вздрогнул:
– Ох-хренел совсем, Васька?! Я ж чуть от страха вниз ни сиганул, придурок!
– Как же ты тогда, герой, в аварийном отсеке не обосрался?! – Чернявый мгновенно заметил, как исказилась короткой нервной судорогой щека Соловьева. – Ладно-ладно, чушь сморозил, закрыли тему.
Обняв товарища за плечи, он повернул его лицом к выходу на крышу:
– Барабанная дробь! Смотри, кто появляется… появляется… появ…
– Дэ-э-э-э-э-э-эн!!
Часть 2
Дэн
Глава 4
Дениска рос тихим и спокойным ленинградским мальчиком. Он рано потерял отца, умершего от инфаркта, когда сыну не было и пяти лет. Растила его мама, так и не вышедшая второй раз замуж, на более, чем скромную, зарплату инженера в каком-то номерном НИИ, плюс жалкие надбавки за регулярные переработки и подворачивающиеся командировки. Нет, он вовсе не стал рафинированным «маменькиным сынком». Появлялся дома с синяками и ссадинами, непременным атрибутом боевых разборок с чужаками из соседнего двора. Покуривал тайком, старательно заедая табачный запах полузрелыми ягодами рябины или пожухлой травой с газонов детской площадки. Даже пил кислое вино в сыром и мрачном тупике за старыми гаражами. Как все.
Занятая до глубокого вечера на сверхурочной работе мама смотрела потом на сына печальными глазами, дергала его за ухо, награждала ласковыми подзатыльниками и украдкой плакала, отстирывая по ночам неподдающиеся пятна, напряженно размышляя, где раздобыть денег на новые ботинки и обязательную школьную форму к 1 сентября.
Потом вдруг что-то переменилось: Дэн начал сам стирать и гладить рубашки, отпаривать брюки и ежевечерне мыть голову под струей воды в раковине. Руки его теперь всегда были чистыми, а ногти коротко подстрижены. Изменились даже «боевые отметины» на лице: они стали какими-то планово-упорядоченными и аккуратными.
Такими хозяйственно-гигиеническими шагами пришла к нему первая сумбурная и короткая любовь. Ей было почти 14 лет, и она сидела на третьей парте у окна в первом ряду. На переменах чинно прогуливалась по школьному коридору в сопровождении подружек. Зато, после уроков позволяла Денису провожать ее до самого подъезда слишком близко расположенного дома, а ближе к вечеру сопровождать в музыкальную школу.
Дэн был невероятно счастлив.
Но, закончился учебный год, и девочка вместе с родителями переехала в Москву: она поступила в специализированное музыкальное училище при Московской консерватории. Странно, но 1 сентября, не увидев свою любовь на привычном месте у окна, Вилков с удивлением для себя обнаружил, что не испытывает ни разочарования, ни горя, ни малейшего желания предаться неутешной скорби.
Любовь не уехала, она просто ушла. Зато, к счастью, осталась привычка к порядку и чистоте.
Денис начал регулярно посещать секцию бокса в ближайшей ДЮСШ. И еще занялся лыжами и греблей. Это были его первые самостоятельные шаги по выбранной им стезе. Дальше должно было следовать поступление в военное училище. Разумеется, только в морское, потому что – Ленинград. Никакой особой тяги к профессии военного он не испытывал. Просто с прагматичностью взрослого человека рассудил, что сидеть дальше на шее заботливой, выбивающейся из сил мамы он не имеет права. Значит, предстояло отправиться на завод учеником, неважно там кого. Военная же альтернатива позволяла пять лет состоять на полном государственном обеспечении в училищных казармах, а потом начать совершенно независимую офицерскую жизнь, которая через долгие-долгие лет тридцать даст ему очень приличную пенсию, квартиру и еще кучу всяких льгот.
Да тут и раздумывать было нечего!
Благодаря своему уживчивому характеру Дэн легко сходился с людьми и не испытывал никаких проблем от суровой жизни в казарме. Даже полное отсутствие лидерских качеств играло ему на руку: избавляло от зависти сослуживцев. А тут вдруг на 4-м курсе его назначают заместителем командира взвода и присваивают звание главного корабельного старшины!
Ну, почему не Генка Соловьев? Или хотя бы Васька Лысенко.
Первый – вообще уже готовый командир-единоначальник. Причем в лучшем, «суворовском» смысле: «слуга царю, отец солдатам». Такому на роду написаны шитые звезды адмиральских погон. А второй… Лысенко родился и вырос в белорусском городе Жодино под Минском, где насмешница-судьба свела в одно время взрывного армянского одессита и юную прибалтийскую красавицу с русскими корнями – его отца и мать. Понятно, что имея в анамнезе столь неожиданную генную конструкцию, Василий, хотя и сам пока не определился, какие же черты его противоречивого характера являются доминирующими, явно не прочь был занять командную должность.
А «повезло» Вилкову. Впрочем, на крепкую дружбу троицы это никоим образом не повлияло.
И вот теперь Дэн отчаянно нуждался в их помощи.
Только вчера вечером на КПП училища приехала его мама. Это было уже из ряда вон выходящее обстоятельство: за почти четыре года обучения Денис мог припомнить не более парочки таких случаев.
Понятно, что по замысловатым внутренним коридорам и непредсказуемым переходам старого здания «Дзержинки» Вилков летел с тревожно бьющимся сердцем после того, как рассыльный-первокурсник отыскал его в дальнем спортзале и сообщил о «внеурочном прибытии на КПП училища близкого родственника»: любые неожиданности и сюрпризы редко бывают приятными.
Однако на этот раз все обошлось, хотя повод визита оказался в высшей мере неожиданным.
– Денечка, родной! – После продолжительных поцелуев заботливая мама робко оглаживала рукава старенькой, но чистой и выглаженной рабочей формы своего двадцатилетнего сына-моряка. – Ты что-то похудел совсем! И дышишь тяжело. – Худенькая мамина рука переместилась на его лоб. – Ой, кажется, у тебя температура! Ты ходил в эту… ну… к врачу? Тебе больничный лист нужен!
– Мам, ну что ты, в самом деле! – Взрослый сын неловко пытался прикрыть своим большим телом миниатюрную фигурку матери от любопытных глаз замершего в двух шагах от турникета вахтенного и с любопытством поглядывающего на них через стекло дежурной рубки помощника по КПП. – Давай сюда отойдем. – Он увлек мать в самый дальний угол шестиметрового помещения. – Я абсолютно здоров, и ни в какую медсанчасть мне не надо. И не похудел вовсе: я же домой приезжал всего четыре дня назад, в ту субботу.
– Да? – встрепенулась мама. – Значит, я тогда еще заметила. Ты весь продрог на улице в своей… курточке.
– Мама! Это был бушлат! И он очень теплый.
– А горло открыто! У тебя с самого детства было больное горло, даже гланды удаляли. Помнишь…
– Ну, конечно-конечно, – перебил сын, – и шарфик твой вязаный аккуратно лежит у меня в тумбочке.
– Вот! Именно, что лежит! А ты его должен постоянно носить, врачи говорили…
– Мулечка! – Денис нежно прикоснулся губами к ее лбу. – С формой не всегда получается его надевать. Но я стараюсь, – тут же добавил он.
На губах женщины появилась легкая улыбка:
– Я понимаю. Понимаю. – Она теперь крепко держала его за руку. Как в детстве. – Какой ты стал большой и взрослый! Жаль, что отец…
– Ну, ма-а-а-м…
– Не буду, не буду!
– Ты лучше расскажи, что случилось. Тебе опять предлагают ложиться на операцию?
Несмотря на вовсе не старый и, даже, не пожилой еще возраст – чуть перевалило за сорок – здоровье у его мамы было далеко не идеальное. Побаливало сердце, скакало давление, появились проблемы с печенью и желудком. А в последний год осматривающие ее врачи все больше внимания стали уделять щитовидной железе. Даже порекомендовали сделать операцию.
– Нет-нет, родной, здесь все пока нормально. – Мама машинально погладила тонкими пальцами свою шею. – Знаешь, такая неожиданность… – В больших серых маминых глазах не было и намека на тревогу, и Дэн успокоился. – Этот звонок… В общем, я только-только добралась вчера домой после работы, еще заглянула по пути в магазин и аптеку, совсем уже поздно было, часов девять вечера, наверно… – Вилков слегка сжал мамину ладонь. – Да-да, так вот, тут и зазвонил телефон. Понимаешь, обычно он звонит дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, с перерывами, а тут так настойчиво тр-тр-тр-р-р, и безо всякой паузы.
– Наверно, это межгород, – сообразил Денис.
Мама часто закивала:
– Я трубку-то беру, а там совсем незнакомый голос. Женский!
Вообще у их маленькой семьи практически не было родственников. Денисовы отец и мать были единственными детьми в своих семьях, бабушки и дедушки с обеих сторон умерли. Остались, правда, какие-то троюродные то ли тетки, то ли бабки в количестве двух штук, но Денис их практически не помнил. Мама изредка, по большим праздникам, звонила куда-то по телефону, и этим ограничивалось родственное общение.
– Представляешь?!
– Мамуся, не тяни! У меня вот-вот самоподготовка должна начаться.
Чисто женское желание хоть чуть-чуть поинтриговать сменилось у мамы обреченной необходимостью подчиниться строгому военному распорядку. Но ведь не совсем уж!
– Это была Москва! – торжественно объявила она.
«Да, хоть Рио-де-Жанейро»! – подумал Дэн, а вслух поинтересовался:
– Кремль?
– Не умничай! И не считай меня старой дурой.
– Ты молодая! – автоматически отреагировал он и, спохватившись двусмысленности, зачастил: – Умная-умная-умная! И молодая! И самая-самая любимая.
– Ладно, уж, не подлизывайся. С русским языком у тебя до сих пор плохо.
«Знала бы ты, как я за эти годы преуспел, зато в разделе “ненормативная лексика”!»
– Догадайся, кто это мог звонить.
Вилков с искренним недоумением развел руками:
– У нас ведь там никаких знакомых никогда не было.
На мамином лице появилось лукавое выражение:
– У нас – нет. А вот у отдельно взятых молодых военных моряков…
Дэн быстро перебрал в уме имена своих немногочисленных знакомых женского пола и географические координаты известных ему мест их пребывания и облегченно выдохнул:
– У молодых военных моряков одна забота – служба! А в Москве даже моря нет.
Его взрослая мама стала похожа на молоденькую девочку:
– Ай-ай-ай! Моря нет, а Любовь имеется.
– Какая любо… Любовь?!
Мама молча глядела на него искрящимися глазами: эффект был достигнут.
– Мамуль, ты хочешь сказать, что тебе по телефону позвонила из Москвы…
– Не мне, а тебе! Да-да-да, именно Любовь.
Вот так номер! Четырнадцатилетняя девочка из-за третьей парты у окна. Соседний дом… Музыкальная школа… Его первую любовь действительно звали Любовь! И фамилия под стать: Яровая. Полная тезка героини пьесы Тренева, которую даже в школе проходили. «Проходили-проходили и, увы, совсем забыли»! Шесть лет прошло. Это же целая жизнь! Денис с трудом мог вспомнить ее лицо, зато копна чуть рыжеватых вьющихся волос, насквозь пронизанная яркими лучами весеннего солнца, навсегда врезалась в его память.
– …ты меня не слышишь! – Мама теребила его за рукав робы. – Она завтра приезжает в Ленинград. Девочка заканчивает консерваторию и уже сейчас самостоятельно выступает с целым симфоническим оркестром. А здесь она будет играть… – Мама вытащила из сумочки небольшой листок бумаги. – Я записала… вот… «фортепьянные вечера в Малом зале государственной филармонии». Завтра вечером, один концерт. Смотри, так и написано: лауреат конкурса молодых исполнителей Любовь Яровая!
– Ну-у-у, я рад за нее.
– Ты у меня совсем дурачок, да? Девушка приезжает в другой город, звонит ему по телефону, хочет встретиться…
– Ну, положим, в другой город она приезжает, исключительно, с концертом. По работе, так сказать. Когда меня направят на Северный флот, я ведь тоже отправлюсь туда не из-за красот чахлой полярной природы, а по долгу службы. И потом, я что-то не слышал ничего об её непреодолимом желании увидеться с давным-давно забытым одноклассником. Может, она боится, что на её выступлении не будет аншлага, вот и обзванивает всех, кого может, места в зале пытается заполнить.