Новые сомнения возникли, когда увидели чужих поединщиков: коренастых, толсторуких, бесстрастных. Кони их были не столь высоки, сколь массивны и ширококостны. Вот кого зерном приходится откармливать, подумал князь. Конный доспех из нашитых на войлочную основу сдвоенных кожаных полос закрывал их от головы до колен. Сами всадники одеты были в войлочные халаты, под которыми видны были железные пластинчатые брони. Со стальных шлемов свисали войлочные бармы, застегивающие под подбородком. При среднем росте непропорционально длинный торс превращал их в седле в настоящих великанов. Легкие движения показывали, что им вполне привычно и удобно в своих доспехах, чего нельзя было сказать, глядя на катафрактов, неловко перемещавшихся в своем железе. Половина дарпольцев отдала предпочтение трофейным хемодским латам из белого металла, что, впрочем, не прибавило им быстроты. Словенские поединщики помимо локтевого щита еще надели на левую кисть кулачную скобу, на которую тюргешские проверяльщики не обратили внимания, наверно никогда не видели, как этой скобой раскалываются щиты и железные шлемы.
При последних приготовлениях Дарник обратился к катафрактам с напутствием:
– Когда поскачите на них, пусть четверо чуть отстанут. Быстро двадцать человек шестнадцать не опрокинут, зато четверо в запасе помогут там, где окажется слабина. Больше бейте по коленям, а их лошадям по головам и помните наше золотое правило «двое на одного».
Вместе с Радимом они назначили четверых для второй линии, а в центре первой линии выставили самых могучих бойцов, которые на короткое время могли выстоять каждый против двоих противников.
Четко выстроившийся строй тюргешей указывал на их отменную выучку. Надеяться оставалось лишь на упрямую словенскую стойкость в бою.
Удар молотом в било – и две ватаги всадников ринулись друг на друга. Исполняя княжеское распоряжение четверо катафрактов чуть поотстали. Сшибка трех дюжин конников, каждый из которых по весу вдвое превосходил обычного всадника, прозвучала как грохот упавшей в воду скалы. От удара грудь в грудь пятеро катафрактов вылетели из седла, еще трое рухнули вместе с конями. Тюргешские кони лишь кое-где присели, но устояли. Трое из тюргешей прорвались сквозь строй катафрактов, но были тут же смяты запасной катафрактной четверкой. Удары малыми достаточно легкими булавами следовали с неуловимой быстротой. Лошадей тоже не жалела ни та, ни другая сторона, с жалобным ржанием-криком великолепные кони взвивались на дыбы, шарахались в сторону и тяжело падали на землю. Вот уже замертво полегли пятнадцать катафрактов и только десять тюргешей, казалось, что победа чужаков неизбежна. Лишь шесть лошадей, сбросив всадников, выбрались из этой мясодробилки и были пойманы далеко от ристалища, все остальные вскоре лежали на земле мертвые и тяжелораненые. Несколько человек все же смогли выбраться из-под придавивших их коней и встали на ноги. И здесь чаши весов качнулись в обратную сторону – к пешим поединкам словене и ромеи были подготовлены лучше степняков. Вспомнили и «золотое правило» – раз за разом спешенные тюргеши получали неожиданные удары по спине или затылку совсем не от того, с кем рубились. Малый локтевой щит дарпольцев имел то преимущество, что им тоже можно было наносить удары, вернее, кулачной скобой, выглядывавшей из-за кромки щита, в отличие от круглых щитов тюргешей, которыми те лишь закрывались. А если еще добавить пинок сапогом, или подсечку ногой, или локтем в лицо!
Сперва против четверых катафрактов на ногах оставалось семеро тергешей. Яростный обмен ударами – и против одного уцелевшего тюргеша уже трое катафрактов. Возникла небольшая заминка, с трех сторон обступив степного батыра, катафракты замерли, прикидывая как без урона для себя справиться с последним противником. Один из раненых тюргешей попытался прийти ему на помощь и почти поднялся на ноги, когда Радим кулачной скобой проломил ему лицо едва не до затылка.
Дарник сделал знак распорядителю, и тот приложился молотом к било. Схватка была закончена. Зрители, усыпавшие городской вал, молчали, потрясенные зрелищем беспощадного смертоубийства. Двое катафрактов, державшиеся лишь на силе воле, тяжело опустились на землю. Тюргеш и Радим с булавами продолжали стоять, кровожадно оглядывались вокруг, с трудом возвращаясь к мирной действительности.
На ристалище высыпали сотоварищи поединщиков. Поначалу казалось, что все лежавшие мертвы, но вот одного стали поднимать, другого… Хорошо, что не было секир и мечей, подумал Дарник. От булав смерть была не такой отталкивающей. Притом треть бойцов все же были живы, с перебитыми ребрами, руками и ногами, но живы, спасли крепкие доспехи.
– Ваши воины допустили хитрость: ударили в две линии, а не в одну, – сердито высказался Удаган. – В настоящем бою с луками и копьями, победа была бы за нами.
Князь с ним не спорил. Прямо на ристалище выдал четыре серебряных фалеры оставшимся на ногах поединщикам, включая тюргешского молодца.
Не очень понятно было, что делать с ранеными тюргешами. Для дальней обратной дороги годился лишь тот, кто остался на ногах, двое еле дышали, еще трое нуждались в усиленном лечении. Сначала Удаган наотрез отказывался оставлять их в Дарполе, мол, лучше он их сам похоронит по дороге, но потом, видя, как одинаково хлопочут над всеми ранеными дарпольские лекари, чуть смягчился и лишь попросил, чтобы Князьтаръхан взамен послал вместе с ними свое посольство. Всем было ясно, что тюргешам нужны не столько послы, сколько заложники за оставляемых в Дарполе раненых. Тем не менее, желающие отправиться посмотреть далекий Суяб среди дарпольцев тоже нашлись.
Посоветовавшись с воеводами, Рыбья Кровь отобрал пятерых: двоих словен, двоих хазар и одного ромея. Достался Удагану и сундук с серебряной посудой, разумеется, не в качестве малой дани, а в виде простого ответного подарка. Ведь высокородный посол хочет подарить Князьтархану толмача-ромея, не так ли? Верный своему правилу: никогда не унижать проигравшего, Рыбья Кровь продолжал вполне искренне изображать радушного и предупредительного хозяина, и Удагану ничего не оставалось, как во всем соглашаться с ним. Вернули тюргешам также оружие и доспехи погибших поединщиков. Их вместе с телами катафрактов сожгли на общем погребальном костре, что тоже свидетельствовало, что никто здесь не делит славных бойцов на своих и чужих.
Через два дня, получив от Дарника послание к гурхану на ромейском языке, тюргешское посольство вместе с дарпольской пятеркой послов-заложников двинулось в обратный путь на восток, оставив после себя большую тревогу.
Полнее всех эти опасения выразил на Ближнем круге Корней:
– Если рядовые охранники у них так сражаются, то каковы тогда их лучшие воины?
– Точно такие же, – успокоил советников Рыбья Кровь. – Неужели вы думаете, что за две тысячи верст зимой отправляют обыкновенных воинов? Лучших и отправляют. Зато теперь мы знаем, чего от них ждать.
– А что ты написал гурхану? – задала не менее важный вопрос Калчу, она теперь всегда присутствовала на всех советах и в Дарполе и в Ставке.
– Написал, что у нас малое, но крепкое войско и будет неправильно его плохо использовать. И как только мы получим от гурхана разрешение, можем тотчас ударить на магометан с запада, что поможет гурхану справиться с ними в Хорезме с востока.
Советники выслушали князя в недоумении, не зная, как относиться к его словам.
– Ты хочешь помочь тюргешам стать еще сильнее? – упрекнула Дарника Калчу.
– Князю просто хочется получать два раза в год письма от гурхана, – весело заметил на это Корней. – В одну сторону везут письмо три месяца, в другую еще три.
– Как бы гурхан такой твой военный поход с двумя-тремя тысячами не счел за насмешку над собой? – глубокомысленно заметил Сигиберд.
– Мне когда-то рассказали про одного смерда, который подрядился обучить царскую собаку за десять лет разговаривать. Когда жена стала его ругать, что за обман ему отрубят голову, он ответил ей, что за десять лет умру или я, или царь, или собака.
Весь второй ярус княжеских хором даже зашатался от громогласного хохота «ближних».
5.
Пока тюргешские поединщики частью поправлялись, частью умирали, оставленный при них ромей Отец Алексей просвещал Дарника с советниками насчет своих недавних хозяев, у которых прожил три года то ли в качестве раба, то ли как проповедник веры в Христа.
– Вы должны благодарить своих богов, что империя Тан оттягивает на себя всю силу гурханства, иначе бы спокойно здесь не сидели. Беда тюргешей в том, что ханьцы их всегда побеждают своей лестью. Сначала очаровывают их женщин шелком, украшениями и благовониями, потом присваивают их вождям громкий титул, берут на службу к себе их тарханов и те, возвращаясь в Степь, становятся верными сторонниками Империи Тан.
– Но как такое возможно? – вперед всех удивлялся Ратай. – Если тюргеши так сильны, то почему не могут захватить ханьские города и навести там свой порядок?
– У ханьцев есть замечательный миф о том, как один дракон угнетал окружающий народ и как к нему во дворец приходил герой и убивал дракона. Но стоило герою спуститься в сокровищницу дворца и увидеть, что там есть, как у него начинал отрастать хвост, во рту появлялись клыки, и он сам превращался в дракона. Потом приходил новый герой, побеждал его и тоже превращался в дракона.
– Смысл этого в чем? – Корней посмотрел на Дарника, мол, может, ты догадался?
– Видимо в том, что устройство государства ханьцев намного привлекательней устройства степных гурханств, – задумчиво рассудил Рыбья Кровь.
– Именно так, – уважительно посмотрел на князя священник. – Истории ханьцев больше двух тысяч лет. Их много раз полностью захватывали степные народы, но все они потом создавали лишь новую ханьскую династию, ни в чем не отступая от принятых там обычаев и правил поведения.
На Дарника этот миф-иносказание произвел самое тягостное впечатление. Он впервые усомнился в успехе своих дарпольских замыслов построить вдоль Яика преграду против вторжения восточных степняков на западные земли. Ведь возможно, что вовсе не словенские бездельники, а сама степная необъятность виновата в том, что попадая сюда, никто не стремился пахать землю, строить города, заводить ремесла. Зачем, когда есть верный конь, лук и клевец – и все можно добыть простым разбоем, даже молодцом себя будешь чувствовать при этом.
По словам Отца Алексея тюргеши действительно могли собрать сто тысяч конных воинов и двинуть их к намеченной цели не одной массой, а тремя-четырьми ордами. Кто покоряется им, того не трогают, а за малейшее сопротивление наказывают полным истреблением. Пленных почти не берут – в суровой степной жизни они больше в тягость, чем во благо, а гнать их за тысячи ромейских миль к тем же ханьцам – доходы не покроют расходы. Насчет предстоящего лета священник князя немного успокоил: на жарком юге тюргеши предпочитают воевать зимой, так что их большого набега можно ждать не раньше осени.
– В их войске очень суровая дисциплина, у каждого там определенное место. «Никто да не уходит из своей тысячи, сотни или десятка, где он был сосчитан. Иначе да будет казнен он сам и начальник той части, который его принял» – так говорится в своде тюргешских законов.
– Ну вот, а когда я вам говорю, что у нас должны быть незыблемые составы хоругвей, вы нудите про свободу перехода, – позже с укором заметил советникам князь. – Как хотите, а по весне окончательные списки хоругвей будут составлены. Нарушителей казнить не буду, а выгонять с войсковой службы твердо обещаю.
Позже Рыбья Кровь еще не раз разговаривал с ромейским проповедником с глазу на глаз, все хотел выяснить, можно ли вообще склонить тюргешей на выгодную торговлю: их шерсть и кожи на все, чего им не хватает, но очень хочется получить.
– Это вряд ли, – уверенно отвечал Отец Алексей. – Однообразие степи и унылость пастушьей жизни всегда будут побуждать их к сильным ярким действиям, а что может быть ярче, чем военный поход и сражения?
– Но коль скоро они у ханьцев могут превращаться в богатых оседлых вельмож, то почему им не делать этого и в другом месте?
Вместо ответа ромей запустил руку в свой нагрудный кошель и протянул князю маленькую коробочку. В коробочке находилась резная фигурка из кости не более вершка в длину: крошечный домик с загнутой крышей, рядом человек и лошадь. Резчик постарался на славу: на лошади ясно было видно седло, а у человечка небольшая бородка.
– Когда научитесь делать что-то похожее – тюргеши точно будут ваши.
Дарник восхищения священника не разделил, слишком живо представил, сколько недель усердного вытачивания понадобилось на все это, и даже почувствовал обиду, что человека можно принудить заниматься такими жалкими пустяками.
Снова и снова возвращаясь мыслями к Ватажному поединку, князь не переставал удивляться, как его по-разному восприняли воеводы и простые воины. Если хорунжие равнодушно пожимали плечами и выражали опасение, что это еще плохо отзовется Дарполю, то для ратников трудная победа явилась истинным военным побвигом. На кутигур поединок вообще произвел неизгладимое потрясение – оказывается, грозных тюргешей все же можно побеждать! По своему впечатлены были и ромеи с хазарами – с их князем заключают договора дальние богатые и сильные народы, открыто заявляя, что нуждаются в союзе и помощи от Дарполя и Ставки! Вообще все вдруг вокруг как-то неуловимо изменилось – уважительное признание в чужих глазах заметно повысило и собственное самоуважение кутигур с дарпольцами, не говоря уже о возросшей готовности слушаться своего разумника-князя.
Рыбья Кровь не преминул воспользоваться выгодным для себя положением, объявил, что надо готовиться к отражению тридцатитысячного тюргешского войска и делать все для этого необходимое. А при желании в «это необходимое» можно было включить все что угодно, начиная от новых строительных работ до введения заемных лавок, обучения воевод грамоте и закладывания дальних сторожевых веж.
Большое переустройство коснулось и кутигурского войска. По договоренности каждый улус должен был помесячно присылать в Ставку по сотне воинов, вот только сладить с ними не получалось ни словенским полусотским, ни ромейским декархам, слушались они лишь когда те же команды повторяли их собственные десятские и сотские. Многие из степняков вообще могли позволить себе на два-три дня сбежать домой в кочевье, соскучившись по жене, кое-кто не прочь был поживиться и оружием, выдаемым для обучения из княжеских оружейниц, не возвращая его после месячной службы. И уж совсем туго обстояло с обучением кутигур пехотным навыкам.
– Вы сами видели, что побеждать тюргешей может только лучшая выучка наших воинов, – обратился Рыбья Кровь к специально созванному Тарханскому Совету. – Поэтому время уговоров для тех, кто хочет сражаться, а не убегать, прошло. С этого дня вся орда делится на две части: военная и пастушья. В пастушьей кутигуры будут жить своей прежней жизнью, в военной будет введен тюргешский порядок: всех воинов внесут в списки их сотен и хоругвей и они должны будут беспрекословно подчиняться своим сотским и хорунжим. За непослушание во время похода будет смертная казнь, во время обучения – исключение из воинских списков. Чтобы побеждать тюргешей, мне нужны только самые надежные и умелые воины, поэтому обучение отныне будет проходить три месяца, а не один. Отпускать на побывку в кочевья из войска будут, но только в установленном порядке. А лучше если семьи воинов сами переберутся ближе к Ставке, тогда можно будет лучших воинов на ночь и под теплый бочок к жене отпускать.
Тарханы и старейшины выслушали Князьтархана в угрюмом молчании, казалось, прямо в воздухе повисли слова: «Вот оно, первое своеволие нового кагана!» Но Дарник уже не собирался им угождать. После того, как все разошлись, он прямо высказал Калчу, что вовсе не против, если ему прямо сейчас откажут в каганском титуле и власти.
– Забудь и думать об этом! – гневно осадила его воительница. – Они недовольны только из-за того, что это не они тебе предложили, а ты сам так решил.