– Так сразу? – немного растерялся я.
– Почему бы – нет. У Аракчеева служили исправно. Нареканий не было. Правда, Александр Андреевич вас подставил не очень красиво. Ведь это вы убили полковника Генри Энглиси. Я понимаю, что вы виноваты отчасти. Но об этом неприятном эпизоде никто уже не помнит. От командующего черноморским флотом – ни одного нарекания в ваш адрес, только положительные отзывы. Великий князь Константин о вас высокого мнения. Проситесь на службу в канцелярию, – настойчиво повторил он.
Карета остановилась.
– Здесь я вас высажу. Отдохните и подготовьтесь к ужину во дворце.
– Большое спасибо! – поблагодарил я генерал-губернатора.
– И вот еще что, – сказал он тихо и грозно. Лицо его мгновенно превратилось в деревянную маску. – Я знаю, что моя дочь посещала вас ночью. Я все знаю. Учтите, Добров…
– Да как вы могли подумать обо мне…, – возмутился я.
– Мог, – прервал он меня. – Если бы я был просто, ваш знакомый, то не посмел бы ничего предполагать, но я – отец этой непредсказуемой мадмуазель. А все отцы очень мнительны. И я – мнительный.
– Уверяю вас, мы только дружески побеседовали. Я постараюсь, чтобы более таких ночных недоразумений не случалось.
– Я вам верю, – с тяжёлым вдохом согласился фон Пален и тут же напомнил: – Павла Петровича вы тоже уверяли, насчёт великой княжны Елены.
Опять эта Елена! Я готов был взорваться. Но фон Пален вдруг усмехнулся:
– Простите, тут уже я сглупил, вспомнив прошлое. Не к месту. Останемся товарищами.
Он мне крепко пожал руку. Карета помчалась к Зимнему, оставив меня на углу набережной Мойки и Невской перспективы.
* * *
Я прибыл в Зимний дворец ровно в указанное время. На мне был все тот же старый артиллерийский мундир. Меня проводили в столовую и указали место.
Ужин проходил скромно. Император и императрица сидели во главе стола. Павел ел мало. Вина пил еще меньше. Великий князь Александр с супругой. Великий князь Константин с супругой. Великие княжны. Немногочисленная свита. На месте Елены Павловны сидела фрейлина Софья фон Пален, прямо напротив меня. Так же присутствовали некоторые генералы и министры. Фон Пален бросал недобрые взгляды то на меня, то на Софью. А что касается Софьи: она держалась смело и спокойно. Отвечала отцу дерзким насмешливым взглядом и иногда пристально смотрела прямо мне в глаза, от чего по спине пробегали мурашки, и я начинал пылать, словно факел. Но её все это только забавляло.
Однако вино было великолепное, не хуже того, что я пробовал в Италии.
– Представляете, с потёмкинских плантаций из Крыма, – поведал мне сосед справа, генерал от инфантерии Михаил Илларионович Кутузов, поднимая хрустальный бокал с янтарным напитком.
Слева умело орудовал ножом и вилкой адмирал де Рибас.
– Видите, сколько апельсинов на столе, – усмехнулся испанец, указывая на фруктовые вазы. – Из Одессы нынче постоянно к столу императора подвозят, в любое время года.
После ужина ко мне подошёл граф Кутайсов и сообщил, что император ожидает капитана Доброва в своём кабинете.
– Помните, о чем я вам говорил, – сказал многозначительно фон Пален, придержав меня за локоть.
В просторном кабинете с высокими потолками царил полумрак. Свечи в канделябрах едва теплились. В камине сонно потрескивали угли. За окнами с тяжёлыми портьерами весенние сумерки: тусклое небо, серый абрис Петропавловской крепости. На огромном столе посреди кабинета возвышался макет замка Святого Михаила. У стола стоял император и внимательно разглядывал макет. Я отрапортовал о себе.
– Подойдите сюда, Добров, – не отрываясь от созерцания макета, подозвал меня Павел. – Как вы считаете, надо ли расширить ров?
– Смотря, для чего он будет нужен, – пожал я плечами.
– Для обороны, естественно. Широкий ров преодолеть труднее. Вы же участвовали в штурмах бастионов. Должны понимать.
– Но по широкому рву можно подойти на малых судах, – возразил я.
Павел оторвался от макета и с любопытством взглянул на меня.
– Верно! Да вы выросли! – довольно произнёс он. – Помню, в Гатчине мальчишкой были, хотя грамотным, но мальчишкой. Что скажите о расположении батарей? – Он показал на маленькие пушечки, расставленные вокруг замка.
– Вполне разумно. Но вот в этом месте, – я указал угол крепости, выходивший на слияние Фонтанки и Мойки, слепая зона. Ни одна батарея этот угол не простреливает.
– Хотите сказать, что именно здесь можно высадить десант?
– Или подкатить осадные орудия и произвести бомбардировку.
– Логично, – кивнул Павел. – Надо соорудить дополнительную куртину.
Он взял две маленькие пушечки и поставил в указанное место.
– Итак, – вдруг переменил тон император. Заложил руки за спину и принялся широкими шагами мерять расстояние от стола до камина и обратно. – Я вас внимательно слушаю.
– Позвольте дерзнуть, – начал я.
– Вы о Суворове?
– Так точно.
– И что вы намерены мне сообщить?
– Он спас армию и честь России.
– Я знаю, – мрачно ответил Павел. Резко остановился, открыл секретер, стоявший у окна, и достал лист бумаги. – Я вам доверяю, Добров. Помните Елену? Мой любимый ребёнок. Без неё мне порой тоскливо. Она так нежно относилась ко мне. С такой чуткой дочериной любовью… Вы были единственным, кого она действительно полюбила, как мужчину. Однако смешно вспоминать, каким вы были тогда мужчиной. Правда, и Елена была сущим ребёнком. Странно, почему я вдруг вспомнил о ней? Но, впрочем, не о Елене сейчас. Я вам доверяю, Добров, – еще раз повторил он, – как честному шляхтичу, как боевому офицеру. Вот, прочтите письмо. Оно от Суворова. Он просит по прибытию в Петербург повсеместно носить австрийский мундир командующего армией Римской империи.
Я прочитал письмо. Действительно, Суворов выражал просьбу о ношении австрийского мундира. И подпись стояла Александра Васильевича.
– Ну, что вы скажете? Австрия предала нас. Я разорвал с ней всякие отношения, а мой генералиссимус подаёт мне такую просьбу: щеголять в мундире врага России. Как я мог поступить? Конечно же, я отменил триумфальную встречу.
Но что-то мне подсказывало, что письмо это не настоящее. Я обратил внимание на бумагу. Уж больно она белая и чистая. Вспомнил, как Фукс доставал из специальной шкатулки листы для писем и приказов. Они у него были желтоватого оттенка и покоробленные сыростью. Этот же лист – явно не из армейской канцелярии.
– Не мог он написать этого письма. Светлейший в походе никогда не носил австрийского мундира. Австрийцев в последнее время терпеть не мог.
– Но подпись-то его? – настаивал Павел.
– Подпись его, – согласился я. – Безупречная. Только Александр Васильевич болел в последнее время. Рука правая еле двигалась. Если Суворов подписывался, то обязательно делал помарки или букву какую скривит. А здесь – твёрдая рука.
– Дайте сюда. – Павел вырвал у меня из рук письмо, подошёл ближе к канделябру с горящими свечами. Внимательно рассмотрел подпись. – Хотите сказать, письмо поддельное?
– Я только предполагаю.
Павел задумался.
– Хорошо! С этим я попробую разобраться. Ответьте мне на такой вопрос: вам известно, в какой масонской ложе состоял генералиссимус?
– Он не мог состоять ни в каком тайном обществе, – твёрдо ответил я.
– Из чего вы делаете вывод?
– По духу своему – он православный. Постоянно молится, соблюдает посты, не носит никаких знаков отличия масонов.
– Может быть, он хорошо скрывает своё отношение к тайным организациям. На то они и тайные.
– Помню на собрании офицеров, в Линдау, уже после похода, произошёл случай. Один из офицеров рассказал, как его товарищ сорвался в пропасть во время перехода через Росшток, но остался цел и невредим, ни одной царапины: удачно съехал по льду и упал в сугроб.
– При чем здесь Суворов?
– Александр Васильевич с негодованием сказал: Знаю я этого офицера. Ему чёрт помог, потому что он франкмасон.
– Хорошо, предположим, что и эти обвинения беспочвенны. А вы, Добров, что-нибудь слышали о полковнике Каховском?
– Полковник Каховский? – Я начал в уме перебирать знакомые фамилии. – Каховский был адъютантом при Суворове, когда тот находился на должности командующего Южной армии.
– И не просто адъютантом, а поверенным во все дела Суворова. А история заключается вот в чем. Советник губернского управления, некий Шетихин, направил донос в тайную канцелярию. Вроде бы ничего существенного: говорилось в доносе о собрании офицеров, где произносили неблагожелательные речи. Да вы сами помните, какое повальное пьянство процветало среди командного состава. Мало ли… Ну, собираются, ну, болтают негожее по пьяни. Но Аракчеев, словно сторожевой пёс, тут же, учуял угрозу. В Смоленск был направлен генерал Линдерн с чрезвычайной комиссией. А Линдерн, помните его, еще тот клещ. И тут выясняется, что готовился заговор по свержению власти и введении в России конституционного правления по примеру якобинской Франции. – Император остановился напротив и заглянул мне в глаза, прощупывая: верю я ему или нет?
– Простите, а можно уточнить: в каком году это произошло? – спросил я.
– В девяносто восьмом.
– Но тогда Суворов уже находился в отставке и не мог принимать участие в заговоре, – возразил я.
– И я хотел бы быть в этом уверен, – мрачно изрёк император. – Но заговор возник не сиюминутно. Его долго готовили. Тщательно разрабатывали. Поймите, Добров, в Смоленске Линдерн обнаружил не просто якобинский кружок пьяниц, то были лучшие боевые офицеры, более двухсот человек. Представляете, какая сила? К тому же следствию очень сильно мешали. А это говорило о том, что нити заговора тянулись в столицу.
– Простите, но я ничего не слышал о следствии.
– Естественно. Оно велось тайно. Впрочем, теперь все детали можно раскрыть. Но фигуры, стоящие во главе, впечатляют. Они хотели меня не просто свергнуть, они хотели меня убить. Губернатор Смоленской губернии, генерал от инфантерии Философов; губернский прокурор Павло-Швейский; предводитель губернского дворянства Потёмкин; двенадцать подполковников, включая Каховского, как самого ярого сторонника мятежа. Они составили документ, декларацию. Она так и называлась: «Цареубийственная декларация». Я вам сейчас покажу протоколы допроса. – Император вновь подошёл к секретеру, отпёр тайную дверцу и вынул толстую папку с бумагами. Порывшись, он достал несколько листов и протянул их мне. – Полюбуйтесь. На это что вы скажете?
У меня в руках оказался штатный протокол допроса, коих я много повидал, служа под началом Аракчеева.
Ст. N№ 28. Кряжев: «Полковник Каховский при самом начале царствования Государя имел ПЛАН К ПЕРЕМЕНЕ ПРАВЛЕНИЯ, состоящий именно в том: он хотел советовать графу Суворову рассеять в бывшей его дивизии слух, что Государь хочет все по-прусски учредить и даже переменить закон (то есть веру? – Н.М.). Сейчас бы самый пункт, по словам Каховского, взбунтовать войско. Графу бы Суворову тогда советовал он из важных преступников одного в войске, переодев в новый мундир, повесить вместо присланного к нему фельдфебеля, дабы чрез то войску показать своё отвращение от государственных учреждений и приобрести чрез то их привязанность и тогда, явно восстав против Государя, идти дале, вероятно, к Петербургу, а на пути бы, конечно, все войска к нему пристали…».
В следующем документе было:
Ст. N№ 33. Алексей Ермолов: «Однажды, говоря об императоре Павле, Каховский сказал Суворову, подавшему прошение об отставке и ожидающему своей участи:
– Удивляюсь Вам, граф, как Вы, боготворимый войсками, имея такое влияние на умы русских, в то время, как близ Вас находится столько войск, соглашаетесь повиноваться Павлу.
Суворов подпрыгнул и перекрестил рот Каховскому:
– Молчи, Молчи! Не могу: кровь сограждан!»
– Но из допроса видно, что Суворов никоем образом не желал участвовать в заговоре, – заметил я.
– Почему же он мне не доложил? – спросил Павел. – Он скрыл всю эту гнусную историю, удалился в отставку и ждал, когда произойдёт кровавый бунт? Его любимчики, его фавориты стояли во главе: Каховский, братья Тучковы, Дехтерев, Ермолов, Балк, Репнинский, Сухотин…
Павел, сердито сопя, подошёл к окну и впялил взгляд в ангела на шпили Петропавловского собора.
– Заговорщики были жестоко наказаны. Я не мог поступить иначе, – медленно произнёс император. – Полковники Каховский, Буханов и майор Потёмкин были лишены дворянских и военных званий, сосланы в дальние гарнизоны; пятеро офицеров отправлены на вечное поселение в Сибирь; шесть офицеров – на исправления.
– Но, Ваше величество, Суворов не причастен к заговору. Он честно сражался в Италии и Швейцарии под вашими знамёнами.
– Следствие ведётся по сию пору, – сказал император, пряча бумаги обратно в тайный шкафчик секретера. – Выяснилось, что это не просто заговор. Он охватывал всю Россию. Стали известны собрания мятежных офицеров не только в Смоленске, но и в Дорогобуже, в Калуге, в Орле, Астрахани и даже в Петербурге. Может быть еще где-нибудь, пока следственная комиссия не добралась. И заговор до конца не задушен. Недавно я получил доклад: бунтовщики ждут, не дождутся возвращения Суворова. Хотели его использовать, как знамя, для разжигания недовольства в армии. За Суворовым пойдёт гвардия.
– Но помилуйте, Ваше величество, – удивился я. – Как же Александр Васильевич смог бы принять участие в каком бы то ни было заговоре, если он сильно болен? Его везли в лежачем положении на стопке тюфяков. Порой ему бывало так худо, что приходилось останавливаться в лесу или в степи и ждать, пока он оклемается. Грешным делом, думали, что не довезём до Петербурга. Помню под Вильно мы стали, потому что Александру Васильевичу сделалось совсем худо. Он всю ночь стонал, лёжа на лавке в избе. Невыносимо было слушать его стоны вперемежку с молитвами. Потом он жаловался, что не умер в Италии, ругал на чём свет стоит французов, за то, что они боялись в него стрелять. Лекарь из Вильно, немец опоил его каким-то снадобьем, и болезнь на время отступила. Мы вновь его уложили в карету и тронулись дальше. Какой заговор? Он мечтал поскорее умереть, лишь бы не мучиться.
Павел покачался на каблуках, задумавшись.
– Печально, – произнёс он. – Второго Суворова мне не найти. У вас от него просьба? Чего хочет князь?
– Он просит о пленных. После разгрома армии Римского-Корсакова в плену у французов осталось много наших солдат и офицеров.
– Да, да, я помню, – недовольно произнёс Павел. – После Голландской компании тоже много пленных. Так, скажите мне, у вас тоже были захваченные в боях французы. Почему Суворов не произвёл обмен?
– Тащить через горы пленных не представлялось никакой возможности. Самим есть нечего было. Мы понадеялись на австрийцев. Но они и не думают об обмене.
– Глупая война! – воскликнул со злостью император. – Прежде всего, я виноват, в том, что позволил себя втянуть в эту авантюру. Всем хотел помочь, а в итоге все меня предали: Австрия, Англия. Пруссия… Но ничего! Теперь мой ход на шахматной доске, и я его подготовил. Такой шах поставлю, что Европа долго не придёт в себя. Идите! – мотнул он головой. – Князю Александру Васильевичу передайте моё глубокое уважение. О пленных пусть не беспокоится: вернём всех.
* * *
На следующее утро я добрался к Крюкову каналу. Дворник мне указал на скромное двухэтажное здание, фасадом выходящее к набережной. Дом принадлежал действительному члену Императорской Российской академии, действительному тайному советнику, графу Дмитрию Ивановичу Хвостову. Меня удивило то обстоятельство, что возле дома стояло множество колясок. Обычно в этом закоулке всегда было тихо и безлюдно. Теперь же – не пройти. Кучера дремали, сидя на козлах. Лошади помахивали хвостами. Двери в парадную были открыты настежь. Я вошёл и увидел множество людей разного гражданского и военного чина.
– Что за столпотворение? – спросил я тихо у лакея.
– Господа желают свидеться с Александром Васильевичем, – важно ответил лакей. – Выразить своё восхищение, припасть к ручке…
– А как сам генералиссимус?