В шатер ввели пятерых израненных пленников – всех уцелевших в побоище русских ратников. Ларкашкаши долго смотрел на них, пытаясь найти в их облике что-нибудь необычное, сверхъестественное. Но ничего не находил. Обычные люди… Вот, только глаза… Какой яростью горят они даже теперь! Какая великая необоримость в них! Они изнемогли от ран, они пленники, их могут предать самой жестокой казни, но ничто не вызывает дрожи в них. И смотрят они на всемогущего хана так, словно бы раб он, а не они. Словно бы они… боги…
– Какой вы веры, и какой земли, и зачем мне так много зла сотворили? – спросил Батый.
– Веры мы христианской, – ответил громким голосом один из пленников, – слуги великого князя Юрия Ингваревича Рязанского, а от полка мы Евпатия Коловрата. Посланы мы от князя Ингваря Ингваревича Рязанского тебя, сильного царя, почествовать, и с честью проводить, и честь тебе воздать. Да не дивись, царь, что не успели налить вдосталь чаш на великую силу – рать татарскую!
Удивился ларкашкаши смелому и гордому ответу. Никто не отваживался говорить с ним так! Но не воспламенилось гневом сердце хана. Эти люди были слишком достойными противниками…
– Что скажете вы на это? – обратился Батый к обступившим его мурзам и санчакбеям.
Самый старый мурза по имени Гудун, слепой на один глаз, ответил:
– Со многими царями, во многих землях, на многих битвах мы бывали, а таких удальцов и резвецов не видали, и отцы наши не рассказывали нам. Это люди крылатые, не знают они смерти и так крепко и мужественно бьются – один с тысячею, а два – со тьмою.
Ларкашкаши помолчал, а затем, подойдя к телу Евпатия, вздохнул:
– О Коловрат Евпатий! Хорошо ты меня попотчевал с малою своею дружиною, и многих батырей сильной орды моей побил, и много тумэнов разбил. Если бы такой воин служил у меня, – держал бы его у самого сердца своего!
И от того всего более скорбел хан Батый, что такие великие батыри не сражались в его войске. Что великий воин, крылатый человек, почти бог, погиб понапрасну, а каким бы санчакбеем мог стать он в Орде! С этаким – весь мир положили бы к ногам своим!
Хан сделал знак своим людям:
– Отпустите этих храбрецов. Крылатым воинам не место в хашаре. Они избранные! А вы, – обратился Батый к освобожденным пленникам, – возьмите тело вождя вашего и погребите по вашему обычаю со всею славою! Он первый воин из тех, каких довелось мне видеть. И да не будут звери и птицы терзать его кости!
Крылатые люди безмолвно подняли тело своего вождя и вышли из шатра – так гордо, точно не хан только что оказал им неслыханную милость, но они делали честь ему. Словно они были победителями. Впрочем, они и были таковыми. Избранными. Крылатыми. Необоримыми.
Всему свое время
(Святой праведный князь Александр Невский)
Батыевы тумэны до Новгорода не дошли. Предав огню всю южную и срединную Русь, истребив множество людей, они остановились, столкнувшись с непогодью, и лишь опалили едва край новгородчины, опустошив Торжок.
Избегнул господин Великий Новгород страшной участи иных русских городов, но другой враг уже устремился к его стенам, по-стервятничьи рассчитывая на легкую поживу в обескровленной Руси. «Если можешь, сопротивляйся, – я уже здесь и пленяю твою землю», – такое послание получил князь Александр Ярославич от зятя шведского короля ярла Биргера, чьи корабли с нахальною самоуверенностью вошли в устье Невы.
Молодому князю минуло девятнадцать, но уже не новичок был он в деле ратном. Когда отчую землю раздирают междоусобицы и внешние противники, на детство и отрочество времени не остается, и всякий, рожденный мужчиной, скоро становится воином, мужая в походах и ратях. В четыре года Александр был посвящен в воины в Спасо-Преображенском соборе Переславля благодатным старцем Симоном, святителем Суздальским. Отрок едва мог еще удержать в руках меч, но уже всей душой готов был разить им лихих супостатов. В детстве, впрочем, все кажется легче и проще. Лишь с годами узнается, что не со всяким врагом можно разрешить дело мечом, что кроме львиной силы и отваги потребна князю и мудрость змеиная, и кротость голубиная…
Отроческие годы провел Александр рядом с отцом. Когда скоропостижно преставился старший брат Федор, на него, 11-летнего княжича, легла ноша наследовать родителю. К тому времени он уже четвертый год княжил в Новгороде – так пожелал отец, великий князь Киевский и Владимирский Ярослав. До 15 лет он наставлял сына в искусстве правления и ведения войны, а после доверил ему править самостоятельно. За год до этого княжеские войска изгнали литовцев из Смоленска и наголову разбили латинян на реке Эмайыги, где юный Александр впервые ощутил вкус настоящей, большой победы.
Теперь отец был далеко, в Киеве, а враг – уже совсем рядом. И прогнать его прочь из родной земли молодому князю предстояло в одиночку. Первый раз долженствовало ему вести за собою войско, полной мерой ложилась на него ответственность за судьбу своих ратников и своей вотчины, за судьбу самого Новгорода и его жителей. Ошибется князь – пропадай народ!
– Боже славный, праведный, Боже великий, крепкий, Боже превечный, сотворивший небо и землю и установивший пределы народам, ты повелел жить, не преступая чужих границ! – шептал Александр, стоя на коленях посреди Софийского собора и не отводя глаз от образа Спаса. – Но прикрывающиеся крестом Твоим забыли Твою заповедь!
Божии заповеди псы-рыцари, на плащах которых был нашит крест, забыли и презрели давно. Еще тогда, когда с Божиим именем на устах предали огню и разграблению Константинополь и Святую Софию! Ныне крестоносцам не давала покоя терзаемая усобицами и нашествиями иноплеменных варваров Русь. Сперва они покоряли языческие племена, обращая их в латинскую веру, а затем добрались и до княжеств православных. В городе Феллин эти радетели за «истинную веру» повесили весь русский гарнизон… Нашивая крест на плащи, папские рыцари мало чем отличались от вышедших из азиатской пустыни татар. Для обороны от них Александр успел еще годом раньше срубить ряд малых городков-крепостиц по реке Шелони. Но эта защита недостаточна была. Как и сами рати новгородские малы были в сравнении со шведскими. Но где бессильны силы человеческие…
– Суди, Господи, обидящих меня и огради от борющихся со мною, возьми оружие и щит и встань на помощь мне! – трижды перекрестившись и простершись пред святым образом, князь поднялся и вышел из храма. Яркий солнечный свет ударил в глаза ему, не дав в тот же миг оценить необъятное людское море, бурлившее на площади в ожидании своего вождя. Когда он появился, раздался оглушительный рев:
– Князь! Веди нас на бой! Постоим за Великий Новгород!
На дело ратное толпа не надобна. Толпа создает беспорядок. Делу ратному рать потребна. Пускай невелика она будет, лишь бы действия ее были слажены, лишь бы каждый в ней хотя трех врагов стоил.
К крыльцу Софийского собора подвели белоснежного коня, и князь легко вскочил в седло.
– Не в силе Бог, а в правде! – возгласил Александр, обращаясь к своей дружине. – Иные – с оружием, иные – на конях, а мы Имя Господа Бога нашего призовем! Они поколеблются и падут, мы же восстанем и тверды будем!
С этим кратким напутствием молодой князь повел дружину в свой первый самостоятельный поход. Он успел отправить родителю гонца с извещением о вторжении шведов и намерении сразиться с ними, но по расстояниям русским благословения отчего не приходилось ждать прежде, чем завершится битва.
Направив вперед войска толковых лазутчиков, Александр смог порядочно представить себе расположение вражеские сил, их число и уязвимые места. Шведы стояли у слияния Невы с Ижорой и в своем бахвальстве не ожидали молниеносного русского удара. Князь же рассчитывал именно на внезапность нападения. Именно поэтому русские не разбивали лагеря, но ударили с ходу, не давая врагу опомниться, выстроить свое войско в боевом порядке, продумать свои действия.
Новгородцы уже громили шведский лагерь, а латиняне лишь седлали коней, вынужденные отбиваться от нападавших. Их было много, но число не дает преимущества, если войско расстроено и обращается в вооруженную толпу, не разбирающую, как следует действовать. Единственным человеком, кто мог направить толпу и вновь обратить ее в войско, был ярл Биргер, и с первого мгновения боя Александр острым взором выглядывал королевского зятя, намеревавшегося праздновать победу в самом Новгороде. Отыскав, наконец, вражеского предводителя, князь устремился к нему:
– Ты призывал меня? Я пред тобою!
Навряд ли Биргер разумел русский язык, но намерения противника были слишком очевидны и без слов. Жаркий бой затих в сей миг, обе противоборствующие рати обратились взглядами к своим вождям, в их поединке должен был решиться исход сечи.
Крикнул что-то зычным голосом ярл и, надвинув забрало, пригнувшись к луке седла, помчался на своего врага, целясь копьем ему в грудь. Знатное копье у вельможного шведа! И латы – знатные! Такие не прошибешь копьем! И шлем с забралом – крепок и богат… А все же не все лицо скрывает то забрало. Главное, прицелиться верно…
Ловко увернулся Александр от вепрем несущегося на него Биргера. И, развернув коня, уже сам ринулся на врага. Он не собирался бить его в закованную железом грудь, не собирался лишь выбить из седла. Вражеского предводителя нужно было поразить единожды и так, чтобы уже не поднялся он, не вступил вновь в эту сечу.
Успел ли понять вепрь, что произошло, когда под самую бровь ему ударило копье, и разом померк свет, залитый потоками крови? Рухнуло, громыхнув железом доспехов, бесчувственное тело, охнули шведы, возопили торжествующе русские, славя своего победоносного князя.
До самой ночи длилась затем битва, и многие пришельцы нашли свою смерть в водах Невы. Спешно отплывали рыцарские корабли от русских берегов, увозя на родину полные трюмы убитых, коих предстояло горько оплакивать их осиротевшим семьям.
***
Славная добродетель, именуемая благодарностью, никогда не была в числе достоинств господина Великого Новгорода. Своего победоносного князя вечно чем-нибудь недовольные вечевики изгнали вскоре после Невской победы. Да, вот, беда, недолго привелось им наслаждаться обретенной «волей». Тевтонские рыцари захватили Псков и возвели на русской земле крепость Копорье. Угроза захвата нависла и над Новгородом, и ничего не осталось разом смирившимся вольнолюбцам, как слезно молить князя Ярослава, чтобы он вновь прислал на выручку своего отважного сына.
Неблагодарность заслуживает наказания. Но… русские жизни и русские святыни много дороже княжеской гордости. Отец приказал внять мольбам новгородцев, и Александр поспешил спасать свою вновь обретенную вотчину. С налета освободил он крепость Копорье, а затем разгромил германских крестоносцев на льду Чудского озера. Эта победа надолго охладила воинственный пыл западных варваров и их посягновения на русские пределы.
Куда хуже обстояло дело на рубежах восточных. В Орде был замучен черниговский князь Михаил. Когда-то он призывал русских князей сплотиться и дать отпор татарам на реке Калке. Князья не вняли, и русское войско было разгромлено. Когда же рязанский князь Юрий Ингваревич прислал к нему за подмогой против наступающих на его вотчину Батыевых тумэнов, Михаил отпустил посланников ни с чем, припомнив отказ биться на Калке. Рязань была уничтожена вместе со всем княжеским семейством и большинством жителей. Такова была цена княжеской гордости, которая оказалась превыше жалости…
Теперь перед входом в шатер Батыя языческие жрецы повелели черниговскому князю пройти через священный огонь и поклониться идолам, на что Михаил ответил: «Я могу поклониться царю вашему, ибо небо вручило ему судьбу государств земных; но христианин не служит ни огню, ни глухим идолам». За эти смелые слова князь был немедленно убит со своим приближенным боярином…
А спустя две недели в столице Орды Каракоруме был отравлен Ярослав Всеволодович, отец Александра… Скрепя сердце, принужден был молодой князь вместе с братом Андреем отправиться «ко двору» убийцы своего родителя с тем, чтобы получить от него «ярлык» на правление в осиротевших землях.
– Мы должны были идти сюда войском! – кипел Андрей, едва сдерживая слезы негодования. – Отомстить проклятым нечестивцам за отца! Сбросить ненавистное ярмо!
Уже не младенец был брат летами, а все же совсем юн еще и мыслил, как сущий ребенок. Да и мыслил ли? Скорее лишь чувствовал и горел сплошным порывом – пусть и благородным, но таким бессмысленным и губительным.
– Остынь, братец, – покачал головой Александр. – Всякий добрый меч выковать должно. Всякую победу также. С каким войском ты хотел бы идти в Орду? У нас нет такого войска. Его только предстоит создать. А теперешние наши рати будут, что кутята, избиты, даже не приблизившись к Батыеву логову.
– Что же?! Ты предлагаешь кланяться убийце отца?!
– А что предлагаешь ты? Погубить тысячи вверенных нам Богом людей безо всякой пользы? Отца теперь нет, а потому послушай меня, как старшего. Сражаться надлежит тогда, когда возможно одержать победу. Когда нет ни малейшей надежды на нее, должно смирить гордость, претерпеть и исподволь делать все, чтобы однажды эта победа стала возможной! Отец положил душу за люди своя. И наш долг следовать ему в этом.
– И погибнуть, как Михаил Черниговский? Или, может, ты и идолищу поклонишься – лишь бы соблюсти мир?
– Князь Михаил погиб со славою для христианина. Мученический венец красит пуще всякой короны. Поклонюсь ли я идолищу? Нет, не поклонюсь. Но и навлекать погибель на нашу землю не стану. Я могу защитить Русь от шведов и ливонцев, но от Батыя не могу. А раз я не могу защитить моих людей от вражеских мечей, то не вправе подвергать их угрозе нового нашествия. Лучше я приму унижения от хана и его приспешников, чем кровь православных христиан на свою голову.
– А как же «не в силе Бог, а в правде»? – усмехнулся Андрей.
– А так, милый брат, что «не искушай Господа Бога твоего», – отозвался Александр, с трудом сдерживая раздражение.
Они уже не первый день ехали по землям Золотой Орды, и с каждым днем тягостнее становилось на сердце князя. Он видел теперь воочию, что над Русью нависло смертельной угрозой государство невиданное в истории, небывалое. Государство-чудовище, к которому не подходят никакие привычные меры. Это чудовище невозможно было одолеть извне, одолеть мечом, как одолевают богатыри в сказках трехголового змея. Чудовище должно было начать разлагаться само, подавившись всем проглоченным. И лишь тогда его возможно станет победить… Русская земля претерпела разорение от того, что ее князья жили в распрях друг с другом. Человеческая природа одинакова у всех народов. Являются ли татары исключением? Навряд ли. Их вельможи также могут пребывать в единстве под властью выдающегося вождя, во времена великих походов и завоеваний, не оставляющих времени для усобиц. Но что станет, если вождем сделается один из многих равных? Великие же походы и завоевания имеют свои пределы и не могут длиться бесконечно. А без них чудовище утрачивает свою гибкость и силу, дряхлеет, объедаясь данью, разлагается, не ведая труда, который попросту чужд для живущих разбоем кочевников. Тогда-то и является среда для распрей, столь спасительных для данников! И нужно помогать им…
– Отец недоволен Гуюком. Гуюк ничем не славен, как воин. Вся слава Орды – плод побед отца. Но Гуюк смеет обращаться с ним, как со слугой, и даже угрожать ему! И твоего отца убил Гуюк! – эти пылкие слова исходили из уст молодого, видного татарина – сына ларкашкаши Бату Сартака. Сартак был христианином, хотя и несторианином. Именно поэтому Батый поручил ему заниматься русскими делами. Сартак сопровождал князей Ярославичей в столицу Орды Каракорум, где правил неведомый хан Гуюк.
Гуюк не был известен на Руси. На Руси ужасом звучало имя ларкашкаши Бату, Батыя, этого огненного смерча татаро-монгольской империи… От того тяжко было слышать Александру воспевание Батыевых побед. Но можно ли винить сына за то, что он почитает отца? Несмотря на кровавого родителя, Сартак сразу понравился князю, а за время путешествия между ними сложилась искренняя взаимная приязнь. Странный это был татарин. Христианин, прекрасно знавший русский язык, обладавший незлым сердцем и ясным разумом. Он казался чужеродным этому государству-чудовищу, но тем не менее преданно служил ему.