Его распирало рассказать всё Майке, но… нельзя! Рано. «Ей расскажу обо всём в Венеции. Сюрпризец на Новый год!» – думал Лев. Он ещё не знал, что новая волна (и ещё большая!) эмоций от неожиданных подарков Судьбы накроет его вечером. Вот тебе и подарки волхвов Младенцу Христу! Ведь Праздник Рождества! Рождественские дни!
Вечером того же дня Ирин выходил из своих «Аллей» и «Аркад» и раздумывал: пойти ли ему в свою уютную гостиницу на тихой средневековой улочке в историческом центре города или отправиться побродить по парку с красивым названием «Сады Маргариты»? Покопаться в Интернете по следам Винченцо или отдохнуть? Он ещё в университете отправил Майе запрос по поводу аутентичности «почерка» на тех фотографиях, что он переснял с бумаг Марко. Она, умница, непременно быстро «поднимет» их обширные связи и ответ даст завтра до обеда. И расспрашивать не станет – обычная работа. «В Интернет я загляну перед сном, а сейчас… сейчас я пойду в парк и буду представлять себя всемогущим помолодевшим Фаустом, соблазняющим юную Маргариту!»
Однако со сладостными намерениями придётся повременить, дорогой Лев Антонович! К тебе пришли «волхвы»!
«Волхвов» на самом деле было немного. Один. В образе очень пожилого человека благородной наружности, но с каким-то благодушным, даже плаксивым выражением лица. Что делать – старичок. Представился:
– Пасхин Вольдемар Генрихович, немец русского происхождения, барон, проживаю сейчас в Дрездене, по роду занятий (в прошлом, конечно же) – театральный деятель. А вы – Ирин Лев, ловкий, опытный и удачливый… поисковик.
Обменялись приветствиями и рукопожатиями. Рука барона худая, жилистая, вялая, вся в коричневых пятнах возраста. Бесцветные холодные глаза, веки и щёки очень морщинистые, испещрённые венозной сеточкой-паутинкой. «Лексикончик… “Поисковик”. Хм…» – чуть раздражилась амбиция археолога-антиквара-коллекционера.
– Вам, молодой человек, вряд ли доподлинно известно о тех некоторых «шалостях», которые допускали великие князья и даже императоры в отношениях со своими фрейлинами.
– Почему же? …Допускаю… – Спесь и гонор ещё не «отпускали» Ирина.
– Нет-нет! Большая часть – наговоры и сплетни! Но… но я – живой отголосок одной такой пикантной истории, случившейся между императором Николаем Первым и его фрейлиной Варварой Аркадьевной Нелидовой. – Барон приосанился. На дряблых щеках проступила печать помазанничества.
Они пошли несколько метров. Было очевидно, что богоизбраннику трудно идти – его трость с тяжёлым круглым набалдашником не может стабилизировать всего дисбаланса в стариковских уставших суставах.
– Давайте присядем. Выпьем по рюмочке лимончелло или кофе – предложил Вольдемар Генрихович.
Они присели в кафешке неподалёку от церкви Святого Джакомо. От взгляда Льва не укрылся факт, как ловко Пасхин придвинул массивный стул, как легко маневрирует тяжёлой тростью. «Руки, однако, крепкие. Вон, не трясутся ничуть! Руку пожал мне вяло, обозначая, видимо, разницу в сословиях. Чего он хочет?» – подумал Ирин и решил сам позадавать наводящие вопросы, опасаясь возможного пространного монолога, свойственного любителям старины.
– Варвара Аркадьевна Нелидова… э-э… – та самая «тишайшая фрейлина»… э-э… «таинственная Нелидова?»
– Нет-нет, мой друг! Не совсем. Вы смешали… «Таинственная Нелидова» – это Екатерина Ивановна Нелидова. О! Мистическая натура и влиятельная подруга Павла Первого! – Барон, причмокивая, отпил рюмочку, в глазах его закачались волны аквамарина. – Да-с! Отец Варвары Аркадьевны – младший брат Екатерины Ивановны, т.е. Варвара «тишайшая» – одна из племянниц Екатерины. Небезынтересно для дальнейших ваших следственных потуг… – Он, отставив мизинец, направил брускетту в рот, – …помнить, что любимой-то племянницей, да ещё и воспитанницей была княгиня Трубецкая.
– Простите, всё это очень увлекательно, но почему «моих», почему «следственных потуг»?
– Ах я – старый олух! Извините, Лев Антонович! Забыл уточнить в самом начале, что мой предок – Алексей Андреевич Пасхин, тоже барон, внебрачный сын Варвары и Николая Первого.
Лицо бастарда теперь казалось не старческим, а… каменным ликом аскета, паломника, пилигрима. Глаза этого «странствующего богомольца» театрально воздалось к небу, в них заиграли блики лунного камня.
Ирин не на шутку «напрягся». Опять «небывальщина»?! Подарок его Величества Случая?! Второй за один этот необычный день! Судьбоносный день… Такие дни одарённые натуры чуют. Чуял и он!
– Вы, я вижу, немного удивлены сиим обстоятельством. Да-с. Я всё смогу доказать. Позже. Пока послушайте… Ах да: почему «следственных»… Ну так вы же «искатель»! Я… я по-русски редко разговариваю – может, чего неверно трактую, по старинке… Да и пьесы я ставил старых русских: Чехова, Островского… О деле, о деле… Николай любил свою жену Александру Фёдоровну и тайно (потому у историков и нет точных свидетельств) отправил Варвару и маленького сыночка Алексея пожить в Германию, в Дрезден. Да, много, много воды утекло, илу нанесло… Варвара Аркадьевна, ни на что не надеясь, посвятила Николаю Павловичу всю жизнь… ни богатств, ни почестей. Тишайшая. Красива и умна, скромна и полна достоинства! Есть ли у вас в России сейчас такие женщины? Нет! Такого служения нет!
Лев заметил, что безобидного Вольдемара сразу привела в брезгливое раздражение сама мысль о современной России. Жаль! Но вот снова выражение лица умилительно-идиотское.
– Хе-хе! Но умела… умела моя прапрабабка управлять суровым Николашей! Всё тактично, всё покорно… её чуть нагнёшь – она и прогибается… хе-хе! Прогнётся, голубушка, и подберёт… подарочки… Деньги были, немалые! И сейчас есть! – Его глаза с красноватыми веками, слезящиеся, стали «востренькими». – И документы мои, что вас непременнейшим образом заинтересуют, дороги! Ох, дороги!
– Да что за документики-то? – Нетерпение от уставшей к вечеру нервной системы Льва неприятно проявилось.
– Секундочку! Ишь! Я могу что-нибудь забыть… упустить. Да, вот. Тёща отца, Аркадия Ивановича, – внебрачная дочь Григория Орлова и Екатерины Второй. Это также важно. Вот-вот! Умирая, Екатерина Нелидова отдала бумаги свои Елизавете Трубецкой. Я уже говорил: любила её. А её, Катерину, душевно и духовно любил и ценил Павел. Доверялся ей. Более чем другим. Ну, по крайней мере до появления в его жизни Анны Лопухиной. Павел Петрович знал о заговоре, предчувствовал переворот и свою смерть. Я не смогу точно передать все перипетии жизни Алексея Андреевича и как бумаги из тайника Павла и его бабки Елизаветы Петровны (не все – часть малая!) попали к Екатерине Нелидовой, затем к Елизавете Трубецкой, и потом… потом… Мне их отдал мой отец!
– Это же великолепно! Это – Находка! Ну и продайте бумаги в Россию! – Лев Антонович выразительно перемешал удивление, восторг, мнимое простодушие и осторожность. А в душе бил колокол: «Тайник! Тайник! Тайна!»
– Накося! – Барон посуровел, костяшки пальцев побелели. – Во-первых, ваши историки и ваши власти не хотят вернуть оболганного Павла России, не хотят дщери Петра поставить достойного памятника; во-вторых, кровь лилась и лилась, и кого интересуют настоящие… портреты Распутина, Столыпина и тысяч других; в-третьих, эта ваша советская лживая мифология – и тогдашняя, и сегодняшняя, подукрашенная «фальшивой демократизацией»! Бросьте!
Льву очень не понравились такие нападки со стороны иностранца. Стороннего! Не пережившего изнутри! Не понимающего всей глубины, противоречивости советского периода. «Вот отец, скончавшийся год назад, как и миллионы других, видел в советских мифах стремление к идеалам, силу свежего ветра, свет далёких звёзд… Но… чертовская несовместимость целей и средств… Да и вообще…»
– У вас всё? – зло спросил Ирин.
– Бросьте! Бросьте обижаться! Вы же умный человек. Они пытаются «надуть» сейчас весь белый свет! Выкуси! И вы…? – Вольдемар Генрихович вдруг осёкся и внимательно посмотрел на собеседника. – Вы что? Если вы с моей помощью найдёте тайник – отдадите его властям? За здорово живёшь? За гроши? Сглупа? Не идиот же вы!
«Так, не нужно сердить старичка! Бог с ней, с этой политикой!»
– Давайте сотрудничать, господин Пасхин! Я рад буду помочь!
– Не так всё просто, господин Ирин! Не просто «помочь»! Вам доверяют! И вас отблагодарят! – Старик опять выпрямил спину, гася свою аффектацию и демонстрируя достоинство «высокого благородия». – Если вы согласны… сотрудничать, то завтра… в семь вечера… в храме Святого Петра мы составим «договорчик о намерениях», хе… – Барон опять обмяк. – И я покажу вам свою папочку с документами.
– Я… я… должен… заплатить? – неуверенно, но честно спросил Ирин.
– Да бросьте вы этот купеческий тон! Сначала найдите тайник! Что делить шкуру неубитого медведя? А там посмотрим, кому, что и почём!
Господин Пасхин потёр виски, что-то припоминая.
– Ах, я опять сбился! – расстроенным тоном продолжил он. – Бренна этот… Винченцо…
У господина Ирина кровь ударила в виски.
– Что вы так покраснели? Так вот… Он, Бренна, умер в одна тысяча восемьсот двадцатом году в Дрездене. Уж не знаю как, но Варвара Аркадьевна напала на след, там, в Дрездене, папок этих… э… проекта Михайловского замка – того, что увёз с собой Винченцо из России. Вызнала что-то о потомках архитектора. Он выехал из Петербурга в Штеттин. Тогда это была Германия, сейчас – польский Щецин. Оттуда родом его вторая жена, Луиза Вильгельмина Трауфельд. – Барон откинулся на спинку кресла и, запрокинув голову, замолчал.
Это было не просто молчание! Это было безмолвие двухсот лет истории!
«Он говорил о тайнике так просто и уверенно, как об обыденной, всем известной вещи!»
– Есть чёткая, пусть пока неуловимая до конца связь между тайником Елизаветы и Павла, который по сей день в замке и папками Бренна?! На проектах есть метки тайника?! – Лев Антонович привскочил из кресла. – Это… это есть в ваших записках?!
Какая-то неведомая сила перебрасывала мосты через время и пространство, связывая события, имена, даты… и всё это чётко укладывая в мозгу антиквара и археолога.
– Вы сказали «напала на след»… И что? Видела она эти папки и эти метки? – Лев судорожно сжимал рюмку лимончелло.
– Нет! К сожалению, нет! Но вы молодец! Вы увязали мизансцены! Сами! Сами срежиссировали! – удовлетворённо сказал театральный деятель. – Нет, не зря мой секретарь изучал вас… Уж не обессудьте!
– В какую сумму…
– Что вы, батенька мой, заладили! Я богатый человек и ничего не собираюсь продавать. Пока! Ха! – Вольдемар Генрихович растянул улыбочку. – Я просто завтра собираюсь показать вам пару десятков листочков бумаги. Бесплатно. Поговорка и тут сработает без промаха. О, уверяю вас! Вам после прочтения и трёх из этих документов уже не будет жить так же спокойно, как прежде! Как не живётся спокойно мне, господин русский патриот! Хотя… «бесплатно – бес платит!» Я потом… позже… хм… может быть, возьму с вас плату… за одно… да, наверняка одно письмо, то… – Он громко, с иезуитской ухмылочкой хлопнул в ладоши. – И – раз! Дьявол-то и отпустит вас. Короче, Лев Антонович, вам решать: иметь дело со мной или нет.
– Вы хотите сказать, что вы отдаёте мне в руки тайну и я уже несу за неё ответственность?
– Да-с! Я на вас переброшу «петлю тайны»! На вас-с! Ха-ха! Да я уже перебросил!
Лицо барона было какое-то расплывчатое, расслоённое, будто выглядывало из колеблющейся бездны колодца.
– Позвольте мне, милостивый государь, в заключение этой беседы попробовать набросать сценарий благоприятных для нас событий. Сцена первая: вы находите тайник – не сразу, после испытаний… Сцена вторая: содержимое тайника вы продаёте мне… да, я покупаю! Дорого! Положим, за один миллион (разумеется, евро). Сцена третья: я через аукцион в Сотбис (или ещё как) продаю документы русским за, положим, три миллиона. Что вы улыбаетесь? Думаете, русские просто не будут покупать? Ха! Если громко, на весь мир, через средства массовой информации, от моего имени прозвучит информация о находке (а я скажу, что всегда хранил бумаги!), русским будет стыдно перед мировой общественностью отказаться купить своё историческое наследие! «Зажилить» стоимость дачки вашего средненького олигарха. И ещё. Имейте в виду: если предложение продажи поступит от вас – вас «упрячут» или… облапошат. Ха!
– Нелестно вы о нас…
– Я в сорок пятом наблюдал в Дрездене, как все… все мои, скажем, «соотечественники» – и музейные специалисты, и функционеры партийные, и офицеры, и солдатики – «возвращали» вывезенное немцами. Часто «якобы» вывезенное, часто просто тащили себе всё, гребли всё… вагонами и сундуками… кто во что горазд… Как в семнадцатом… как в девяностых, как сейчас. Что, не так разве?! – Барон брезгливо поморщился и оттопырил свою слюнявую нижнюю губу, болезненно что-то вспоминая.
Он тяжело встал, скособочившись и опираясь на трость.
– Засим разрешите откланяться! – Пасхин встал.
В эту секунду к нему откуда ни возьмись подскочил крепкий молодой мужчина и под локоть повёл его к машине.
«Вот это денёк! Два невероятных сюжета! А каков мост между ними! От проекта Бренны к тайнику Елизаветы и Павла! Мостки, мосточки… Шаткие они бывают… через реки молочные… мутные… с бережками кисельными… склизкими… Эх, Лёва, но ведь кто не рискует, тот молочка с кисельком и не пьёт! Прогулялся ”Фауст” по “саду Маргариты”! Соблазнился!»
Ирин посмотрел в небо. Он любил поднимать голову выше своего носа. Небо куксилось и сопливело. Чёрные уже облака сгорбились и готовы были чихнуть дождичком. Тут зимой такое бывает.
Он долго не мог заснуть. Покрутил в руках два томика, что взял с собой почитать: Гоголь и Ремарк. Открыл один – посмотрел на портрет Гоголя. Наугад открыл страничку у Ремарка. Прочёл: «Люди часто говорят друг с другом… но часто только для самого себя». Вновь посмотрел на Гоголя. Вспомнил жену. Наверное, потому, что на этом раннем портрете мистика у него милые, добрые, женские глаза. «Губы… тоже женские… усики убрать если… Каре – красивое, как у Майки… нет, у Майки как у Матье… Майя, Матье… Ма-ма…» Лев вспомнил мать. Давно не видел. Стыдно. «Грань между “соскучиться” и “отвыкнуть” уж очень тонка… Сегодня один архитектор рассуждал о фризах и аттиках “итальянцев в России”… Да… верх и низ отделяет полоска карниза… Для одного карниз – пьедестал, над другим он нависает… пригибает…»
… Следующий день Лев Антонович планировал таким образом, чтобы поработать на форуме только до обеда. Он прекрасно выспался и за завтраком раздумывал, что ему выбрать: круглый стол с Умберто Эко или ещё раз побродить по залам «Купол Брунеллески» и «Космос Коперника». Уже больно очаровательные там кураторши! «Нет, грешить нужно по-крупному, со вкусом и даже изысканно! Сейчас не время!» Он выбрал литературу, которую любил всю свою жизнь. Выбрал Умберто Эко. Круглый стол в одиннадцать. Закончится где-то в тринадцать. «Успею купить цветы и попрощаться с “девочками”».
… Марко ждал Ирина и, встретив, быстро проводил в свой кабинетик, где был накрыт стол.
– Что решили, господин Ирин? – осторожно спросил итальянец.
– Покупаю, – твёрдо ответил Лев.
Они совершили куплю-продажу без излишних церемоний и, неспешно поговорив за обедом об архитектуре и живописи, расстались, довольные друг другом.
«Нет, судя по всему, о метках Марко ничего не знает. Не знает, конечно, и о тайнике. Спрашивать его об этом сегодня было бы неосторожностью. Домой! В гостиницу!» – подумал Лев Антонович и, ухватив объёмистый и довольно тяжёлый портфель, направился в свой номер. Там он, не имея терпения, начал перелистывать старые бумаги проекта Винченцо Бренны. Внимательно, очень внимательно. Он переводил взгляды с листов на экран своего ноутбука, читая сообщение Майи и вглядываясь в почерк тех двух записок Бренны, что смогла за столь короткий срок найти и переслать ему жена. Ни у жены, ни у графолога, ни у психолога, что помогали Майе в эти сутки, стопроцентной уверенности в подлинности не было. Нужно подержать в руках бумаги из папок. Нужно нормальное исследование. Да, манера письма, характер линий, нажим… – всё похоже: та же неровность стиля и характера изображений, что была присуща характеру зодчего. «Сколько раз я возился с этими вечными вопросами: “подлинник”?, “оригинал”?, “копия”?, “римская копия греческого оригинала?”». …Майка ворчала: “Неужели ты не видишь, не чувствуешь, что у римлян мраморная… то есть нет… холодная нагота… тело как идол. А у греков иначе, совсем иначе! У них тоже античная, но живая, тёплая манера. У римлян – сухость, у греков – свежесть. Их женщин хочется… погладить. Да?” Я отвечал: “Pимляне полировали мрамор – его гладить приятней”. – “Ну и гладь своих римлянок!” – обиженно говорила жена. Хм, а ведь “девочки”, соблазнительные кураторши – из Рима. Как они жалели, что я не могу сегодня вечером остаться на фуршет! А я? Идиот! Отвесил какие-то деревенские комплименты… Одной: “Вы, Моника, – взбитые сливки барокко”. Это больше подходит пышноволосой блондинке… Хотя у этой Моники и попка, и грудь – взбитые… булочки. А я люблю… “крепенькие орешки”. А другой: “Вы, Сиси, – звезда! Много спутников на вашей орбите хотят…” Она рассмеялась и парировала: “Нет, уж если звезда – то неоткрытая!” и загадочно-волнительно посмотрела на меня своими “маслинами”. Ох уж эти грани между кокетством и соблазном! “Вы, – сказала Сиси, – так умеете говорить! Изысканно…” Да уж!»