Эберхардт ел с видимым удовольствием, пока, наконец, не отложил в сторону нож и вилку.
— Благодарю вас, капитан Роуден, — произнес он. — Я слышал рассказы о матросской диете — солонина, сухари, черви и все такое. Но, прожив большую часть жизни среди азиатов, нахожу вашу пищу вполне по вкусу.
— В свое время мне пришлось съесть достаточно солонины и сухарей, — ответил я под утвердительные кивки и улыбки офицеров. — Но я счастлив сказать, что это судно не относится к тем, на которых распространен рацион "пинта и фунт". Наши владельцы несколько более щедры.
— Пинта и фунт? — с сомнением произнесла миссис Эберхардт.
— Это матросское название минимального рациона, разрешенного Торговой палатой. Пинта воды, по фунту мяса и сухарей — и так неделями. На некоторых судах до сих пор придерживаются этого регламента, но не у нас — даже когда на борту нет пассажиров. — Я повернулся к Эберхардту, желая сейчас, когда мы разговорились, утолить свое любопытство об этом человеке. — Я так понимаю, что ваша семья обосновалась в Новой Гвинее еще в прошлом столетии?
— Ja, в самом деле, — ответил он. — Мой отец был одним из основателей Германской Новогвинейской компании. Он и моя мать прибыли сюда в 84 году, а в следующем году родился я. Конечно, за это время произошли большие изменения. Той компании больше нет, но наша семья адаптировалась к переменам, и наш бизнес выжил, — усмехнулся он невесело. — Как говорится, обстоятельства меняются.
— Я провел большую часть жизни на море, мистер Эберхардт, — сказал я, — и история никогда не была моей сильной стороной даже в школе. Правда ли, что Германия владела частью Новой Гвинеи и другими островами?
— Вы совершенно правы, капитан, — ответил Эберхардт. — В западной части Тихого океана немецкие поселения существовали в течение свыше семидесяти лет. Северная часть Новой Гвинеи и архипелаг Бисмарка принадлежали Германии до начала мировой войны. Я был юным офицером милиции, когда австралийские войска высадились в Новой Померании — Новой Британии, как вы сейчас это называете. Мы продержались некоторое время, пока сопротивление не стало бессмысленным. После войны Лига Наций отдала Новую Гвинею под австралийское управление. Так что я не уверен, являемся ли мы сейчас немцами, новогвинейцами или австралийцами. — Он усмехнулся. — Но во многих отношениях жизнь не изменилась. Мы выучили английский язык, торгуем с туземцами и китайцами, ведем разведку золота и нефти, следы которых были найдены. Однажды Новая Гвинея станет богатой страной, капитан Роуден, и, возможно, для меня еще будет время стать ее частью.
— Да, но как будет с туземцами, сэр? — встрял в разговор старший механик Фрейзер со своим резким шотландским акцентом, который до сих слушал молча. —Какое место уготовано им в вашей новой богатой стране?
Такой поворот разговора мне пришелся не по душе. Фрейзер имел сильную якобинскую жилку, и в отношении Англии разделял мнение якобинцев, но таковыми были все лучшие старшие механики трампов. Котлы и машины "Ориентал Венчура" были построены в Керколди, что на берегу залива Ферт-оф-Форт, и оказались особенно надежными, потому что, возможно, отзывались быстрее на гэльские проклятия, чем на англо-саксонские богохульства.
— Каннибалы, воры, охотники за головами, — фыркнул Эберхардт. — Совершенно неподходящие для современного мира.
— Или дети, которых необходимо привести к Богу, — откликнулась на это миссис Эберхардт. — Миссионеры изо всех сил стараются отвратить их от зловещих привычек. С горных районов до сих пор приходят известия об отдельных случаях людоедства.
— И они не хотят работать, ja, — продолжил Эберхардт. — Мы обнаружили это еще во времена компании. Поощрение или наказание — никакой разницы. В конце концов нам пришлось ввозить рабочую силу извне. Как я понимаю, вы, британцы, делали то же самое на сахарных плантациях Фиджи и Австралии.
— Совершенно верно, мистер Эберхардт, — согласился Фрейзер. — Но это же их земля, неужели они не заслуживают своей доли ее богатств?
— Они ничего не сделали, чтобы заслужить ее. Все богатство этих островов создали мы, немцы. Если туземцы хотят получить часть этих богатств, они должны вложиться в их создание, работать, подчиняться цивилизованным законам.
Он остановился, заметив, что повысил голос как контраст с молчанием всей компании. Возможно, я плохо исполнял роль хозяина и не смог перевести разговор на менее антагонистическую тему, но ведь плата за проезд и фрахт за груз давали ему право высказывать любое свое мнение. Фрейзер уловил мой взгляд и слегка кивнул в подтверждение.
— Думаю, джентльмены, вы понимаете, что я имею в виду, — продолжил Эберхардт более спокойным, примирительным тоном. — Мы все благоденствуем под сенью Британской империи, над которой никогда не заходит солнце, ja? Умелое, сильное правительство приносит пользу всем, кто живет по правилам.
— Точно так, совершенно верно, мистер Эберхардт. — Круглое лицо Фрейзера расплылось в улыбке. — Даже нам, шотландским варварам.
— Ваши шотландские солдаты были одними из лучших имперских воинов. Мы, немцы, дорого заплатили за это знание.
— Да, много было тех, кто взял королевский шиллинг, — ответил Фрейзер. — Как говорится, если не можешь победить...
Пора было переменить тему разговора. Миссис Эберхардт не выглядела женщиной, которая бы поддержала тему о сексуальных отношениях, мои же взгляды на религию были далеки от конвенциональных, и в спорте я совершенно не разбирался. Оставалась политика, которую тоже следовало бы избегать, но речь Эберхардта в защиту германской колонизации Новой Гвинее разбудила мой интерес.
— Что вы думаете о ситуации в Испании, мистер Эберхардт, — сказал я, размышляя о том, следил ли он за событиями в Европе. — Германия и Россия поддерживают противоборствующие стороны в гражданской войне. Британские газеты пишут о расширении конфликта, но, глядя отсюда, это кажется таким далеким.
— Мы далеки от Европы, и я черпаю новости только в тех редких газетах, которые добираются до Вевака, — небрежно ответил Эберхардт. — Но то, что я слышал о товарище Сталине и о коммунистах, наполняет меня тревогой за будущее. Если то, что произошло в Испании, следует остановить, то должен найтись кто-то, кто встанет против него.
— А ваш канцлер, мистер Гитлер? Как вы думаете, это подходящая фигура для этого? — Из того немногого, что я читал о нем, он не был приятным типом, но я ведь не немец.
— Среди национал-социалистов есть некоторые фанатики, которые привержены многим расистским бредням, — ответил Эберхардт, тщательно выбирая слова, — но могу вас уверить, джентльмены, что в правительстве и вооруженных силах много толковых и разумных немцев, которые упорно работают над возрождением нашей страны. Но они не хотят еще одной войны с Британией и ее империей. Поверьте мне на слово.
— Но как быть со всеми разговорами о перевооружении? Новые самолеты, линкоры, подводные лодки, — вмешался Лотер. — Мы уже насмотрелись этого вдоволь во время прошлой войны.
— Европа должна встать против коммунистов, мистер Лотер. Надо быть готовыми защищаться. Заверяю вас, что немцы не хотят войны, но вы, британцы, слишком благодушны. Вы не сознаете ни советской угрозы, ни угрозы вашим интересам на востоке.
— Русские вряд ли представляют хоть какую-то угрозу нам здесь, а японцы и китайцы заняты друг другом, — сказал Лотер, — вероятность их нападения на британскую империю крайне мала.
Мы достигли границ вежливого обмена мнениями, но прежде чем я успел сменить тему разговора, Эберхардт поднял руку:
— Капитан Роуден, джентльмены, я должен принести извинения. Политика — неподходящий предмет для дискуссии за дружеским столом. Скажу лишь, что мир становится более опасным, и лучше заранее приготовиться, как это делает Германия. А сейчас я предлагаю сменить тему и поговорить об истории. Вы участвовали в Ютландской битве, мистер Лотер. Мой брат тоже был там. Флот Открытого Моря в битве с Гранд-Флитом показал себя более сильным, вы согласны?
— Боюсь, я подвергну сомнению это предположение, — ответил Лотер, вставая с кресла. — Однако, с позволения капитана и принося извинения миссис Эберхардт, я вынужден вас покинуть, чтобы сменить второго помощника и дать ему возможность присоединиться к ужину. Вероятно, мы сможем провести дискуссию на эту тему в другое время. А сейчас, прошу меня извинить.
— Буду с нетерпением ожидать этот разговор, — выкрикнул Эберхардт в спину Лотера, устремившегося вверх по трапу в сторону ходового мостика.
С уходом Лотера я перевел беседу в более спокойное русло. Фрейзер попросил миссис Эберхардт рассказать о жизни в Новой Гвинее, и она разразилась описанием миссионерской работы, которая, как она надеялась, побудит туземцев прекратить их дикие практики каннибализма и охоты за головами. Эберхардт, язык которого развязался после нескольких стаканчиков виски, ограничивался ироническими восклицаниями, выказывающими сомнения в ее возможности превратить дикарей в добрых лютеран. Поэтому я почувствовал облегчение, когда, после окончания ужина, Эберхардт объявил, что он намеревается прогуляться по шлюпочной палубе вместе с женой и выкурить сигару, а затем вернуться в свои апартаменты.
Я направился наверх, надеясь, что Лотер еще не покинул мостик после сдачи вахты Мак-Грату. Поведение Эберхардта во время ужина только усилило мои подозрения, и я раздумывал, каким образом удовлетворить мое любопытство.
Когда я открыл дверь в штурманскую рубку, Мак-Грат и Лотер изучали карту моря Бисмарка. Мак-Грат, подумав, что я хочу поговорить со старпомом наедине, направился к выходу в рулевую рубку.
— Все в порядке, третий, это и вас касается, — остановил я его. — Поговорим здесь конфиденциально, и не повышайте голос: Эберхардт, может, еще слоняется по ботдеку. — Я повернулся к Лотеру. — Ну, и что вы думаете об этом, Питер?
— Он выглядит чрезвычайно убежденным и хорошо информированным для человека, который утверждает, что газеты видит изредка, — ответил Лотер.
Я, соглашаясь, кивнул:
— Похоже, его представления о миролюбивой Германии допускают бомбежку беззащитных испанских городов и захват Рейнской области. Затем этот разговор о пребывании в милиции, о брате в германском флоте. Может, у него до сих пор есть связи с германским военным ведомством? — При этом в закоулках мозга у меня начала формироваться определенная идея. — Я никогда не слышал о каких-либо поисках золота или нефти в районе Вевака. А шахтное оборудование — это слишком расплывчатое описание, в котором могут содержаться самые разные вещи, включая взрывчатку, которая может быть весьма полезна в случае войны. Так что же происходит и что в действительности упаковано в эти ящики?
— Не знаю, по мне он выглядит вполне безобидно. Слегка старомодные взгляды, возможно, ностальгия по прошлой Германии, — ответил Лотер. — Но даже если нацисты готовятся к войне — какое отношение это имеет к нам?
— Если хотите, Питер, то можете назвать это шестым чувством, — сказал я, — но во мне растет уверенность в том, что здесь что-то нечисто, и это заставляет меня опасаться друга Эберхардта. Что-то в нем побуждает меня думать, что его действия не к добру.
Я сделал паузу и закурил, задумчиво вертя в руках потертую бензиновую зажигалку. Затем я принял решение и постучал пальцем по штурманскому столу:
— Надо осмотреть эти его ящики. Если там есть что-то, чего не должно быть, я хочу знать об этом до прихода в Вевак, когда власти начнут ползать по всему пароходу. — Я повернулся к Мак-Грату: — Так, третий, быстренько соберите фонарь, молоток, ломик и ждите меня у рабочей столовой механиков. Мы спустимся в четвертый трюм и осмотрим ящики Эберхардта. Один-два откроем и заглянем внутрь — проверим содержимое. Старпом останется на вахте, пока мы не вернемся.
— Есть, сэр, — ответил улыбающийся Мак-Грат, явно довольный предстоящим развлечением вместо обыденной рутины несения ходовой вахты. Он рванулся на выход.
— Да, и еще: надо проделать все тихо, так, чтобы Эберхардт ничего не заподозрил. Наденьте черную рубашку и держитесь в тени, на случай, если он все еще прогуливается по ботдеку.
— Будет сделано, сэр.
Мак-Грат покинул мостик, а я направился в свою каюту, где переоделся в старый синий комбинезон.
Бесшумно прикрыв дверь каюты, я тихо спустился по трапу и прошел по коридору в сторону кормы к рабочей столовой, где меня ожидал Мак-Грат. Он передал мне фонарь, я открыл дверь, ведущую на главную палубу, и мы вышли. Кроме слабого отсвета топовых огней высоко вверху, на палубе не было никакого освещения, и потребовалось несколько минут, чтобы глаза приспособились к почти полной темноте. Не то чтобы я боялся споткнуться или налететь на что-нибудь. Я знал расположение каждой грузовой лебедки, рыма, вентилятора или крышки трюма и мог найти их с закрытыми глазами, но я хотел хорошо видеть на случай, если Эберхардт все еще прогуливался снаружи.
Луна была в первой четверти, и только несколько звезд тускло светили с неба. Перед самым закатом с северо-востока потянулась череда высоких облаков, и далеко на траверзе над горизонтом сверкали стрелы молний.
Увеличившаяся облачность сопутствовала удушающему бризу, который относил дым из трубы рваными полосами, призрачно освещенными отсветом топовых огней. Когда мои глаза привыкли к темноте, я стал видеть белые барашки волн, накатывающих из темноты и разбивающихся о борта судна. Я пригнулся, когда облако брызг от шальной волны пронеслось над палубой, тронул Мак-Грата за рукав, и мы тихо проскользнули по палубе в густую темень позади грузовой лебедки, подняли крышку сходного лаза в трюм и спустились по трапу на твиндек, промежуточный уровень между главной палубой и днищевым настилом трюма.
В трюме было темно, шумно и сыро, пахло пыльным джутом, деревом, маслом и протухшими льяльными водами. Прямо под нами в диаметральной плоскости нижней части трюма проходил туннель, внутри которого на подшипниках вращался гребной вал, наполняя пространство ритмичным грохотом. Ящики Эберхардта стояли прямо под грузовым люком с тем, чтобы их без проблем выгрузить в Веваке. Это облегчало нашу работу. Я включил фонарь, луч которого, казалось, тонул в густой, как смола, темноте трюма. Я поежился, представляя, как крысы прячутся в темных углах, и затем усмехнулся, напоминая себе, что крысе ничего не светит против человека с ломиком.
Мы принялись проверять ящики: я держал фонарь, Мак-Грат читал бирки и обстукивал бока ящиков в поисках чего-нибудь необычного. С помощью ломика он подрывал крышки ящиков и открывал их достаточно широко, чтобы я мог заглянуть внутрь и осветить фонарем содержимое. Я не увидел ничего подозрительного, в них находилось именно то, что и должно было быть.
В трюме было жарко и душно, и вскоре я стал истекать потом. Когда Мак-Грат прибил на место крышки проверенных нами ящиков, я жестом распорядился присесть и передохнуть. Посмотрев на часы, я обнаружил, что мы находились внизу уже более часа, и подумал, что Лотер начал беспокоиться по поводу нашего долгого отсутствия. Может, я ошибся с Эберхардтом, и его груз был действительно невинным горным оборудованием. Но мы еще не проверили все ящики, и я был не готов признать поражения.
В трюме было шумно от грохота гребного вала, звуков ударов волн о корпус судна и скрежета деревянных ящиков на качке, но наши уши приноровились к звуковому фону и мы оба услышали скрип кожаных подошв на стальных ступенях сходного трапа. Глаза Мак-Грата расширились от удивления, и я быстро выключил фонарь. Темнота, рассеиваемая желтым лучом света, вернулась и поглотила нас. Она была настолько полной, что я не видел свою руку прямо перед глазами, пока не повернул ее и увидел слабо светящийся циферблат наручных часов, как будто висящий прямо в пространстве.
Со стороны трапа послышались тяжелые шаги и напряженное дыхание нетренированного человека, затем темноту пронзил луч мощного фонаря, похожего на прожектор. Мы скрывались за одним из ящиков, но рассеянного света оказалось достаточно, чтобы я мог подать сигнал Мак-Грату. Тот кивнул и взял в руки фонарь. Лотер мог забеспокоиться и послать кого-нибудь на поиски. Если это не те, то я понадеялся на сообразительность штурмана.