Прогулка затягивалась. Однако спешить с возвращением не было никакой необходимости… А лес таинственно, почти бесшумно продолжал шелестеть листьями, время от времени отвечая легким скрежетом ветвей на какой-нибудь особенно сильный порыв ветра.
Тем временем к усадьбе подъехала крытая повозка, окруженная несколькими вооруженными всадниками. У крыльца дома она остановилась и из нее, потирая бока, выбрался совсем юный паренек в кожаной куртке, поверху перевитой крест накрест пулеметными лентами. Вид у него был достаточно комичный. И, чтобы не казаться совсем смешным, он попытался держать себя подчеркнуто строго.
Он молча протянул спустившейся к нему Маргарите Павловне мандат с печатью Екатеринбургской чрезвычайно комиссией и махнул рукой прибывшим с ним красноармейцам, очевидно, отдавая приказ о том, чтобы они начинали действовать по заранее намеченному плану.
Подобная операция, без сомнений, осуществлялась отрядом далеко не в первый раз: люди действовали быстро, без суеты. Один из них остался на улице, а трое других, оттеснив хозяйку, ворвались в комнату и начали деловито передвигать мебель и вскрывать шкафы и ящики, вываливая на пол все их содержимое.
Разгром комнаты проходил в абсолютном безмолвии и без какого-либо внимания к оцепеневшей от такой бесцеремонности хозяйке, которая несколько придя в себя, наконец задала удивленный вопрос:
– Господа, что вы делаете?
Паренек в кожаной куртке, не утруждая себя никакими пояснениями, сквозь зубы процедил:
– В доме люди еще есть?
– Дочь гимназистка в своей комнате отдыхает, – ответила Маргарита Павловна, а потом по какому-то наитию солгала. – Муж в город уехал. Обещал там заночевать и вернуться только через два дня.
– Мне поручено его арестовать, – наконец соизволил хоть что-то объяснить облеченный властью недоросль, – а у вас произвести обыск…
Вещей у Аксеновых было немного, да и домик не отличался большими размерами. Поэтому обыск не продлился более 40 минут. Все это время Маргарита Павловна простояла на крыльце, прижимая к себе дочь. Та, испуганная, выскочила из комнаты, как только в гостиной раздался грохот начавшегося погрома. Так и стояли испуганные женщины, оставив он поругание свое жилище. Они не пытались не только сопротивляться, но даже выражать свое отношение к происходившему.
Впрочем, непрошенные гости больше не интересовались хозяевами, они были увлечены исследованием попавших к ним в руки богатств. Результаты поисков, похоже, вполне их удовлетворили. На свою повозку они погрузили все найденное столовое серебро, настенные часы, совсем недавно висевшие над камином, несколько резных стульев с инкрустацией, выходной костюм Владимира Дмитриевича и платье Ольги, в котором она совсем недавно блистала на выпускном балу.
– Когда хозяин вернется, пусть следует к нам, в ЧК, мы его арестуем в качестве заложника5, – больше для порядка, и не надеясь, что его приказание будет исполнено, проворчал, уезжая, молодой комиссар…
Александр Дмитриевич тем временем возвращался домой в приподнятом настроении. По дороге он нарвал целую охапку цветов и предвкушал, как Маргарита Павловна обрадуется этому незатейливому подарку.
Вот уже и заимка. Жена с дочерью, обнявшись, ждут его на крыльце. Странно только, что двери и окна распахнуты настежь.
«Решили проветрить дом после уборки», – удовлетворенно подумал Александр Дмитриевич и, разглядев повозку, прибавил шаг: «Не иначе, гости приехали раньше времени».
Во дворе, действительно были чужие, но совсем не те, кого он надеялся увидеть.
Когда Александр Дмитриевич показался, комиссар аж крякнул от удовольствия:
– Быстро же вы из города вернулись. А мы и не чаяли вас дождаться. Забирайтесь скорее в повозку, да поедем.
Александр Дмитриевич, все еще прижимая к груди цветы, совершенно не понимал, кто это люди, что они здесь делают и почему он должен с ними куда-то ехать. Вместо объяснения он получил крепкий удар прикладом от одного из красноармейцев и, без лишних слов, вынужден был подчиниться приказу. Лошадка, дернув возок, понуро поволокла его за собой. Вооруженные всадники пристроились сзади… Мрачная процессия отправилась в город.
Через несколько верст она разминулась с веселой компанией мужчин и женщин разного возраста, ехавших навстречу на двух бричках.
Маргарита Павловна, окончательно впавшая в оцепенение, осталась стоять на том же месте. Ольга же, начавшая плакать навзрыд, все теребила ее за рукав:
– Ну, мама, мама…
В этом виде их и застали гости, появившиеся вскоре.
Не без труда им удалось добиться от хозяек вразумительного рассказа о том, что здесь произошло совсем недавно. Маргарита Павловна наконец разрядилась слезами, а Ольга, напротив, замолкла и, забившись в угол, сидела как истукан.
Приехавшие, моментально поняв всю серьезность ситуации, наперебой говорили слова утешения и, закипятив самовар, принялись отпаивать хозяек чаем. Но хлопоты их помогали мало.
О планировавшемся веселье не могло идти и речи, но уехать, оставив осиротевших женщин в беде, тоже было немыслимо. Хозяек уложили в постели, оставив с ними добровольную сиделку. А остальные гости принялись наводить в доме порядок. Когда все дела были завершены, а Маргарита Павловна и Ольга погрузились в живительный сон, все собрались в гостиной. Разговор не клеился, каждый был занят своими невеселыми раздумьями: на месте Аксеновых мог оказаться каждый из них…
И только Владимир Петрович Аничков наводил на всех тоску своими заунывными причитаниями:
– Быть может, наша вина заключается в том, что мы рождены на свет дворянами? Предположим. Но ведь я, к примеру, ни разу не воспользовался дворянскими привилегиями, не имел ни чинов, ни орденов… Со студенческой скамьи я поступил на службу в банк, где три месяца работал бесплатно. Затем получил скромное местечко на пятьдесят пять рублей в месяц и более четырех лет работал по десять-одиннадцать часов в сутки. Не крал, не убивал. Меня оценили, продвинули вперед и на одиннадцатом году службы назначили управляющим отделением нашего банка… Я был снисходительным начальником. За всю мою долгую службу никого из подчиненных не уволил. Всегда со вниманием относился к их нуждам. Но виноват ли я в том, что, делая карьеру, я обогнал своих сослуживцев и заработок мой дошел до шестидесяти тысяч рублей в год?.. Я нарушил идею равенства. Но можно ли за это карать? В таком случае и сосна, под которой я лежу, тоже виновата в нарушении равенства, отнимая сок у своих соседей и заглушая все кругом. Да и возможно ли равенство людей, когда ни в растительном царстве, ни в мире животных его не существует6?..
Американские номера
Екатеринбург, июнь, 1918 г.
Ехать в комиссарской повозке Александру Дмитриевичу было неудобно – тесно и темно, да и пахло чем-то очень неприятным. Резные стулья, за которые им когда-то были заплачены немалые деньги, были закиданы красноармейцами кое-как и теперь своими ножками торчали в разные стороны, чем очень сильно ограничивали свободное пространство. Собственный костюм, как и бальное платье дочери, захватанные чужими руками, казались совсем чужими, от них хотелось отстраниться как можно дальше.
Александр Дмитриевич пододвинулся к проему, свободному от брезента, накрывавшего повозку.
– Что, сбежать хочешь? – раздался окрик комиссара, который прежде не пожелал обмолвиться со своим невольным попутчиком ни единым словом.
– Мне подышать немного охота…
– Ну, дыши, дыши пока, буржуй недорезанный. Только помни – от нас не убежишь. Чуть дернешься – мои орлы тебя враз в расход пустят!
Разумеется, ни о каком продолжении разговора не могло идти и речи. Пришлось немного отсесть. Но все равно так было лучше, да и остаток видимой свободы оказывался гораздо большим.
Лошадка перебирала ноги совсем не спеша и никто ее не поторапливал, поэтому в город они въехали далеко после полудня. Улицы, по которым они плелись, были вроде бы те самые, известные с самого детства: Московская, Симоновская, Усольцевская, Покровский проспект. Однако теперь они казалось совсем незнакомыми. Витрины многих магазинов были закрыты щитами, наспех сколоченными из необструганных досок, или вовсе разбиты. Тумбы вырваны, скамейки поломаны. Всюду грязь, а ветер носит из стороны в сторону обрывки бумаг и какой-то мусор. Людей почти нет. Редкие прохожие движутся словно украдкой: сутулые, сгорбленные, они семенят мелкими шажками. Все облачены в какие-то неброские бесформенные наряды, будто бы посеревшие, утратившие всякую яркость. Нигде нет видимых признаков благополучия и достатка!
Повозка, по-прежнему сопровождаемая вооруженной охраной, остановилась перед гостиницей «Американские номера», некогда считавшейся лучшей в Екатеринбурге7. В свое время здесь жили и А. П. Чехов, и Д. М. Менделеев, и даже члены августейшей фамилии. Это заведение славилось не только изысканными комнатами, но и великолепной кофейней с кондитерской, а также буфетом, отпускавшим недорого очень хорошее пиво. Семейство Аксеновых в свое время сюда захаживало почти всякий раз, когда выбиралось в город, и никто из них никогда не уходил отсюда разочарованным.
Для постояльцев здесь работали ванные, считавшиеся в городе исключительной роскошью, и уютные залы для бильярда, который вошел в моду совсем недавно. Владельцев всего этого великолепия был купец второй гильдии Павел Васильевич Холкин, давний знакомый Александра Дмитриевича
«У этого здания теперь, наверняка, новые хозяева, – подумал Александр Дмитриевич, – но не могли же они довести его до такой же степени запустения, которое бросается в глаза на улицах города? И тогда довольно любезно со стороны комиссаров, лишив человека свободы, везти его не в тюрьму, не в какую-то замызганную халупу, а во вполне приличное место, где можно скоротать время до тех пор, пока недоразумение не прояснится окончательно».
– Вываливайся, – приказал комиссар.
Как только Александр Дмитриевич коснулся земли, его подхватили два дюжих красноармейца, и решительно поволокла к крыльцу. Повозка, освободившись от пассажира, тут же рванулась с места и, как успел заметить новоявленный арестант, скрылась за поворотом, увозя в неизвестность все его имущество.
Прихожая, небольшой зал, где когда-то располагался администратор, мраморная лестница, давно немытая, со щербинами и сколами на ступенях. Все грязное, заплеванное.
«Нет, и это здание при новых хозяевах пришло в запустение», – с сожалением констатировал про себя Александр Дмитриевич.
Поднялись на второй этаж. Здесь конвоиры ослабили хватку, указав на длинную лавку вдоль стены, на которой уже сидели какие-то люди. Аксенов понял, что именно здесь ему нужно будет дожидаться дальнейшего развития событий. Общаться с соседями, каждый из которых был занят свой бедой, ему не хотелось. Да и о чем, собственно, говорить?
Минут через двадцать появился какой-то высокий молодой человек с чистыми красивыми руками. Волосы – черные, жгучие с прямым пробором. Лицо, напротив, белое, нежное. Усики совершенно черные, маленькие и аккуратно подстриженные. Нос прямой, не тонкий, но обладающий абсолютно правильной формой. Одет он был в темную тужурку, из-под которой виднелась черная сатиновая рубаха. На ногах – ничем не примечательные брюки и ботинки. Его левую руку украшали золотые часы, прикрепленные к якорной цепочке, обвитой вокруг кисти. Он производил впечатление самого обыкновенного приказчика средней руки, от которого трудно было ожидать каких-нибудь неприятностей.
Окинув сидевших цепким, стремительным взглядом, он остановился перед Александром Дмитриевичем и, ткнув в него пальцем, решительно спросил:
– Кто таков?
– Аксенов. Взят в заложники по мандату, выданному Голощекиным.
Из телеграммы Владимира Ильича Ленина
Реввоенсовету Восточного фронта8:
Надо усилить взятие заложников с буржуазии и с семей офицеров… Сговоритесь с Дзержинским… Дайте (за моей подписью) телеграмму, что позором было бы колебаться и не расстреливать за неявку.
– А… Вот с него и начнем. Видите!
Идти пришлось недалеко – в крайнюю комнату, замыкавшую коридор. Ее обстановка была самой незамысловатой: стол, придвинутый к дальней стенке, на котором громоздился целый ворох бумаг, несколько пустых стульев и два затертых кресла. На одном из них сидел незнакомый человек. Казалось, что ему около 40 лет. Коренастый, полный, с порядочным животом (“брюхатый”, как определил для себя Александр Дмитриевич). Волосы русые, с рыжеватым отливом, вьющиеся, расчесанные косым рядом. Глаза темные. Нос длинный, тонкий. Усы очень маленькие, подстриженные. Бородка клинышком. Щеки с синевой от щетины. Лоб большой, открытый.
Александр Дмитриевич сделал в его сторону несколько шагов. Тем временем молодой человек, приведший его сюда, занял второе кресло, а красноармеец, сняв с плеча винтовку, остался стоять у двери.
Александра Дмитриевича никто ни о чем не спрашивал. Да и он, вопреки первоначальному желанию как можно скорее разрешить возникшее недоразумение или, как минимум, выяснить причину своего задержания, тоже молчал.
«Брюхатый» внезапно вскочил (при этом стало понятно, что роста он выше среднего) и сделал несколько шагов вдоль комнаты:
– Вы, надеюсь, понимаете, почему вы оказались у нас?
– Нет… Я лишь несколько минут назад в коридоре услышал, что арестован по мандату какого-то Голощекина.
– Голощекин – это я! Именно я включил вас в список наиболее авторитетных горожан, которые должны быть взяты в качестве заложников. Ваши друзья плетут заговоры, строят козни, мечтают расправиться с нашими товарищами. И вы будете у нас сидеть до тех пор, пока мы не разберемся с ними окончательно.
– Но, позвольте. Ни о каких заговорах я и слыхом не слыхивал. Уже прошло больше двух месяцев, как я перебрался в свою загородную усадьбу. Там мы с женой ведем самый тихий образ жизни. Никуда не ездим, ни во что не вникаем. Мы хотим одного – чтобы нас оставили в покое. Как я могу быть ответственным за то, что намереваются сделать совершенно незнакомые мне люди?
– Знаю я вас. Ягнятами прикидываетесь. А сами только и думаете, как нас изничтожить… Отвечать нужно не только за свои дела, но и за мысли, желания!
– Хорошо… А если никого из ваших товарищей, о которых вы так печетесь, не убьют, что тогда?
– Как не убьют? – от изумления Голощекин даже остановился. Он хотел еще что-то сказать, но, вероятно, все доводы, опровергающие эту очевидную нелепость, показались ему совершенно абсурдными. – Сидите и дожидайтесь спокойно своего часа, – безапелляционно подвел он итог едва начавшемуся диалогу.
– Вот видите, – повернулся он к молодому человеку, остававшемуся безмолвно сидеть в кресле в течение всего этого краткого диалога. – Всюду враги! И нам, верным солдатам партии никак нельзя расслабляться. Особенно это касается вас, и не только вас лично, но и всей чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем.
– А этого буржуя, – теперь он повернулся к Александру Дмитриевичу, – тащите к остальным. Там ему самое место.
И хотя слова эти не были обращены непосредственно к красноармейцу, стоявшему у дверей, но именно он воспринял их как руководство к действию, причем в самом буквальном смысле. Продолжая держать винтовку, свободной рукой он схватил Александра Дмитриевича за ворот рубахи и энергично дернул, едва его не оторвав.
Через несколько минут новоявленный узник оказался в длинной комнате, посреди которой стояли ободранные столы с сетчатыми лузами по углам. Знаменитая бильярдная – краса и гордость «Американских номеров». Вот где ему предстояло обосноваться и, судя по всему, надолго.
В помещении уже находилось несколько человек – все сидели на корточках у ближней стены.
– Не били? – участливо спросил один из них.
– Нет. Кричали только сильно. Их главный производит впечатление вполне интеллигентного человека. Вряд ли он опустится до физического насилия. Но уж очень он грубый.
– А главный-то, это кто? Не тот ли толстый блондин с усиками и чеховской бородкой?
– Тот, видимо… Он сказал, что его фамилия Голощекин.
– Ну, тогда ты точно узнаешь, насколько он интеллигентный.
– А что такого?..
– Этот звереныш, говорят, чуть ли не десять лет по тюрьмам провел. Там ему, наверное, башку напрочь отбили. А, может быть, у него отродясь мозгов не было. Одним словом, сошелся он с одной женщиной. Жили они вроде бы ладно, ребеночек у ним даже родился. Да только стал он на сторону хаживать. То к одному ссыльному в койку залезет, то к другому9. Поначалу жена его ревновала, а потом махнула рукой: горбатого могила исправит. Да только вскорости бросил он жену. Вчистую по мужикам пошел10. Он и сюда, к нам иногда наведывается. Успеешь еще на него полюбоваться. Только ты – старый, не в его вкусе…