– Что с тобой, Амрита? Тебе плохо? Или ты очень устала, тогда полежи немного спокойно, отдохни, а я рядышком посижу…
– Нет-нет, Вальтер… Так, почудилось что-то, но ты не бери в голову, все будет хорошо… Живо собираем вещи и – в машину!
Вальтер распахнул дверцу, подал руку, и рядом с ним оказалась высокая, как и сам Вальтер, стройная смуглокожая красавица.
– С кем это он? Карл, объясни мне, откуда она взялась? Майн готт, да она не белая! – Отто Дункель с трудом шевелил словно окаменевшим языком.
– Да это же Амрита, дочь нашего повара Али и тетушки Ранджаны, – ответил Карл, не переставая удивляться неосведомленности отца в делах семейных. – И они давно тянутся друг к другу. Неужели ты прежде не замечал, как загорались у Вальтера глаза, когда на обеденный стол накрывала тетушка Ранджана и если ей помогала Амрита… Она довольно мила и словно создана для любви. Посмотри, отец, она не идет, а словно плывет над землей! Черт побери, как красиво они смотрятся рядом – белокурый Вальтер и черноволосая смуглая индуска.
Отто Дункель, потрясенный увиденным до «киля», как сказал бы о нем теперь бывший штурман подводной лодки Кугель, смотрел в распахнутое окно: Вальтер и Амрита шли по асфальтированной дорожке рядом, сами того, быть может, не замечая, что то и дело соприкасаются руками, непроизвольно стремясь продлить эти упоительные мгновения близости… Отто наконец-то понял, что уже случилось или вот-вот должно случиться страшное и непоправимое бесчестие для его чистокровной арийской семьи, чем он прежде так гордился и всегда ставил другим в пример…
– Ну уж не-ет! Клянусь священными водами Стикса! Арийская кровь – она и есть арийская, даже здесь, в Африке! Тем более здесь, в Африке! – добавил Отто, пристукивая кулаками о подоконник. Задохнувшись от приступа ярости, он словно оглушенный бык тряхнул головой и быстро пересек кабинет, сильно толкнул тугую массивную дверь.
– Отец! – услышал он за спиной испуганный, настороженный возглас старшего сына и на секунду задержался у порога. – Не руби сгоряча, по живому… Дай молоку остыть, а потом и снимай пробу. Любое запутанное дело можно постепенно распутать и не порвать драгоценных нитей, только делать надо это с холодной рассудительностью. Тем более что речь идет о нашем Вальтере, а не только об индуске Амрите и ее родителях!
Отто Дункель, мысленно все еще бегущий вниз словно разъяренный тигр через тоннель на арену гладиаторского цирка, обернулся к спокойному внешне Карлу пылающим «святым», как казалось, гневом лицом – короткие усики дергались, потому что губы не могли принять положенного им места. Он поймал скользнувшую по лицу Карла многозначительную усмешку, когда произносил слова, что речь идет об индуске…
– А что, если у Вальтера это обычный мальчишеский флирт, без серьезного последствия? А мы, не разобравшись, как два необузданных в гневе Зевса, начнем метать разящие молнии на его неприкрытую шкурой немейского льва голову… Скажет: «Вы что, взрослые, взбесились оба в самом деле?» И перед тетушкой Ранджаной неудобно будет, она выкормила, можно сказать, нас с Вальтером. – Карл говорил тихо, со смехом, хотя глаза были строгие и совсем не веселые, как будто он был на все сто процентов уверен, что у младшего брата это как раз не легкий флирт, а очень и очень серьезно.
– Ты прав, Карл, спасибо. – Так же быстро успокоившись, как и вспылил, Отто довольно угрюмо кивнул сыну в знак признательности. – Ну, идем. По моим часам пора обедать.
Карл пошел следом за отцом, на лестничной площадке догнал и с запозданием снова спросил:
– Ты так и не сказал, какое дело предстоит нам на этих днях. Здесь, в Виндхуке, или ехать куда придется?
– За столом и закончим этот разговор, – неопределенно ответил Отто. Видно было, что появление Вальтера с Амритой вот так, на глазах у всей прислуги и родителей, сильно выбило его из привычной колеи: неспроста это и не по-ребячьи это смотрится.
В светлом обеденном зале пробили часы, и по строгому распорядку в дому за столом собралась вся семья. Из детского крыла коттеджа появилась полнотелая, но сохранившая изящные манеры и былую привлекательность, с приятным цветом лица Эльза, а вместе с нею и четверо ребят, с разницей в возрасте, словно нарочно, через два года, так что самому маленькому Фридриху на днях исполнилось всего год и пять месяцев.
На стол накрывал Али, гибкий, расторопный и лицом почти такой же, как и три десятка лет назад. Тогда по знакомству с этим индусом Шульц Дункель, летом наезжавший с семьей в Виндхук, принял его в дом вместе с женой.
Весь обед Вальтер без конца и с явной надеждой поглядывал в сторону кухни, откуда с блюдами появлялся Али, словно ждал еще кого-то, но супницу на большом подносе принесла тетушка Ранджана. И взгляд, который она мельком бросила на смутившегося Вальтера, был полон материнской нежности и в то же время с какой-то затаенной тревогой. Покончив с едой, Вальтер нетерпеливо вытер салфеткой припухшие губы, с недоумением начал присматриваться к отцу и старшему брату. Вообще у них за столом не принято болтать попусту, но сегодняшняя тишина отдавала чем-то пугающим. Даже ребятишки, поглядывая на угрюмого, с насупленными бровями деда, ели молча, без толкания ногами исподтишка под столом.
– Вы что это… такие сердитые сегодня? – не выдержал и спросил Вальтер. Счастливый, распираемый вспыхнувшей в нем любовью, он готов был петь во все горло и обнимать весь мир, белых и черных, желтых и рыжих… Он спешил домой в полной уверенности, что его переход из юноши в мужчину заметят все, тем более многоопытный отец и старший брат – ведь что-то должно было измениться в его лице, в жестах, в поведении, в глазах, наконец! Ждал, что отец подойдет, возьмет ладонями за голову, посмотрит в эти самые сияющие счастьем глаза и с понимающей улыбкой скажет: «Ого! Нашего полку прибыло! Т е п е р ь ты доволен жизнью, сынок?» Но, похоже, отец и брат не захотели замечать происшедших в нем перемен, таких разительных, что их просто невозможно не заметить! Что-то другое их так озаботило, но что именно?
– Случилось в доме что-нибудь? – снова с долей обиды и досады в голосе спросил Вальтер и посмотрел на племянников – вроде бы здоровенькие. Старший Курт озорно подмигнул ему, дескать, у них все в порядке, а младшенький, измазавшись в каше – ел с тарелочки сам – не отреагировал на беспокойство дяди Вальтера.
– В эту пятницу отбываем поездом в Порт-Элизабет! – неожиданно и непреклонным тоном объявил Отто Дункель, поочередно всматриваясь в лица домочадцев.
Всеобщее изумление было таким, будто им сообщили о стремительно идущем на город новом всемирном потопе.
– Что-о? – Карл и Вальтерь спросили почти одновременно, но каждый со своей интонацией: Карл с интересом, словно радуясь возможности сменить образ жизни, а Вальтер с испугом – не ждал такого вообще! И Эльза, побледнев, но безмолвно потянула к себе маленького Фридриха, как если бы ему первому угрожала невидимая пока опасность.
– Эльза с детьми остается дома. А мы втроем отправимся в Порт-Элизабет, через всю Африку, – добавил Отто, увидев, как взволновалась сноха, но с чисто немецкой исполнительностью не сочла возможным вмешиваться в решения старшего в доме.
– Более полутора тысяч километров на колесах?! – Пораженный Вальтер с надеждой посмотрел на старшего брата – может, Карл попытается отговорить отца от такой несвоевременной затеи: именно сегодня ему ну никак невозможно расстаться с Амритой! Им еще столько надо сказать друг другу… И вдруг нашел спасительный, казалось, предлог. – Но мне скоро возвращаться в университет! Не могу же я…
– Я договорюсь с университетским начальством, – прервал сына все тем же непреклонным тоном Отто, отлично понимая, что своим решением основательно ломает планы младшего сына. Но решение он принимал не только ради спасения Вальтера от негаданного увлечения. Железный Дункель вынашивал эту мысль едва ли не все послевоенные годы, и вот теперь надо ее воплощать в дело, откладывать дальше некуда! – Если мы задержимся дольше необходимого, тебе дадут возможность ознакомиться с пропущенными лекциями. Дело идет о нашей общей судьбе, о выживании нашего рода. Поверьте, в противном случае я не стал бы этого предпринимать, отрывая Карла от семьи, а тебя, Вальтер, от… – Старший Дункель замолчал, поймал взгляд сына, впервые дав понять, что и ему кое-что уже известно, но закончил вполне безобидной фразой: – От предстоящих занятий в университете.
Вальтер с большим усилием над собой взял нужный тон нелегкого, он это понимал, разговора с отцом. Он понял, что вопрос о его свадьбе с Амритой отец решил отложить на несколько месяцев. Ну что же, это лучше, чем вполне возможное сегодня же решительное «нет!» браку с девушкой индуской. «Отец надеется, что я отстану от Амриты, если не буду видеться с ней это время, – догадался Вальтер. – Но разлука только усилит мою любовь к ней. И он поймет все это, когда мы возвратимся и я твердо заявлю в своем намерении…»
Положив салфетку на стол, он, внешне владея собой, спросил:
– А из Порт-Элизабета куда направимся?
– На подобный вопрос один мудрец ответил примерно так: «Тот, кто бросит якорь там, в конце пути, тот и увидит». Наша одиссея обещает быть не менее увлекательной! Это я вам обещаю. Увлекательной, но и весьма полезной для компании.
– Только бы не уподобиться нам спутникам великого путешественника из Итаки. Помните, у певца древности Гомера в начале поэмы есть такие слова… – Вальтер прикрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и процитировал: – «Сами гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы, съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога, – день возврата у них он похитил…» Или мы отправимся добывать китовый жир для моих милых племянников? Если так, то надо брать большой сачок ловить китов! – И Вальтер улыбнулся озорному Курту: ишь, не сидится ему на месте, готов бежать на улицу и носиться до ночи на велосипеде, пока отец не разрешает садиться за мотоцикл.
– Нет, мы отправимся не в Антарктиду, – усмехнулся Отто, радуясь, что и Вальтер не поставил ребром своего вопроса, накалив семейную обстановку до предела, что могло сорвать задуманную и теперь крайне необходимую поездку «в гости» к владыке океанов и морей Посейдону. Крепко надеялся, что время, новые встречи и впечатления помогут сыну избавиться от колдовских чар индуски. Твердо решил, до нужного часа не раскрывать сыновьям конечную цель задуманной поездки. – У вас четыре дня на сборы и на… расставания. – И совершенно неожиданно объявил: – Да, кстати, вы читали о том, что в парламенте Южно-Африканского Союза серьезно обсуждают вопрос о репатриации из страны всех индусов, китайцев и прочих желтых, понаехавших сюда в поисках работы?
– Как же это так – репатриировать индусов и других? – искренне удивился Карл, пожимая плечами: за газетными новостями он, как правило, не гонялся, довольствовался биржевыми ведомостями. – Возьми хотя бы этих индусов! Ведь абсолютное большинство из них переселились к нам, убегая от англосаксов довольно давно. А иные и родились здесь… Я где-то вычитал, что индусов в стране проживает не менее четырехсот тысяч человек! Ого, сколько будет слез и трагедий! Появились и смешанные браки, им как быть?
– Ну и что? – довольно резко отреагировал на эти цифры Отто. – Это их слезы, их трагедии, а не немцев! Тут не знаешь, как удержать в ежовой узде нигеров, а вдобавок еще азиаты всякие поналезли, вместе с черномазыми создают профсоюзы, одним лагерем против белых хозяев выступают, о своих каких-то правах теперь начинают заявлять! Хотят иметь права – пусть едут на свою землю и там бастуют против англосаксов! – И замолчал, потому что за спиной открылась дверь и в столовую бесшумно вошел Али с кофейником и с подносом. Когда ставил на стол фарфоровые расписные чашечки, пальцы слегка подрагивали и глаза у Али были опущены.
«Услышал, дьявол! – с досадой подумал Отто и укорил себя: – Надо сдерживать эмоции, черт побери! Совсем сдали нервы. Да и как не сдать им – что ни день, то скверные новости! Эйхмана изловили, Бормана словно гончими собаками преследуют, едва уходит от них! А тут еще эти черномазые партизанские шайки не на шутку развили активную деятельность в диких горах и в поселках, где живут под надзором полиции черные рабочие…»
В последний день памяти фюрера, в Свакопмунде, на кулуарном совещании старой гвардии было решено, что настало время срочно раздобыть средства и завербовать в Западной Германии достаточное число людей, прошедших службу в вермахте, и особенно в гестапо, пообещав им ежегодное приличное жалование или земли здесь, в Юго-Западной Африке. А в этой земле есть все – железо, алмазы, золото, олово, медь. Вокруг роскошные пастбища – есть чем владеть и есть что защищать, были бы только руки и оружие в этих руках!
«Необходимо изыскать средств как можно больше! Здесь ли среди коренных жителей, выходцев из Германии, в Южной ли Америке или в Европе, особенно в достаточно окрепшей уже экономически Западной Германии. Кто больше даст денег в укрепление национальной экономики и, стало быть, в избавление второй родины от начавшейся американской финансовой экспансии и от возникающей прокоммунистической заразы, тому и владеть в здешних краях богатствами, управлять политикой в независимом государстве!» – таков был подспудный лейтмотив прозвучавших выступлений в Свакопмунде.
Наличных денег у Отто Дункеля на данный момент не так много, хотя завод работает и не без прибыли, однако есть нечто такое у него про запас, что… Вот тогда-то он не удержался и весьма неосторожно – должно быть, под влиянием выпитого коньяка! – несколько преждевременно похвастал:
– Года через два-три янки намерены основательно прижать меня в Цамебе! Их без крепкой драки там не сдержать. Ну да мы им еще покажем, на что годны истинные немцы! Клянусь священными водами Стикса! – когда у меня появятся в руках не менее двух десятков миллионов фунтов стрелингов, да не в бумажках, а, скажем, золотишком… или алмазными камешками, тогда… – И он поперхнулся не шампанским, а собственными словами, поймав на себе несколько восхищенно-завистливых взглядов. Друзья восприняли эти слова как паянное бахвальство бывалого вояки, за которым, правда, тянулся довольно длинный и темный след прошлого. Некоторые восторженно закричали: «Браво, Отто! Пьем за будущие миллионы!» Но довольно скоро он понял, что не все восприняли нечаянно вылетевшую фразу за пустой звук, кое-кто из присутствующих знал, что бывший фрегаттен-капитан имел секретное поручение, а… это могло быть и скрытное перемещение в укромные места золота и драгоценностей из запасов Германии. «Не о них ли была та неосторожно вырвавшаяся фраза?» – так подумали в роковую минуту если не все, то некоторые из давних знакомых Дункеля.
– Черт побери, господа! – выкрикнул толстенький Иоганн Шрейбер, бывший штандартенфюрер. – Этот Железный Дункель постоянно удивляет нас то своим загадочным прошлым, то не менее таинственным будущим! Клянусь и я водами его подземной реки – мы еще будем присягать премьер-министру Дункелю! – И Шрейбер, притушив настороженный блеск серых, по-волчьи безжалостных глаз, через стол потянулся к Отто с полной рюмкой коньяка. – Да здравствует великая Германия и свободная Юго-Западная Африка со своим премьер-министром! К черту англосаксов и их губернатора!
Отто попытался отделаться шуткой, что в премьеры найдется более достойный человек, хотя бы и Мартин Борман, который еще довольно крепок телом и душой в свои шестьдесят с небольшим лет…
– Дружище Али, ты разобьешь дорогой сервиз, – через силу пошутил, улыбаясь, Отто и, похлопав старательного повара по руке, успокоил: – При всех переменах в политике нашего правительства в Претории тебе и твоей семье бояться нечего. Ты понял меня? Мы живем в Виндхуке, а не там, в Южно-Африканском Союзе, хотя англичане и присматривают за нами не без злобы.
Али склонился в почтительном поклоне и спиной к двери отошел от стола.
Вальтер сидел, стиснув пальцы рук на коленях, скрытых под столом. Его несколько растерянный взгляд проводил индуса до кухни, скользнул по накрытому столу, проследил за Эльзой – она повела ребятишек из столовой в спальню отдыхать после обеда, – потом уперся отцу в белый кончик носового платка, который аккуратно выглядывал из нагрудного кармана светло-серого пиджака. Отто, стараясь держаться непринужденно и в то же время выказывая себя понимающим отцом, сказал душевно:
– Я не против твоего юношеского увлечения. Амрита – чудесная девушка, слов нет… Но ты должен в первую очередь думать о своем будущем. И о будущем нашей родины – Германии! Для меня служение великой Германии никогда не было пустым звуком или пьяной похвальбой… – сказал и умолк, считая, что этим можно и закончить тему разговора, принялся допивать горячий кофе, бережно отхлебывая из чашечки с голубыми розами по кругу.