Савушкин взгромоздил свой парашют на скамью, прилёг на него и закрыл глаза. Три года идёт война, три долгих года… И только сейчас мы возвращаемся к старым границам. Сколько ж это нам стоило! Трудов, усилий, пота и крови… Сколько ребят полегло – которым жить да жить! Сколько всего разрушено, сожжено, разграблено… Война закончится – лет двадцать всё придется восстанавливать! Тут внезапная мысль заставила его, обернувшись к своим бойцам, бросить:
– Хлопцы, а ведь мы – первые бойцы Красной армии, что перейдут границу!
Лейтенант Котёночкин покачал головой.
– Пилоты наших бомбардировщиков её с августа сорок первого переходят. Берлин бомбили…
– Пилоты – понятно, а по земле – будем мы!
Сержант Костенко, хмыкнув, ответил:
– Главное – шоб не под землёй…
– Типун тебе на язык! – бросил Некрасов. И добавил: – Старую границу наши уже прошли, а новую – мы первые. Так что с почином!
– Ну, до той границы ещё долететь надо… – скептически ответил Костенко.
– Так, спорщики, у нас ещё пару часов есть вздремнуть – кончай митинг! – проворчал из своего тулупа радист.
Разведчики замолчали, думая каждый о своём, укутавшись в тулупы и свернувшись на грузовых мешках и парашютах – и лишь Котёночкин продолжал всматриваться в иллюминатор, надеясь в надвигающихся сумерках что-то разглядеть внизу.
Савушкин не заметил, как задремал – и тут внезапный звонок вернул его в реальность. Он глянул на дверь в кабину пилотов – над ней мигала красная лампа. Время!
Скинув тулуп и валенки и, внезапно оказавшись в холодном прореженном воздухе – поёжился и осмотрел свою группу. Все четверо его товарищей молча возились с парашютами и кожаными шлемами, которые полагалось надевать при прыжке. Савушкин одел парашют, натянул шлем, засунув фуражку за обшлаг кителя – и тут из кабины вышел капитан Изылметьев.
– Готовы?
Савушкин кивнул.
– Как пионеры. Скоро?
– Семь минут до точки выброски. Осмотрите друг друга, чтобы все карабины и пряжки были защёлкнуты. Не дай Бог, кто парашют потеряет в прыжке, потом не отпишешься…
– Не потеряем. По нам не стреляли, истребителей немецких не было? А то я заснул ещё над нашей территорией…
Пилот отрицательно покачал головой.
– Нет, всё чисто. Мы перед Вислой на всякий случай на шесть с половиной тысяч поднялись, мало ли что… Зенитчики немецкие нас проморгали или решили, что овчинка выделки не стоит, а ночных истребителей у них тут нет – сейчас они все на Западе. – Сказав это, он вернулся к себе в кабину.
А, ну да, высадка в Нормандии… Да, сейчас немцам не до нашего «дугласа». Савушкин скомандовал:
– Группа, осмотреть друг друга!
Так, всё вроде в порядке. Лица у ребят серьезные, от недавнего веселья и следа не осталось. Ещё бы! Впереди – ночь, неизвестность, враги…
Из кабины вышел давешний одариватель тулупами. Молча подошёл к двери, отодвинул засовы – и, перед тем, как открыть, спросил у разведчиков:
– Все помнят, как надо прыгать? – И сам себе ответил: – Головой вниз, как в омут! И не тянуть, над поляной мы будем двенадцать секунд!
Над переборкой загорелась зелёная лампа. Лётчик распахнул дверь, и, шагнув в сторону, бросил:
– Пошли!
Котёночкин и Строганов сиганули друг за другом с интервалов едва в две секунды, после них грузовой мешок, к вытяжному кольцу которого был пристёгнут леер, закрепленный на проволочном тросе возле двери, вытолкнул Костенко и тотчас вслед за ним прыгнул сам, затем так же, как своего близнеца, Некрасов вытолкнул второй мешок, и, чуть замешкавшись – сиганул ему вслед. Савушкин нырнул за ним – как и велел лётчик, головой вниз, сразу от порога резко вниз. Кому ж охота головой в руль высоты впечататься?…
Уаххх! – в лицо полыхнул резкий удар воздуха. Двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять – кольцо! Над головой глухо выдохнуло полотнище парашюта, стропы резко дёрнули тело вверх… Раскрылся удачно! Внизу ни черта не видно, но это пока, ближе к земле что-то можно будет распознать, прыгали, знаем… Савушкин оглянулся. В ночном небе чуть ниже, лесенкой, белели парашюты. Шесть! Значит, пока всё идет по плану…
До опушки на северо-востоке – всего шагов пятьдесят, секунду бы замешкался – оказался бы в лесу, слазь потом с той сосны. Повезло… Савушкин подобрал ноги, собрался – но всё равно удар о землю оказался весьма чувствительным, у капитана уж потемнело в глазах…
Так, нижние стропы резко на себя… Гасим купол… Всё, ажур! Собрать парашют, утоптать купол, приготовить его к захоронению. Больше он ему не понадобиться, а сестричек из полевого госпиталя, которым это полотнище – как дар небесный – поблизости не наблюдается…
Со стороны поляны донесся шум движения, можно было различить натужное сопение людей, которые тащат тяжёлый груз. Все?
Все. Строганов и Некрасов тащили мешок с оружием, патронами и рацией, Костенко и лейтенант Котёночкин – с продуктами. Парашюты грудами белого шёлка громоздились на мешках.
– Все живы? Ноги у всех целы? – Савушкин помнил, что самая большая опасность при прыжке с парашютом – повредить суставы ног, или, не дай Бог, поломать кости. Прямая дорога к провалу всей группы…
Котёночкин, успокоив дыхание, доложил:
– Всё в порядке. Все целы. Груз в сохранности.
Капитан кивнул.
– Хорошо. Некрасов, Котёночкин – закапывайте парашюты, Костенко – в дозор на опушку, Строганов – двадцать шагов на север, наблюдай. Я – в лес, посмотрю, как тут с мешками нам пройти… – сняв кожаный прыжковый шлем, Савушкин одел фуражку, проверил свой «парабеллум» и, сторожко глядя по сторонам, пошагал к лесу.
Тишина-то какая… Первая их ночь в Польше…Небосвод звёздами полыхает, луна в три четверти, красотища! И главное – тишина… Птицы дрыхнут, звери затаились по своим норам, людей в радиусе километров двадцати – днём с огнём не отыскать. Самое глухоманистое место под Варшавой…
И лишь только эта мысль промелькнула в голове у Савушкина – как внезапно из леса раздался мгновенно расколовший тишину выстрел, хлёсткий, громкий, и пуля – судя по тому, что она опередила звук выстрела, из винтовки – мгновенно сбила с него фуражку. Капитан тут же бросился в высокую траву, живо откатился в сторону, затем осторожно, как только мог, подполз к ближайшей сосне, и медленно выглянул из-за её корней в сторону выстрела.
Из леса вышли двое пацанов – хоть и ночь, но различить в стрелках подростков Савушкину удалось – и направились к месту, где, по их предположениям, должен был лежать убиенный ими немецкий офицер. Не найдя труп, хлопцы удивлённо оглянулись – и обнаружили за спиной капитана Савушкина. «Парабеллум» в его руках заставил подростков бросить винтовки.
Савушкин показал стволом пистолета – руки, дескать, подымите! Хлопцы подняли руки, обреченно глядя на своего пленителя.
– Сконд бендзете, хлопаки? – Савушкин понимал, что его вопрос очень далёк от правил польского синтаксиса, но тут уж не до филологических изысков…
Хлопцы молчали, лишь на глазах того, что был поменьше ростом – в свете луны блеснула слеза.
– Товарищ капитан, хто стрелял? – из темноты появился сержант Костенко, держа наизготовку свой автомат.
– Rosjanie? – изумился тот, что повыше.
– Zdrajcy! – с ненавистью бросил малорослый.
Савушкин вздохнул.
– Не, хлопаки, мы не здрайцы, мы бежали з лагеря. Пробираемся к своим. Естемы вязньями, идземо на всхуд. До Червоной армии… – Вот же чёрт, и как же их угораздило на этих мелких поляков наткнутся!
Младший, глядя с ненавистью на Савушкина, прохрипел:
– Chcesz nas zabić – zabij. Nic ci nie powiemy! – и добавил, чуть тише: – Szkoda, że cię nie zabiłem!..
Савушкин вздохнул.
– Вот что, хлопцы. Забеж свои карабины и идзь. Не потшебны вы нам. Але не пшеншкоджай нам! Розумешь? – Заправил «парабеллум» в кобуру, поднял обе винтовки (оказалось – обычные маузеровские «курцы»), выщелкнул из них затворы, засунул их в карман бриджей, а сами карабины протянул стрелкам.
Пацаны изумлённо переглянулись, растерянно посмотрели на Савушкина – и тут же, подхватив своё оружие, со всех ног кинулись в лес.
Костенко откашлялся.
– Товарищ капитан, а може, зря вы их?…
– Костенко, я слушаю твои предложения. – Сухо ответил Савушкин.
Сержант пожал плечами.
– Та бис его знае, товарищ капитан… Пацаны совсем! Шо они тут в лесу робили?
– Что-то охраняют. От немцев. Или от своих, которые иногда хуже врагов… Поэтому меняем дирекцию движения, уходим отсюда строго на юг. Второй раз я этим балбесам мишенью быть не хочу! – Помолчав и едва заметно улыбнувшись, добавил: – Фуражку мне угробили, черти. Где тут её найдёшь… Хорошо я пилотку захватил офицерскую. – Помолчав, продолжил: – Но знаешь, Костенко, что меня во всём этом представлении обрадовало?
– Шо, товарищ капитан?
– Что польские мальчишки до смерти ненавидят немцев и готовы их убивать при любой возможности. А это значит – Польша жива, Костенко! Эти пацаны вернули мне веру в поляков – хоть по стрелковой подготовке я бы им поставил жёсткий «неуд»…
Глава вторая
В которой главный герой убеждается в том, что призыв Маяковского к штыку приравнять перо – имеет под собой основание, и что филология на войне – иногда важнее винтовки…
Пробираться ночью через лес – то ещё развлечение, а если с двумя тяжеленными грузовыми мешками, то это – импреза, как говорят поляки, вообще за гранью добра и зла…
Через три часа изматывающей борьбы с густым подлеском, рухнувшими от старости и наполовину сгнившими елями и соснами, цепкими кустами можжевельника и нарастающей усталостью, когда в просветах меж деревьями начало светлеть небо на востоке – Савушкин, в очередной раз глянув на компас, скомандовал:
– Всё. Привал! Час на отдых!
Котёночкин, последние двадцать минут шедший в дозоре и потому наименее уставший – тюки несли вдвоём, пятый, постоянно меняясь, шел впереди – спросил:
– Далеко ушли?
Капитан недовольно буркнул:
– Вёрст семь, от силы… – Затем, отдышавшись, приказал: – Костенко, сыпани ещё разок табаку на наш след. Собак, конечно, тут у них нет, но бережёного Бог бережёт…
– Зробымо, товарищ капитан! – И Костенко, достав из-за пазухи специально для этой цели припасенный кисет, отошел на десяток шагов назад и щедро сыпанул добрую жменю махорки на траву и черничник, которым заросла вся пуща.
Разведчики без сил повалились на мешки.
– Котёночкин, десять минут бди. Потом на смену буди меня. Если усну… – Капитан пристроился к торцу мешка, поправил на животе кобуру с «парабеллумом» и попытался задремать. Ничего не получалось – мысли бурлили в голове и никак не хотели успокаиваться. Какой уж тут сон…
Итак, каковы будут их дальнейшие шаги? Устроить базу в пуще и с неё совершать наблюдательные рейды на основные дороги? Этот вариант в Быхове казался идеальным – реалии же показали иное. Кампиносская пуща – она только по названию пуща, с той же Налибокской, куда их десантировали в прошлый раз – не сравнить! Да и Польша – не Белоруссия… Нет, не годится. Оставаться здесь – обречь себя на провал, это – капкан. Вокруг полно деревень, поляки шастают тут даже по ночам – эвон, его чуть не подстрелили! – и наверняка их парашюты видели не только те двое подростков… Капкан. Западня. Немцы, скрывающиеся в лесу от немцев – это сюрреализм какой-то, любой поляк, обнаружив их – а их обнаружат, вопрос ближайших двух-трёх дней – немедля донесет местным властям или в немецкую комендатуру. Или известит местную ячейку Армии Крайовой, или как у них тут называются территориальные подразделения этой подпольной армии? Не важно. Важно, что о них вполне могут узнать бойцы АК. И все их усилия пойдут псу под хвост… Не, надо искать другой вариант…
Хотя – что его искать? Они – немцы, у них форма, документы, оружие… Всё подлинное. Они в Генерал-губернаторстве вполне легально, командировочные предписания со всеми печатями и штампами – на руках. Правда, Алленштайн чуток в другую сторону, и отметок контрольных пунктов по пути от Витебска до Варшавы нет, но это не важно – в условиях крушения группы армий «Центр» никто на это внимания не обратит, тем более – местные власти. Так, где ближайшая гмина? В Серакуве. Немцы, правда, вроде как-то по-другому теперь называют эти административные единицы, но у поляков они по-прежнему в обиходе – гмины. До Серакува где-то вёрст десять ещё чесать… Надо карту глянуть.
– Котёночкин!
– Я, товарищ капитан!
– Тащи плащ-палатку.
Лейтенант поднёс увесистый свёрток. Да, немецкая-то потяжелей нашей будет…
– Накрой меня, так, чтобы я мог фонарь зажечь.
Карта немецкая, подробная, масштабом сходная с нашей двухвёрсткой… так, мы примерно тут. Хорошо. До Серакува прямо на юг – примерно восемь километров. За три часа дойдем, уже будет светло… Так, если принять правее – выйдем на старые вырубки, идти будет не в пример легче – а стоит оно того? Не стоит. Будем соблюдать скрытность до самого последнего мгновения – зачем старосте, или как он там по-немецки обзывается, этого Серакува знать, откуда они пришли? Тем более – про парашюты ему наверняка доложат, не сегодня, так завтра… Так. Далее. Немецкая полевая комендатура – в Ожаруве Мазовецком, это далеко. Что есть гут. Но вполне вероятно, что какие-то немецкие военные власти могут быть поблизости – этого тоже не стоит исключать. Но это мы узнаем у старосты. Если у него есть телефон – а, скорее всего, есть – он о них обязан будет доложить этим немецким властям. Поэтому будем действовать на упреждение. Чтобы у этого старосты и на мгновение сомнений не возникло!
Теперь – где отабориться. Идеальный вариант – пан Тадеуш Заремба. Дорожный мастер. У него дом из красного кирпича, большой сад, и живёт на краю деревни, в последнем доме. Привет от Збышка из Люблинского пехотного полка, напомнить, как делили хлеб и сало под Барановичами в семнадцатом году… Но к этому Зарембе надо старосту очень аккуратно подвести. Чтобы думал, что это его решение… Дом его крайне удачно расположен – от него дороги идут и на восточнопрусский шлях, и на берлинский, и обе железнодорожные ветки – в паре часов пути. То, что надо! Легализуемся, доложим по начальству – немецкому и нашему. Пока немецкие отцы-командиры решат, куда нам дальше – мы тут получим предписания, талоны на питание, транспортные документы, всё выведаем – и убудем… куда? Ладно, куда-то убудем. Главное – поближе к фронту. Не пришлось бы через Вислу под огнём переплывать, тьфу-тьфу! Конечно, идеальный вариант – дождаться, пока немцы отойдут, и «сдаться в плен» – ну а потом в особом отделе сказать правильное слово и вернутся к своим.
Но это всё – планы. А любой план, как известно, трещит по швам при первом же контакте с реальностью…
– Товарищ капитан. Время… – Чёрт, совсем забыл! Пора на пост!
Савушкин сложил и убрал в планшет карту – с непривычки запутавшись в немецком клапане и чуть не уронив её в густой черничник – а затем, погасив фонарь и сняв плащ-палатку, обратился к заместителю:
– Всё, Котёночкин, отдыхай. У тебя пятьдесят минут, должен выспаться!
Лейтенант молча кивнул, разложил плащ-палатку и, улегшись на неё – через минуту ровно засопел. Савушкин искренне позавидовал такой мгновенной способности засыпать – эх, молодость, молодость…
На востоке ощутимо светлело. Да, июль, ночь коротка… Зато тепло. Вон, бойцы в одних кителях как упрели! Сопят вовсю, умаялись, черти… Так, в Серакув этот надо зайти с востока, а еще лучше с юга. Не с севера, не с северо-запада. А лучше заехать. Машину бы… Но это малореально. Машину захватить, конечно, дело плёвое, водителя – в штаб Духонина, Некрасова за руль… Одна беда – машины наверняка тут наперечёт, староста мгновенно узнает местный самоход. А идти на познаньскую трассу – это ещё один день убить. И не факт, что всё получится, там движение активное, дорога Берлин-Варшава… Ладно. Решим по ходу пьесы.
Тишина-то какая, Господи! Лес пошёл смешанный, дышится легко. И как-то ощутимо охота пожрать… Ну да это через полчаса. Разбудим бойцов, позавтракаем – и марш-марш в обход этого Серакува.