– А что там?
– Всё сухо, строго и разложено по полкам.
– А я там есть?
– Конечно. Для тебя – чистый уютный домик: стол, кровать и кухонная посуда.
– Ах, так!!!
Ладошка бьёт его по груди, затем, не зная, как отомстить, набирает воды и тщится достать до лица. Он смеётся и отводит её руки.
– Ах, это сладкое слово «кухня», – дразнит Игорь, – когда в ней женщина, она превращается в сказочный дворец!
Весёлая возня, радостный вопль: «Ты опять меня дразнишь!» И – тишина, потому что небо улетает вдаль, а в поцелуях нет времени, нет мысли, нет и тени сомнения, только чистота и правда. Так течёт день. Оба счастливы: просто, как счастливы все искренне влюблённые на земле.
Уже затемно возвращаются в город. Света молчит: очарование дня ещё согревает её, и неосторожное слово может разрушить его, как хрупкий сосуд. Да и что можно сказать больше, чем сказано? Машина тихо скользит по тёмным улицам и сворачивает к её дому.
– Чудо закончилось? – спрашивает она.
Он взглядывает серьёзно:
– Чудо никогда не закончится! Потому что чудо – это мы!
На работе уже заметили, что хирург Городецкий и старшая операционная сестра неравнодушны друг к другу, а потому, едва за ними закрывается дверь ординаторской, все как по молчаливому сговору обходят её стороной.
Несколько мгновений он обнимает её, подойдя сзади и лицом касаясь щеки.
– Я хочу забрать тебя сегодня.
Она оборачивается, лицо огорчённое:
– Не могу. Мама дома. Она ждала-ждала, пока я приеду, и приехала сама.
– Мама – это хорошо, – он серьёзен. – Значит, я поскучаю.
У неё в глазах – лукавинка:
– Ты поскучаешь? Ты сразу же побежишь в этот свой мир, где – мечи, стрелы, хасары и другие мужские… – ей хочется сказать «игрушки», но вспоминает трагические события последних дней и говорит осторожно: – развлечения.
– Побегу. Там много дел.
– А скучать буду я!
– Ты не будешь скучать: будешь секретничать с мамой.
Она легонько краснеет:
– Конечно! Я ей всё расскажу про тебя.
Игорь поглаживает её лицо:
– И что же ты расскажешь?
– Что я люблю тебя больше всего на свете.
– Так дети говорят: «больше всего на свете».
– Я и есть ребёнок.
– Мой ребёнок. Моя девочка.
Она замирает, потому что он целует её, а ещё потому, что ей страшно нравится, когда он называет её «моя девочка» и защищает своей силой, взрослостью, опытностью. Минуту смотрит на него с выражением, в котором – неприкрытая радость и восхищение.
– О нет, не смотри на меня так! – улыбается Игорь. – Не ставь меня на пьедестал, не делай ошибки всех женщин.
Она смеётся: да, это чисто женское – ставить на пьедестал тех, в кого влюбляешься. Но именно так она и чувствует: он высоко-высоко, недосягаем, и только любовь делает их равными.
Наконец, Света спохватывается, берёт истории болезней и шутливо сверкает глазами:
– Игорь Анатольевич, вы меня задерживаете, а у меня столько работы!
Он не отвечает: сидит на краешке стола и просто любуется ею.
Вечер Света проводит с мамой: чай, обычное мамино «Светочка, ты опять похудела», рассказы про дачу, проба земляничного варенья. Но всё далеко-далеко, не так, как всегда. Света чувствует себя иначе: более отстранённо, что ли. Она изменилась? Стала старше? А может быть, просто чуть приподнялась от мира забот и маленьких маминых новостей в другой мир, где – и опасности, и смерть, и страдания? Или это любовь сделала её взрослее? Она не знает, пока не знает, но уже понимает, что стала другой.
И разговор об Игоре не клеится. Ей хочется рассказать маме, хочется сохранить эту сердечность между ними, и пусть мама порадуется её радости. Но что-то мешает, и каждый раз, когда она пытается начать, незримо останавливает её.
Уже в своей комнате понимает, почему не рассказалось маме: есть тайны, которые особенно дороги сердцу, в них душа черпает утешение, отраду; такие тайны не подлежат разглашению, они должны оставаться тайнами, хотя бы до поры. Придёт время, и о них расскажут, но сейчас, когда всё внутри замирает от счастья, хочется молчать, молчать, погреть эту тайну в глубине своего «я», подержать бережно, как томящуюся птицу в ладонях. А говоря о любви, нужно быть особенно осторожным, да и где найти слова, в которые можно вместить это чувство?
Света лежала и вспоминала каждый жест Игоря, каждое слово и тихонечко утопала в блаженстве. Как хотелось в эту минуту быть рядом с ним! И вдруг подумалось: но ведь она может! Он сказал, что у него много дел наверху, значит, он там. Нужно только осторожно пробраться в прихожую и, чтобы мама не заметила, взять куртку и обувь. Вылазка удаётся, и Света, распахнув шире окно, чтоб было свежее, засыпает.
Уже с первых мгновений она понимает, что очнулась не в лагере: вокруг – темнота. Под нею снег, она лежит в глубоком сугробе. Растерянно оглядывается, ища огни, и вдруг видит их над головой, высоко-высоко, длинной цепью они расстелились по узкой тропе над ущельем. А она – в тесной расщелине на дне, и где-то рядом бурлит под снегом невидимая горная река. Страха нет, но нужно действовать, идти. Только куда идти в такой темноте? Смотрит ввысь. Кричать? Но её не услышат, а если и услышат, то разве за этим она пришла – переполошить всех, и чтобы воины, измученные и без того нелёгким переходом, организовали сейчас экспедицию по спасению заблудившейся медсестры?
Попробовала идти вправо – и тут же увязла в снегу, а река забурлила угрожающе, и Света ужаснулась, что в темноте может упасть в воду, и тогда не выбраться. Время шло. Она растерялась. Одежда на ней промокла и пропускала холод. Руки заледенели. «Не страшно, не страшно, – твердила себе, – утром всё кончится, я проснусь дома». Но до утра так далеко…
Она уже не может стоять и ложится в снег, натягивает капюшон. «Если сейчас уснуть, то, может быть, я смогу проснуться не дома, а рядом с Игорем, и отдать ему лекарства, и послушать, как он будет ругать меня, и всё будет хорошо. Спать, спать, спать…»
– Девушка замерзает в снегу.
– Я вижу, вижу.
– В такой ситуации нельзя ждать, пока она уснёт: её тепла не хватит надолго. Я должен вмешаться немедленно.
– Этим вы рискуете до смерти напугать её.
– Лучше напугать, чем дать погибнуть.
– Безусловно. Поспешите.
Света спит – или не спит? Но сон, который она видит, – сказочный, нереальный. Кто-то очень-очень высокий и очень-очень сильный берет её на руки, поднимает легко, как пушинку, и несёт. Он проносит её над рекой, и рокочущий звук остаётся далеко внизу. Его руки теплы, они согревают её озябшее тело. Они поднимаются выше и выше, к звёздам. Нет, это не звёзды, а горящие факелы в руках часовых. Полёт замедляется, её бережно опускают на землю. Она открывает глаза…
Не может быть! Сказка заканчивается внезапно, потому что молодой воин, склонившись, изумлённо рассматривает Светлану, а потом протягивает руку и помогает ей встать.
– Это ты меня принёс? – спрашивает она замёрзшими губами.
– Откуда?!
Света опускает глаза и долго смотрит в непроглядную мглу ущелья: как высоко! Шум реки едва доносится сюда.
– Отведи меня в лазарет.
Сейчас это единственное спасение: найти Игоря, пусть он поможет во всем разобраться.
Воин ведет её по лагерю, освещая путь, и быстро находит лазарет. К счастью, Игорь на месте. Она почти падает ему на руки, и он подхватывает её.
– Света, ты вся обледенела!
Мгновенно стаскивает с неё мокрую куртку, растирает руки шерстяным шарфом, а Шалиян уже несёт сухую одежду.
Нужно всё рассказать, потому что Света понимает: не воин поднял её со дна ущелья, и уж конечно, ей не приснилось, как она замерзала в снегу.
– Игорь, Игорь, послушай…
– Слушаю.
Она переодета, задыхается от глотка едва разбавленного спирта, который он заставляет её выпить, и начинает сбивчиво, путано рассказывать всё сначала. Он долго слушает, очень внимательно, без тени недоверия, а когда она замолкает, вдруг говорит:
– Ты знаешь, той ночью, когда стреляли мне в спину, кто-то стоял неподалёку под деревом и, по словам воина, который это видел, рукою отвёл стрелу. Слегка отклонил её в полете.
– Рукою? Разве такое возможно?
– Теоретически – нет.
– Тогда почему… Почему воин так подумал?
– Этот человек – опытный лучник. И утверждает, что, стреляя с пятнадцати шагов, мог промахнуться только новичок, а брат Гофора был одним из лучших. Света, пятнадцать шагов – это всего десять метров, почти в упор!
Она напряжённо молчит.
– Но тогда почему бы не отбросить стрелу вообще?
– Я думал об этом. Если бы в ту ночь у Демзы не получилось меня убить, он продолжал бы попытки снова и снова. Мне кажется, ему позволили меня ранить, чтобы раскрыть себя. И ведь не напрасно нашёлся свидетель, который за всем наблюдал, а потом пошёл к Адамару и рассказал.
Игорь помолчал.
– Этот солдат утверждает, что стоявший под деревом – не человек. И тот, кто принёс тебя сегодня со дна ущелья, тоже не мог быть человеком. Ты понимаешь, что это значит?
Она тихонько, по-детски кивнула:
– Что нас оберегают, защищают, охраняют.
– Видимо, да.
Чуть позже, убедившись, что она в порядке, Игорь уходит: ему нужно закончить обход. Возвращается не скоро, неслышно забирается на свой лежак; ему кажется, что Света уснула. Но она не спит, открывает глаза:
– Холодно, не заснуть.
Он молчит мгновение.
– Иди ко мне.
Она легонько перепрыгивает короткое расстояние и прячется к нему под одеяло, обнимает тепло, ласково, нежно. Он греет её, потом целует, опять и опять. От её прикосновений кровь становится горячее, волнами приливает к голове, затуманивая мозг, и постепенно уплывает вдаль суровая горная ночь, и те существа, которые невидимо помогают и заботятся о них, и воины, которые несут охрану у затухающих костров. Всё растворяется, и он больше не сдерживает своё самое сильное желание, а помогает ей распахнуть на себе куртку, затем снять свитер, и дальше, дальше…
– Тебе будет холодно, – шепчет она.
– Ничего…
Ему не будет холодно рядом с ней, особенно сейчас, когда её тело обнажено, и они согревают друг друга жарким дыханием. Ночь длинна, ласки всё глубже, и вот он, наконец, целует её, пытаясь приглушить крик, чтобы не потревожить часовых, а она – как гибкая ветвь в его руках, и струны, натянутые до предела, звучат музыкой несказанного наслаждения.
Засыпают под утро, а просыпаются в его доме и долго лежат обнявшись.
– Я заморозил тебя этой ночью, – тихо смеётся он.
Это не так, и он прекрасно это понимает. Она не открывает глаз и не хочет отпускать его: есть мгновения, которые хочется продлить бесконечно. Но вдруг мысль: мама! Она, наверное, уже встала и в недоумении: куда делась дочь?! Вскакивает, бежит к телефону. Возвращается через минуту: всё в порядке, мама подумала, что Свету вызвали ночью на работу.
Они весело завтракают, не спеша пьют кофе, а у Светы внутри синей волной плещется счастье: «хороший, любимый, родной…» Перед тем, как выйти из дома, опять прячется в его объятиях, застывает в крепко сжатых руках.
– Люблю тебя, девочка, – слышит она.
И как эхо повторяет:
– Люблю…
После трёх недель тяжкого перехода армия, наконец, спускается в тёплую долину, где нет снега, где бегут быстрые радостные ручьи, а на широких альпийских лугах – множество густой, пахучей травы. Войско располагается станом, отдыхает, солдаты чинят сломанные колёса телег, купают лошадей. А Адамар, верный своему решению, снаряжает посольство.
Во главе отряда он ставит Росмаха: этот умный, тонкий и очень изворотливый человек должен убедить вождей племен, что мир для них – прекрасная возможность, и что владыка Адамар со своим войском гораздо лучше в роли союзника, нежели противника. Росмах везёт подарки: драгоценных коней, покрывала, изготовленные в землях Адамара, а так же мечи и щиты. Меч в подарок – это тончайший намёк: «у нас – отличное оружие, и, если вы не согласитесь, мы обратим его против вас». Но до этого, надеется Адамар, не дойдёт: мечта о городе прочно захватила его, по ночам он не спит, планирует улицы, мысленно проводит водопровод, раскраивает подземное пространство для стоков. Идеи Игоря стали его идеями, и он даже не помнит, что посоветовал ему друг, а что придумал он сам.
Но дни идут за днями, а Росмах с отрядом не возвращается. Напрасно владыка высылает патруль, и сам напрасно выезжает верхом, под предлогом осмотреть стан, а на деле – внимательно вглядеться вдаль: скоро ли? Не едут ли? Чистые поля, расстилающиеся перед ним, пусты, и тревога чёрным осколком шевелится в сердце, распаляя самые худшие опасения. Проходит неделя – и Адамар понимает: они не вернутся, потому что вожди этих диких племен отвергли предложение мира и выбрали смерть.
Часть 4. Война
Холодное, мрачное предчувствие наползает на душу, сжимает её тисками отчаяния, горечи, нечистоты. Что? Что происходит в пространстве? И почему я опять не сплю, хотя надо, и давно пора подняться в мой загадочный мир.
Светы нет, она дома сегодня: какие-то дела, а так хорошо, когда по вечерам она рядом и засыпает, прижавшись доверчиво, и её рука лежит на моей груди, волнуя, наполняя трепетом и заставляя думать только о ней.
Иногда любовь приходит внезапно и пугает своей молниеносностью, захватывая всё твоё существо; человек, застигнутый таким порывом, бывает смущён, растерян, сбит с толку. Но твоя любовь развернулась, как лист юного дерева: не торопясь, согреваясь в лучах нежнейшего солнца, постепенно наливаясь силой и жизнью. Ты принял её как неизбежное, как дар, который мог бы и не прийти, если б ты замедлил, пропустил её волнующий голос. Незаметно, спокойно, чувство раскрылось в тебе и в ней, настраивая обоих на изумительно звучащую волну. Любовь вошла в твой дом с тихим биением сердца, привязанного к тебе многие годы, – не надо, не притворяйся, будто не замечал или не понимал того. Пришла с доверчивостью, с трепетным желанием помочь, и что произошло? Что случилось с тобой, взрослым, достаточно опытным, давно не любившим женщину? Она покорила меня, как может покорять только ребёнок. Так много обаяния и чистоты – лишь у детей, взрослые давно потеряли это. Но она не ребёнок, она – женщина, в которую я влюблён сильно и страстно.
В моём доме осталось присутствие твоего волшебства. Оно звучит незримым эхом твоего голоса, нотами тихого смеха, и предметы, которых касалась ты, ещё отдают твою нежность…
Но что опять накатывает на душу? Откуда это холодное, липкое чувство? Не будущее ли протягивает ко мне свои лапы, пытаясь напугать, внести панику, а может быть, заставить задуматься, о чём-то предупредить?
Я должен уснуть: пора, наверху давно уже ждут.
…Он сразу понял: что-то случилось. Несмотря на поздний час, никто не спал, всё двигалось, бурлило, кипело. Воины взбудоражены, лошади гибко вздымают шеи; громко звучат голоса, разворачиваются и распрямляются кольчуги, а оружие уже сверкает, уже наточено до предела. «Выступаем! – звучит повсюду. – На рассвете выступаем!»
Игорь идёт по стану, и его несколько раз толкают, нечаянно задевают плечом. Он спешит к лазарету, но тут всё готово: каждый из его подопечных хорошо знает свою роль. Стены разобраны, шесты аккуратно перевязаны, препараты упакованы, остались лишь две лёгкие походные палатки, но их можно собрать в считанные минуты. «Итак, на рассвете. Что решил Адамар? Выступаем – куда, с какой целью?»
Спешит к шатру владыки, но здесь темно, и один из воинов показывает направление, куда недавно ушёл Адамар. Игорь стоит в нерешительности. «Бегать по стану – не дело, в такой суете его не найти». И возвращается к лазарету. Но не проходит и пяти минут, как появляется слуга Адамара и зовёт врача. Он долго ведёт его между шатров, сосредоточенно, слегка нагнувшись вперёд, и, наконец, вводит в то место, где Игорь никогда не бывал: в жилище старшей жены. С первого взгляда врач понимает: это – маскировка, камуфляж, в шатре и не пахнет женщиной. Всё сухо, просто, лаконично. Здесь место встреч повелителя с его лазутчиками, лиц которых не должен видеть никто. «Умница, Адамар», – в душе хвалит Игорь и тут же вникает в суть дела. Несколько часов назад шпионы Адамара вернулись с плохими вестями: отряд Росмаха исчез бесследно, а тем временем вожди утверждают, что настроены на мир и даже готовы были заключить союз, однако посол хасаров не явился в назначенный час.