Волчок.
Волчок был самой счастливой собакой на свете. У него были прекрасные хозяева, которые его искренне любили. Старший хозяин, конечно, был порою строг и мог его поругать, если он слишком сильно резвился или плохо выполнял команды, которые они каждый день с ним отрабатывали. Все эти: «Лёг! Встал! Голос! Искать! Фас! Паси скотину!». Да мало ли какие! Но это был Хозяин! И только за одно это, ему следовало быть беззаветно преданным. А в его роду только такие вот псы и были.
А ещё у него был младший хозяин. Товарищ по всем весёлым играм и шалостям Митяй.
Был у него свой большой дом. Сарайка. Где под его охраной и опёкой жила хозяйская скотина: козы, овцы, жеребец Орлик и куры-хохлатки.
Еще, будучи маленьким щенком, как он себя помнил, всегда вокруг было вот так же.
В Лычково, где Сотник по случаю его и приобрёл, испокон веков такие вот собаки охраняли и пасли скотину. Готовы они были жизнь свою положить за хозяйское добро, но не уступить волчьему клыку или рысьей когтистой лапе. И порой ложили, как его отец, когда сдерживал, сколько мог, волчью стаю у хозяйского овина и там же был разодран в клочья, но не струсил и не сбежал позорно бросив доверенное.
Вот и Волчку пришлось вступить в свою первую схватку ещё молодым псом- подростком с взрослым и матёрым лисом из ближайшего с усадьбой соснового бора. Ветреной сентябрьской ночью, когда вокруг скрипели и шумели, пригибаясь сосны, услышал он как в углу, у начального венца сарая, кто – то настырно скребётся. Как не лаял и не подавал он тревогу, видно совсем не слышали его хозяева из избы, и когда в подкопанную щель между венцами пролез лесной рыжий разбойник, он смело вступил с ним в бой даже не задумываясь.
Вора погубила его наглость и самонадеянность. Он был уверен, что сможет легко одолеть это глупое длиннолапое недоразумение, которое тут порою носилось по всему двору, но ничего не стоило без своих опасных хозяев, особенно того старшего, что уже чуть было один раз не подстрелил его совсем недавно из своего лука. Спасла тогда лиса только его великолепная чуйка и хорошая реакция, что смогла увести вовремя от стрелы. И вот сейчас он думал по быстрому разделаться с глупым щенком и уже, затем заняться курями.
Просчитался!
Молодой пёс принял бой на своей территории. И когда в гаснущем сознании «рыжего» промелькнуло понимание злой ошибки, было уже поздно. После яростного поединка мощные челюсти молодого пса сомкнулись на его горле, свет померк, и вскоре всё было кончено.
Когда утром Митяй открыл сарай, удивляясь, почему друг не встречает его весёлым лаем, как это у них обычно бывает, его взору предстала картина. Два зверя, один чёрно белый, а другой огненно рыжий, лежали, сцепившись рядом, разодранные и все в крови. А лис уже был холодный.
«Тятя, тятя! Наш Волчок лиса загрыз и сам еле живой лежит», – закричал Митяй и припустился обратно вместе с Сотником в сарай.
Раны пса обрабатывали и зашили вместе. Митяй сам их промыл, выстриг вокруг шерсть и зашил той иглой, что дал ему тятя. Друга нужно уметь лечить, любого, пусть даже и четырехлапого. То умение всегда может в жизни пригодиться. Наставлял отец.
Несколько дней ничего не ел Волчок, только изредка лакая воду из глиняной миски.
–Тятя, он совсем уже исхудал, никаких сил нет уже у него, издохнет ведь,– тужил Митяй.
–Выживет, сынок, ты не переживай. Он же боец у нас, как воин дружинный после битвы. Нужно ему сейчас только время и покой, ну и конечно твоё внимание и участие.
И, правда. Прошла буквально седьмица и сначала съел пёс немного утиных потрошков. Потом заячью лапку в пасти «помусолил». Вот так к нему и вернулся аппетит. А уже, через какое – то время, всё стало у них по-старому. Игры, весёлая беготня и долгие тренировки. Только во взгляде у Волчка, когда он не играл и не носился с лаем за Митяем, всё больше проступал собачий ум, хватка и серьёзность. За скотину и птицу Сотнику можно было однозначно не волноваться. Не раз уже свирепо гнал он с хозяйского подворья любопытных куниц да горностаев, что с большим интересом и пристальным вниманием относились к хохлаткам и их цыплятам. А через три седьмицы так и вообще притащил он из ближайшего леса задушенную лису. «Мстит теперь пёс всему окрестному лисьему поголовью,– смеялся Сотник. – Не позавидуешь им теперь, скоро вообще тут всех повыведит».
Но и себе уроком будет. Нужно как можно серьёзнее укрепить все сараи, да и сам дом. Чтобы ни один зверь, каким бы сильным он не был, не смог пробратьсяне к скотине, не к нам. Ведь зимы тут долгие и суровые. А волков, рысей, росомах и медведей в окрестностях хватает с избытком. Попробуй только зевни!
Лесная борть.
Побежали дни ранней осени. Днём грело солнышко и порой было даже жарко, а вот ночи уже стали прохладными. На двор без зипуна и куртки выходить то зябко.
Повседневной работы было много. Нужно было, как следует подготовиться к долгой и суровой в этих краях зиме. Поэтому и трудились вдвоём – отец с сыном на славу.
Ухаживали за бортями. Как дикими, разбросанными по всему поместью, так и приручёнными у самого жилья. Мёд да воск из них уже не брали, так как пчёлам он и самим был нужен для нормальной и долгой зимовки. Для себя то они всё забирали ранее, ещё до той самой отлучки Андрея к Игнач Кресту. Сейчас же шла работа по перегонке мёда в липовые бочки да плавке в огромные, пудовые круги воска.
Оставался ещё, правда, недоработанным один небольшой дальний участок к северо-востоку от усадьбы. Было там всего три дерева борти, но зато одно из них маточное, то есть на нём жило сразу три пчелосемьи. И, не откладывая дело в долгий ящик, Андрей решил спозаранку следующего дня отправиться туда с Митей.
На усадьбе за хозяина, к его великому неудовольствию, оставался Волчок, бортники же, нагруженные всеми необходимыми «приспособами», выступили навстречу встающему из-за дальней кромки леса солнцу.
Работа бортника не была простой и требовала много знаний, сил и навыков. Матушка Андрея Феврония была из семьи потомственных пчельников, и многое из нужного Сотник почерпнул, живя на пасеке деда Кузьмы под Торопцом.
В качестве бортного дерева чаще всего использовалась сосна. И обязательно – с желтой сердцевиной. Считалось, что если сердцевина у неё красная или черная, пчелы в борти не поселятся или того хуже – погибнут.
Сама борть устраивалась высоко над землей с южной стороны дерева. Неподалёку неприменно должен был быть источник воды, например тот же лесной ручей.С помощью веревок человек поднимался наверх и специальным бортницким топориком выдалбливал дупло. Через узкую выемку (около 70 см в длину, 15−20 в ширину) изнутри дерева долотом и скобелем выбиралась древесина. Бортник следил, чтобы стенки борти оставались толстыми (не меньше 10−15 см), это позволяло дереву и дальше жить, а пчелы не замерзали в самые холодные зимы. Низ сосны до пяти метров вверх, начистую обрубался от веток, для затруднения влезания медведей. Сами бортники наверх забирались с помощью длинных верёвок и специальных лап с металлическими вставками на ноги.
Верхушка сосны так же обрубалась, что заставляло дерево затем, расти вширь. Иногда они достигали трёх, порою даже пяти метров, и жили по 150-200 лет, переходя в семье бортника от отца к сыну по наследству.
Борть изнутри натирали душистыми травами или их отваром. Затем отверстие закрывалось плашкой, а для выхода пчел делалось другое, более мелкое. Особая хитрость состояла в том, чтобы приманить по весне, во время роения, пчелиную семью. Дед Кузьма тщательно натирал борть отваром из мелиссы и Иван чая, а затем обильно смачивал всё сиропом 1 к 5 мёда и цветочной воды. В самой борте крепилась сушь (пустая сотовая рамка без мёда) и две-три узких полоски вощины. Всё это и было приманкой для пчёл разведчиц, которые активно облетали окрестности и приводили в облюбованную борть молодую семью пчёл.
Много было всяких секретов этого древнего промысла, но Андрею это было по душе, и занимался он им с удовольствием.
Люди борти не разоряли. За это издревле полагались строжайшие наказания, от смертной казни до разорительнейшего штрафа в десяток гривн. А чаще всего, вдали от правосудия, уличённому в разорении бортей просто «вежливо» предлагалось прыгнуть в низ. Десять-двадцать метров полёта служили хорошей профилактикой для любого лихоимца.
У каждой борти ставился личный знак владельца (знамёна, тамга), которые передавались из поколения в поколение и практически не менялись столетиями. Знамя обычно вырубали или вырезали на высоте роста человека, и оно сразу давало понять – борть чья-то собственность–Не трогай!
Дорога проходила по девственному лесу. Часто приходилось идти через маленькие ручьи и речушки. Зверья было много, но он в основном сам скрывался из вида, заслышав людей. Скрываться смысла не было, чай не на охоте, главным было быстрее дойти до нужного места.
И всё же поволноваться пришлось, когда они нос к носу столкнулись с кабаньем семейством.
Набитая звериная тропа, по которой и передвигались путники, делала резкий поворот у овражка, и Андрей вдруг резко остановился, подняв правую руку с сжатым кулаком. Перед ним из-за поворота выходил здоровенный секач, а за ним выступали самки с поросятами. Из пасти кабана торчали огромные, похожие на изогнутые кинжалы, клыки. Маленькие глазки злобно смотрели прямо на Сотника.
Такая встреча не сулила ничего хорошего! Кабан мгновенно разгонялся с места до огромной скорости и «пёр как танк». Остановить его можно было только хорошим копьём, уперев в землю, ну или пулей из двенадцатого калибра.
Всего этого у бортников не было, поэтому тихонько, буквально по сантиметру, Андрей начал смещаться с тропы в лево. За его спиной тоже, шаг в шаг, еле дыша, повторял это и Митя.
Секач был уверен в себе, за его спиной замерли самки с детёнышами, за которых, он не задумываясь, был готов отдать свою жизнь. Но если можно было избежать боя со столь опасным врагом – человеком, он был не против. И, подождав, когда эти люди скрылись в подлеске, стадо проследовало по тропе дальше.
Сотник с Митяем, переведя дух, тоже направились к своей цели.
–Повезло сын, кабан–страшный зверь, сколько охотников клыками рассёк! Навидался я на княжьих охотах! Щетина у него как броня, не всегда сулицей или стрелой то возьмёшь враз! Бывало, утыкаешь его, а он ревёт только да прёт как оглашенный, и рогатину-то иной раз ломал на охоте. Ну да, и мясо у него жёсткое да вонючее, особенно если ближе к гону. Лучше уж на мясо подсвинка брать.
С первой бортью сработали быстро. На сосну были закинуты верёвки. Вытащен вкладыш–должея, закрывающий вход в борть, а дымарём с гнилушками укрощены насекомые. И вот уже человек, в волосяной защитной маске, длинным бортевым ножом начал вырезать изнутри дерева янтарные да ароматные, так и сочащиеся вкуснейшим мёдом, соты. Все они были на высоте аккуратно перегружены в кожаные мешки и отправлены Митяю вниз.
Взяли немного, менее пуда. Борть была молодой, и следовало оставить пчелиной семье побольше, для её роста.
И вот, управившись, они взяли направление на маточную сосну.
–Тять, а что это за колода сверху висела, как раз над входом в борть?
–Да это мишек отпугивать, сынок, –ответил Андрей, поправляя ремни своего рюкзака, –Пошли быстрее, похоже, что заночевать нам там придётся, –и они ускорили шаг.
До маточной сосны оставалось уже совсем ничего, когда Андрей вдруг резко остановился и присел, оглядываясь, а в руке у него оказался меч.
–Что такое, тять? –тихо спросил Митяй, приседая рядом и накладывая стрелу на свой небольшой охотничий лук.
–Посмотри сам! –и Сотник отклонился чуть в сторону. На земле виднелся чёткий и совсем свежий след крупного медведя.
–Только что тут прошёл, и идёт он туда же, куда и нам надо, так что, сынок, идём вперёд со всей осторожностью!
И вот они уже увидели свою сосну, огромное, в два-три обхвата дерево, а под ним стоял, видать, тот самый огромный Потапыч, по следам которого они только что шли.
Митяй натянул лук и посмотрел на отца, тот усмехнулся, покачал головой и вымолвил шёпотом: «Погоди, сейчас представление увидишь.»
Медведь у сосны словно замер, и прямо как человек приложился своим мохнатым ухом к стволу, что-то там выслушивая. Затем довольно заворчал, и начал кругами ходить вокруг дерева, присматриваясь, где бы ему было удобнее залезть.
–Тятя, стреляй! Он же весь наш мёд сожрёт,–азартно зашептал мальчишка.
Сотник опять приложил палец к губам: «Тихо!»
Мишка, видно, определив оптимальный путь и тяжко вздохнув, (а как же, метров десять сосны были специально гладко обтёсаны от веток), начал с усилием и стонами карабкаться наверх. С огромным трудом он преодолел сложный участок, и уже дальше забирался гораздо увереннее, опираясь на ветки. И вот он уже у первой борти, на десяти метрах, осталось только вскрыть дупло да откинуть зачем-то свисающую тут на верёвке тяжёлую колоду.
Лапой отодвигаем её в сторону, и можно уже лакомиться мёдом. Но странная колода, качнувшись, снова оказалась у борти. Опять отодвигаем её в сторону. И вновь она возвращается на своё место. Те же манипуляции в третий и четвёртый раз. Мишка уже начал терять терпение. Да чтоб тебя! И он дал от души по колоде лапой. Та резко отлетела, и всё по тому же закону маятника, врезала на возврате Потапычу в ухо. Мишка бешено взревел, и со всей своей дури влепил с размаху по деревяшке. Колода унеслась к зениту. А её возвратный удар был такой, что ошалевший медведь бурой громадой рухнул на землю.
Уже через минуту, ещё даже не до конца придя всебя, он улепётывал со всех ног прочь, а в след ему нёсся громкий хохот и улюлюканье восторженных зрителей.
–Теперь понятно, для чего там колода привязана?
–Теперь понятно, тять! –ответил Митяй, вытирая слезы со светившегося смехом лица.
–Ну, спасибо Топтыгину за представление. А нам с тобой ещё тяжёлый труд предстоит, сынок. Борти тут зрелые, не враз и управимся, так что и заночуем тут рядом на полянке.
Половецкий поход.
На лесной полянке весело потрескивал костёр. Рядом в углях запекалась утка, подстреленная на недалёкой бобровой запруде, да закипал уже в походном чайнике душистый кипрейский Иван чай.
Можно было вытянуть усталое тело и просто о чём-нибудь поговорить.
–Тять, а расскажи что-нибудь из своей воинской службы? Ты помнишь свой первый поход?
Андрей снял закипающий чайник с огня. Разлил тёмно-бурый напиток по кружкам и добавил в него мёду.
–Пей, Митяй, расскажу я тебе про свой «детский» поход и как в нём я наш медный котёл, боевой добычей получил,–и усмехнулся, задумавшись.
«Было это в декабре 1193 года. Я к тому времени состоял в детских дружины Князя Мстислава Мстиславича Удатного, что княжил тогда в Триполье. Полтора года прошло, как определил меня в дружину батюшка Хват Иванович, Царствие ему Небесное. Я уже пообтёрся понемногу да привык к службе воинской. Поначалу же, конечно, было очень трудно, ну да не зря же тогда прозвище Волчок заработал, продержался как -то,»–и снова усмехнулся, вспоминая.
Так вот, как только замёрзли все реки, к своему любимцу, князю Ростиславу Рюриковичу, в Чернобыль прибыли послы от Чёрных клобуков, наших верных союзников, чтобы звать его в поход на половецкие вежи. Был князь лёгок на подъём, и это предложение пришлось ему по душе.
Забросив зимнюю охоту в устье Припяти, он со своей дружиной поспешил в Торческ, на реку Рось.
Отослал он так же гонцов в Триполье к своему брату, князю моему Мстиславу Мстиславовичу, с кем в то время был очень дружен. Оба-то они были схожи характером, лёгкие на подъём, храбрые да боевитые. И дружины их были самим своим князьям под стать. Отменно выученные и вооружённые, да закалённые в многочисленных сшибках и сражениях, как с лёгкими степняками, так и с тяжёлой конницей князей соперников.