— Пойду.
— Скажу, чтоб Анфиса затопила. Она тебя и на жильё определит. А пока греется, можешь в кузню зайти. Там Петруха товар для таучинов готовит — может, что присоветуешь. Ты ж знаешь, что тем иноземцам потребно. Потом ко мне загляни да скажи, что понравилось, что нет.
— Какая-такая кузня?! — удивился Кирилл. — Продавать иноземцам изделия из металла запрещено! Во всяком случае, тем, которые в «мирных» не числятся.
— Ты, Кирилл, видать, сей указ не читал. Там про оружие сказано, про инструмент всяческий, а про котлы для варева слова нет. Вот котлы ты и повезёшь — ничего больше.
Кузница размещалась в одной из пристроек. Впрочем, снаружи её почти не было видно — просто грязный сугроб с дырой, из которой идёт дым. Как оказалось, всё помещение, площадью метров пятнадцать, вкопано в землю, три венца тонких брёвен поверху присыпаны землёй, точнее, галькой террасы, на которой построен острог. Бревенчатая крыша тоже засыпана грунтом — в общем, полная тепло-, звуко- и воздухоизоляция. Кирилл подумал, что здесь, наверное, зиму от лета не отличить и стука снаружи почти не слышно. Внутри было полутемно, воняло дымом, горелым жиром от светильников, металлической окалиной, застарелым потом и ещё чёрт-те чем. Хоть какое-то свободное пространство имелось лишь возле наковальни и примитивного горна. Когда Кирилл туда пробрался, он обнаружил лишь тощего чумазого мальчишку, который сидел в углу на чурбаке и отчаянно кашлял. Давясь спазмами, пацан объяснил, что мастер зван к хозяину, а вопрос «когда вернётся» задан не по адресу.
Кирилл решил подождать. От нечего делать он стал поправлять фитили в двух плошках-светильниках — они продуцировали в основном не свет, а чёрную копоть. В конце концов освещение наладилось, и он смог хоть как-то рассмотреть оборудование. «Горн работает не на дровах, а на угле — значит, его специально готовят? Инструменты: кувалда, молотки, зубила... О, напильник! Как же его сделали — неужели врукопашную?!»
Разгадать эту загадку Кирилл так и не смог — вернулся Пётр, и напильник был забыт. В отличие от сказочного образа кузнеца, данный повелитель огня и металла не был ни большим, ни могучим, а имел самые обычные габариты. Зато Кириллу показалось, что он не имеет лица — тусклый свет оно не отражало, его почти не было видно. Чуть позже он рассмотрел, что на коже не сажа, точнее, не грязь, а что-то въевшееся, несмываемое. И это ещё полбеды... Наверное, это были полные регалии каторжника: вырванные ноздри, глубокие клейма на лбу и щеках, кривой, многократно ломанный нос. В ответ на Кириллово приветствие раздалось мычание: кузнец открыл рот и показал на него пальцем. Передние зубы отсутствовали, а вместо языка в глубине болтался какой-то чёрный обрубок.
— Извини, — растерялся учёный. — Федот Петрович велел к тебе зайти... Ну, типа, посмотреть, что ты для таучинов делаешь. Я уж не знаю зачем: котлы они и есть котлы...
— Угу-хы, — кивнул кузнец и показал на ближайший угол.
Там стояли две какие-то странные округлые тумбы высотой чуть больше метра, накрытые рогожей, точнее, плетёнкой из какой-то травы. Эта плетёнка была убрана, и взору Кирилла предстали две стопки полусферических посудин, вложенных друг в друга. Они явно не были изготовлены на конвейере методом штамповки — диаметр несколько различался, и стопки получились довольно неровными.
— Ну и что? — Кирилл взял верхнюю посудину. — Котёл как котёл...
Посудина оказалась непривычно тяжёлой, поскольку была изготовлена из «чёрного» металла толщиной не менее двух миллиметров. Этот металл не был ровным, хотя и не создавалось впечатления, что его гнули ударами молотка или кувалды. Кириллу хотелось спросить, как делаются такие штуки, ведь листовой прокат стали, наверное, ещё не налажен, но он вовремя сообразил, что ответа не получит. Что-то, видимо, следовало говорить самому, и он похвалил посудину — дескать, хорошая, ёмкая и прогорит не скоро. Правда, у него сразу же возник вопрос, при чём тут кузнец, ведь эти посудины сюда завозят с «материка» уже в готовом виде. На ушках и ручке никаких следов переделки тоже не обнаружилось.
Кирилл достал второй котёл, осмотрел, похвалил и отставил в сторону. Достал третий и... И ничего не понял — сначала.
Снаружи котёл был довольно бугристым, а внутри надрублен зубилом на вытянутые прямоугольники странной формы. В каждом прямоугольнике было сделано по несколько одинаковых дырок. Точнее, это были не дырки, а вмятины изнутри наружу, а снаружи металл срезан почти полностью — «заподлицо» — оставлена совсем тонкая плёночка, но и она кое-где прорвана. В общем, не котёл, а какой-то недоделанный дуршлаг!
— Это что же такое ты с ним сотворил? — удивлённо спросил Кирилл. — Зачем?
— Агы-мны, — пожал плечами мастер. Вероятно, это должно было означать: «Что велено, то и сделано». Он нагнулся, пошарил рукой под верстаком и выложил на наковальню связку каких-то костяшек: — Хот оххахес.
Кирилл разложил связку, и челюсть у него отвисла — в буквальном смысле. Пару минут, наверное, он попеременно смотрел то на кости, то на котёл. Потом отставил посудину в сторону, шагнул ко второй стопке, поднатужившись, снял с неё верхнюю половину, выдернул новый котёл и, приблизив к светильнику, стал рассматривать «узор» внутри. Потом поставил его на место и потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения. Оно никуда не делось, потому что было реальностью, которая требовала осмысления. Кирилл присел на какой-то чурбак и начал соображать.
«Связка костяных пластин — безусловно, фрагмент ламеллярного доспеха, который так ценится и таучинами, и мавчувенами. Котлы надрублены так, что их без особого труда — орудуя просто камнем — можно разобрать на сегменты. Потом их надо чуть разогнуть, слегка обточить о шершавый валун и можно собирать доспех — такой же ламеллярный, но железный! Да за такой доспех любой таучин... В принципе, не факт, что защищать он будет лучше, чем костяной, но удобство! Но, так сказать, эксплуатационные качества — никакого сравнения! И — самое главное — престиж владельца! О-о-о, тот, кто такое придумал, кое-что смыслил в „первобытном” мышлении!
Ладно, это всё цветочки... Второй вариант „подарков“ гораздо круче! Впрочем, я думаю, ещё не всё видел... Но и это не хило: наконечники стрел! Треугольные, „зубастые” — в общем, те, которые неизвлекаемые... Интересно, как у них с закалкой? Если металл твёрдый, то, наверное, и старинные доспехи служилых пробивать будут — во всяком случае, с близкого расстояния. А уж ламинарные кожаные панцири мавчувенов — сто процентов!
Да-а, Кирюха, не обмануло тебя предчувствие — ох, не обмануло! Это тебе не какое-нибудь там подстрекательство к бунту, это прямые поставки оружия противнику! Натуральная — без дураков! — государственная измена! Да...
Спокойно, парень, спокойно! Выражение „Кому война, а кому — мать родна“ придумали не в двадцатом веке. Ситуацию можно представить как борьбу двух мафиозных... пардон, торговых кланов. Один пользуется поддержкой государства, а другой вооружает туземцев — что особенного? Так было во все века! Те же североамериканские индейцы изрядно подсократили свою численность, участвуя в разборках бледнолицых.
Да плевать на прецеденты! Я живу один раз — здесь и сейчас. Мне надо принять решение — чтобы „не было потом мучительно больно”! Но что, что принимать-то?! Всё давно принято! Никакого „потом“ не будет — я же смертник, камикадзе. Мне надо остановить эту мразь. Или хотя бы замедлить распространение. Всё, что плохо для них, — для меня благо! Конквистадоры долбаные, мразь, подонки...
Да, я повезу таучинам оружие! И совесть моя будет чистой и радостной! A-а, гады, вы у меня попляшете! »
В хозяйскую «горницу» Кирилл возвращался, расправив плечи и гордо подняв голову. За это он поплатился — пребольно стукнулся лбом о низкую притолоку. Впрочем, порыв его от этого не угас: оказавшись под прицелом внимательных глаз, он произнёс только одно слово:
— Мало!
— Лиха беда — начало! — усмехнулся Федот Петрович. — Думаешь, понравится?
— Сойдёт! — ответил учёный. — Только у «сидячих» и «оленных» ещё одна нужда есть. Когда шкуры сшивают, особенно для лодок, проколки нужны. Ну, чтобы, значит, дырки делать. Ценный товар может получиться.
— Проколки, говоришь... Это шилья, что ли?
— Ага, — кивнул Кирилл и бросил на стол обструганную палочку. — Примерно вот такие.
Федот Петрович палочку взял, покрутил в пальцах и уставился на Кирилла. Во взгляде этом угадывалось многое. В том числе что-то вроде восхищения беспредельной наглостью гостя: именно так выглядели европейские «бронебойные» наконечники стрел, предназначенные для пробивания кольчуг и тонких панцирей. Аборигенам такие штуки могут понадобиться только для одного — борьбы с русскими.
— Что ж, проколка — вещь в хозяйстве полезная... Обмозгуем, коли... дело пойдёт.
Последние слова он выделил интонацией так, чтобы было понятно: чего-то ещё хотеть и получить можно лишь в случае успешного начала предприятия.
Кириллу оставалось только ждать. Основным его занятием стало лежание на топчане в крохотной каморке и созерцание мутного окошка в две ладони размером. Трижды в день он наедался до отвала — варёным мясом с бульоном и юколой вместо хлеба. А между обедом и ужином парился в бане, безжалостно истребляя хозяйские дрова и гоняя безответную Анфису за водой. Топить каждый раз по-настоящему, конечно, не удавалось, но Кирилл получал прямо-таки неземное наслаждение от тепла и горячей воды.
Мест, где творилось что-то интересное, было только два — кузница и винокурня. Посещать первую было, как говорится, не с руки. Во время работы там просто не было места для зрителя, а после работы общаться с мастером было невозможно по причине его немоты. В винокурне было просторней, но ужасно воняло. Сырьём служили высушенные мясистые черешки листьев борщевика (если, конечно, Кирилл правильно его определил). Запасы этих черешков были огромны, но и в ход они шли десятками килограммов — вероятно, содержание в них сахара было невелико. Продукт заливался кипятком в большом чане, после остывания туда добавлялась закваска, а затем начинался шумный и ароматный процесс брожения. Когда бурда переставала «шуметь», начиналась перегонка. Ружейные стволы здесь, конечно, не использовались — система отвода паров и водяного охлаждения была исполнена из меди. Тётки, занятые в этом деле, оказались неразговорчивыми — скорее всего, боялись сболтнуть лишнее малознакомому человеку, или, может быть, внешность у Кирилла стала для женщин непривлекательной. Тем не менее он смог выяснить, что «самогоноварение» в остроге не запрещено, но, что называется, только для личного потребления. Питейных заведений имеется штук пять, но они являются не кабаками, а просто частным жильём, куда посетители приходят «в гости». Всем всё, конечно, известно, но администрация на это дело глаза «подзакрывает» — не бесплатно, разумеется. Оплачивается право на бизнес, конечно, не деньгами, а всё тем же самогоном. Федот Петрович, как человек солидный, питейного заведения не содержит, а поставляет продукт непосредственно «ко двору» самого Петруцкого. Излишки же разбирают прочие самогонщики, чтобы давать взятки, поскольку их собственный продукт такого качества, что потреблять его могут лишь рядовые служилые, промышленные да мавчувены.
Безделье длилось восемь дней, а на девятый Кирилл был призван к «самому».
— Пора, однако, в дороженьку, Кирилл Матвеев.
— По мне так давно пора! Дотянули — санный путь вот-вот кончится!
— То Кузьмы с Мефодием вина — привезли тебя поздно. Ну, Бог даст, до гор доберётесь, а там снегу вдоволь будет.
— Груз придётся перетаскать за ворота — оленей в острог лучше не заводить.
— Это мне известно, — кивнул хозяин. — Только не будет тебе олешков — на собаках ехать придётся.
— Ну, знаешь ли...
— Знаю! — Федот Петрович всмотрелся в собеседника, как бы прикидывая, говорить дальше или не стоит. — С оленями оно, конечно, сподручней — кто умеет, да только служилые наши в поход отправились и всё, что ни есть в округе, собрали — и упряжки, и погонщиков. Давненько такого не случалось, чтоб местные ясачные отложиться пытались. И, главное, кто?! Кулёма! К нему уж который год, говорят, за ясаком не ездят — сам привозит. А в прошлом году даже крестился. И вдруг — в измену!
— Кулёма? Где-то я это имя слышал...
— Ну, да — Кулёма. Михаил во крещении. Их два брата — Ивашка да Мишка — выше по реке кочуют. Про них говорят, что они одного отца дети. Как отцово стадо делить начали, так и рассорились. А народу за каждым много: пока ясачными не стали, промеж них до убийств дело доходило. Ну да прошлый приказчик им ума-то вложил — батогами чрез задницу. Теперь вот этот Кулёма в острог приехал, вина где-то добыл и давай кочевряжиться — я, дескать, нынче богатый! Ладно б просто шумел, так он и правда соболями кидаться начал. Ну, его, ясное дело, повязали и к ответу: откуда пушнина? Тот говорит: брат дал для замирения — подарок, значит, сделал. А у брата откуда? Того он, конечно, не ведает. Дворня Петруцкого хватилась: где Ивашка? Подать его сюда!
А он тут и есть — чуть ли не со всем своим улусом шатры возле ворот ставит. Его в допрос, а он только крестится: ничего Мишке не давал, зато слышал, будто братец артель промышленную смертью побил — до последнего человека. От них, наверное, и соболя. В общем, Ивашку отпустили, а Мишку в казёнке заперли — для следствия, значит. Следствие, конечно, сразу не начали — на другой день праздник великий, а после праздника, сам понимаешь, православным отдых требуется. В общем, когда хватились, нет Кулёмы! Убёг, значит. Людишек-то его с упряжками прибрать служилые не догадались, вот он с ними и ушёл. Комендант наш — Иван Дмитриевич — такому делу, конечно, очень обрадовался. Стражей тюремных под батоги отправил, а служилых, пока снег лежит, — за Кулёмой вдогон.
— Ну и дела! — удивился Кирилл. — Прямо шекспировские страсти!
— Какие-какие? — заинтересовался Федот Петрович. — Или ослышался?
— Ослышался! — заверил учёный, чувствуя, что сболтнул что-то непоправимо лишнее.
— Ну-ну... В общем, на собаках пойдёте. А собачек я вам знатных прикупил! С ними обращаться мои парни привычны.
— Какие ещё парни?!
— Да ты их знаешь — Иван со Степаном да Сидор.
— Знать не знаю никаких Сидоров!
— Кто ж виноват, что ты морды бьёшь, а как зовут не спрашиваешь?
— Эти трое?! Да за каким чёртом они мне нужны?! Ехать — с ними?! Да ты чо!
— А ничо! Парни верные, прикормленные — за житьё своё сладкое хошь глотку кому порвут, а хошь задницу оближут. В общем, холопы.
— Они ж меня зарежут спящего!
— Они тебя беречь станут — как зеницу ока. Потому как знают: случись что с тобой, Федот Петрович вину выяснять не будет — сначала шкуру долой, а потом и душа вон. Веришь?
— Пожалуй, верю. Только не нравится мне эта компания!
— Сам виноват — нечего было с ними хлестаться! Они тебя видели, они тебя помнят, а языки за зубами держать не умеют. Отослать их сейчас некуда — если только на суд Божий отправить. Хочешь — отправь. Вместо них я ещё кого-нибудь сговорю. Тех же Кузьму с Мефодием...
— Благодарю покорно! Уж лучше эти Сидоры-Степаны... Только я за них не в ответе!
— Ясное дело — тебе и других ответов хватит.
Караван должен был тронуться в путь на рассвете, но странствия Кирилла начались чуть раньше — из острога его вывели затемно. Кто и как досматривал товар, Кирилл так и не узнал, поскольку расспрашивать своих спутников ему совершенно не хотелось.
Глава 8
ВОЗВРАЩЕНИЕ
И вновь свобода, вновь ослепительная заснеженная тундра вокруг. Только Кирилла всё это не радовало. В солнечном блеске перед глазами вставали совсем другие пейзажи, возникали знакомые лица — живых и мёртвых. У Кирилла невольно появлялись мысли, что с грузом ТАКИХ воспоминаний уже нельзя вести жизнь рядового обывателя в родном мире — ходить на работу, писать статьи, болтать со знакомыми о пустяках, возвращаться домой... Он успокаивал себя тем, что возвращение ему и не светит — можно не переживать. Тем не менее дорога казалась скучной, еда безвкусной, а спутники — отвратительными.