– Вы хуже собак, ночные воры! – бросил он в ответ на мои слова.
– А вы лучше их? – не выдержал я. – Чем? Тем ли, что скупили земли больше, чем надо одному семейству, дерёте ренту с крестьян, чьими трудами эта земля не дичает, да пошлины с проезжих? Вы наживаетесь, не делая ничего, и кичитесь этим на весь удел! Поделитесь теперь с другими, не разоритесь!
– Нечего болтать с ним! – Хуан подошёл ко мне. – Вязать его, и туда, откуда вылез!
Однако сделать этого мы не успели. Из-за ворот раздался топот множества копыт, оглушительно взвыл рог, и мы едва успели шарахнуться к стене амбара – во двор один за другим на всём скаку влетели всадники. Меня отшвырнуло в одну сторону, старика – в другую; страшно вскрикнул, падая навзничь, Хуан – из его груди торчало древко копья. С проклятьем я выдернул копьё и подхватил товарища на руки. Поднимать тревогу было уже незачем – хозяева сделали это за нас, и пятеро гвардейцев с мешками, бочонками и обнажёнными мечами в руках уже выскочили во двор и стали пробиваться к своим коням.
– Держись! – Я поднял разом отяжелевшего Хуана, собираясь посадить в седло, но тут произошло неожиданное.
Давешний старик коршуном ринулся на нас и вцепился в Хуана. От былой гордости не осталось и следа – я разглядел перекошенное злорадством лицо, похожее на морду дьявола, которым на Острове пугают непослушных детей.
– Попались, негодяи! – зашипел он в самое ухо Хуану. – Не уйдёте, мерзавцы! Эй!!! Сюда!!!
Я наотмашь ударил его навершием меча по голове, повалив на камни двора; дон Рикардо с четырьмя товарищами были уже рядом и вскакивали в сёдла. Я сам не понял, как оказался на коне и кто помог мне втащить за собой раненого. Одежда на моей груди уже промокла в его крови, руки сделались скользкими. Мы разметали пятерых всадников, толпившихся в воротах, и что есть духу помчались прочь.
Не знаю, что за злая судьба заставила Прентосов вернуться раньше срока, но суматоха, которую подняли они, выручила нас. Пока во дворе усадьбы разобрались, что к чему, мы уже скрылись из виду. Прошло немало времени, когда наши кони замедлили бег. Погони не было.
Где очутится теперь гвардейская нашивка Хуана, оставалось только гадать, но все мы были уверены, что она так и осталась зажатой в руке боевого старикашки Прентосов и её непременно обнаружат. Более того – слуги купца убили одного из нападавших, а в третьем десятке Королевской Сотни на следующее утро недосчитаются одного рыцаря. Только ленивый не протянул бы нить от купеческой усадьбы до поредевшего отряда.
– Я слышал, на Материке вину за каждого убитого островитянина возводят на мавров, – проговорил Энрико.
– Хитро придумано! – мрачно усмехнулся Роберто. – Только здесь они не водятся. Тут и разбойников не бывает. Кроме нас…
Однако же рыцари – не разбойники. Они не владеют тем низменным ремеслом, в котором отнять – не главное. Разбойник умеет замести следы и затаиться, чтобы потом спокойно пировать, до следующего выхода на промысел. А как раз таиться и лгать мы не умеем – нас, дворян, с детства учат быть прямыми и честными. На первом же допросе мы выложим королевскому чиновнику всю подноготную. Товарищей не выдадим, но и самих себя не прикроем. Останется только допросить весь десяток, чтобы выяснить, кто посмел обидеть уважаемое семейство. А уж Прентос не поскупится на подарки судьям, чтобы заручиться их усердием в этом деле – торгаш злопамятен. Мы можем поклясться в молчании, но и это не поможет – законы таковы, что нас обвинят и вынесут приговор, пусть нас хоть совсем не будет рядом.
– Что теперь? – спросил Педро. – Когда раскроется – нас казнят?
Королевская Правда не жалует разбойников. Она велит казнить их через повешение, а от перекладины совсем недалеко до царства мёртвых – всего каких-то несколько футов, пока не натянется под тяжестью тела мыльная верёвка.
– Я так не думаю, – ответил Диего, в прошлом книгочей и знаток Правды. – Идальго положено приговаривать к смерти лишь за преступления против короны – а на Его Величество мы не покушались. Значит, смерти не подлежим. Хоть какой-то прок от нашего дворянства.
– А рыцарского звания нас теперь лишат, – закончил за него Роберто.
Раньше мне доводилось видеть Казнь чести, когда знатный человек, приговорённый к наказанию, лишался рыцарского достоинства. На площади столицы возвели эшафот, и двое сыновей сеньора, виновные в убийстве, взошли на него в полном рыцарском облачении. Слуги короля поставили осуждённых на колени и один за другим сорвали с них знаки отличия, всякий раз спрашивая, узнаёт ли король этих людей. И король, восседая на троне, всякий раз отвечал: «Нет, я не узнаю этих людей». В конце щиты с фамильным гербом перевернули вверх ногами и подняли на шестах так, чтобы притихшая толпа могла видеть их. Хор грянул поминальную песнь о двух умерших рыцарях, и под его звуки бывшие кабальеро понуро сошли с эшафота и растворились в толпе.
Я мысленно содрогнулся, вспомнив позорную казнь. И, полагаю, не я один.
– Лишат, как пить дать, – кивнул Диего. – И сошлют с Острова.
В комнате повисло тяжёлое молчание. Нарушил его Хосе – слуга дона Рикардо. Десятник нанял его в лучшие времена и уже давным-давно не мог платить, но Хосе крепко привязался к своему господину, из слуги сделавшись другом. Он повсюду сопровождал дона Рикардо. Повеса и гуляка, он был, однако, далеко не глупым и весьма надёжным человеком.
– Нам, господа, горевать не приходится, – сказал Хосе. – Мы теперь можем спокойно отправиться на Материк.
– И что там?
– Мавры. И жизнь там – не чета здешней. Постоянные стычки и сражения со всеми подряд – а чего ещё нужно рыцарю? Нас охотно примут в войска Дальних земель Его Величества, там лишних людей не бывает. И грабить там никто не запретит – право победителя на военную добычу неоспоримо.
– Это не твоего ума дело, мужлан! – вспыхнул Роберто. – Нас лишат рыцарской чести – ты что, не понял?
– Выбирай слова, сударь! – выпрямился Хосе. – Я не ношу рыцарских шпор, но мечом опоясан! Мой род не уступит твоему ни в древности, ни в заслугах! И за оскорбление я готов взыскать на поединке!
– Замолчите оба, – дон Рикардо сердито оборвал завязавшуюся ссору, – и послушайте, что скажу вам я.
Десятник встал, зачерпнул вина и залпом осушил кружку.
– Если кого-то из вас тревожит поругание его высокородной спеси, – устало заговорил он, – так мы его уже перенесли и переносим поныне. Сколько лет рыцари нищенствуют на королевской службе – столько терпят унижение. Избави бог задуматься об этом! Начав однажды, впредь не уймёшься. А Хосе прав – мы перестанем быть рыцарями, но останемся воинами. А воины на Материке нужны королю.
За окном забрезжило серое утро. Беда минувшей ночи уходила в прошлое, беда грядущего дня ещё не пришла. Все были утомлены, но уснуть не смог бы никто, кроме не ходившего с нами Хосе. Прежде чем завалиться на лавку, он сказал мне:
– Право, сеньор, не понимаю, как вы до сих пор сами не собрались на Материк! Здесь таким, как мы с вами, делать нечего. Верно говорят люди, что, когда нет удачи, несчастье помогает!
1. Идальго пашет землю
На Острове немного найдётся населённых мест, откуда бы не было видно море. Оно столь же обычно для островитян, как земля под ногами и небо над головой. Море живёт бок о бок с людьми от рождения до могилы, шумит за окнами, зовёт к причалам, ласково шепчет летними ночами, негодует во время зимних бурь. Даже если подняться на склоны гор, что вздымаются вдали от побережья, и оглядеться вокруг, синева где-то у горизонта напомнит, что величественная земля Исла-де-Эстрелла лежит среди пространства ещё более величественного. Островитяне мнят себя хозяевами морей – но в то же время не забывают, насколько мал среди Великого моря их собственный дом.
Там же, где моря не видно – в долинах Южного удела, в тени хребта Сьерра-де-Эстатуа, – о бескрайнем море напоминает разве что налетающий временами солёный ветер.
Где море – там всегда кипит жизнь, редкая бухта не населена, редкая часть побережья не бугрится крышами хотя бы рыбацких домиков. Но Южный удел стоит особняком. В нём нет выхода к морю. Его холмы вблизи побережья становятся круче, над ними поднимаются проросшие из недр каменные столпы. Чем ближе к берегу, тем чаще столпы – это уже не разрозненные утёсы, а исполинская щетина. Над морем она сходится в сплошную стену, чтобы оборваться вниз отвесными скалами, за которыми, дальше кромки прибоя, море пенит несметное множество больших и малых рифов – некогда морское дно не отставало от суши, вытягивая наверх острые каменные пальцы. Приблизиться к берегу в таких местах – верная погибель для всякого судна.
Поэтому жители Южного удела не прославились своими моряками и за сотни лет не построили ни одной пристани. Они нашли себя в другом – исстари в Южном уделе процветало земледелие и виноградарство (впрочем, вино в каждом из уделов Исла-де-Эстрелла своё – и в любом из мест непременно лучшее на Острове). Каменные пальцы земной тверди охватывают людские владения лишь по краям, а между ними, внутри очерченных камнями пределов, поля и луга раскинулись на многие мили. В старые добрые времена земля Южного удела могла кормить хлебом две трети Острова.
Впрочем, это дела минувшие. Уже лет пятнадцать Южный удел приходил в запустение – с тех пор, как в цене выросли мечи и латы да паруса боевых кораблей, о ценности возделанной земли подзабыли. Для нужд королевских войн поднялись налоги, труд землепашцев, и без того нелёгкий, потерял смысл. Множество крестьян и мастеровых снялись с места и ушли в города других уделов – освоить ремесло, отыскать занятие получше, пополнить ряды победоносного королевского войска.
Южный удел затих. Брошенные поля зарастали колючим кустарником, нередко попадались опустевшие подворья и целые оставленные деревни.
Глушь отторгает людей – и глушь привлекает их, разница лишь в том, чего люди ищут. Уйти из Южного удела спешили все, кто желал лучшей, безбедной доли и был готов сорваться с насиженного места. В Южный удел стекались те, кто по множеству причин избегал столицы и больших городов. Многие из них спасались от кровной мести или королевского суда, и притом не каждый был преступником или злодеем. Иные мечтали найти своё место там, где земля пустует и ждёт хозяйской руки. Все они селились как угодно и брались за любое дело.
И всё же пришлых жителей было не в пример меньше, чем ушедших. Из местных остались лишь самые крепкие и упорные крестьяне, не пожелавшие бросить отцовские владения сеньоры, да держался ещё на одном упрямстве единственный в уделе город – некогда богатый, а ныне ветшающий Эль-Мадеро.
Идущий за сохой человек казался обычным крестьянином лет тридцати или около того – высокий, длинноногий, худощавый. Тёмные волосы были стрижены коротко и только спереди торчали непослушным вихром. Пахарь смотрел прямо перед собой, и невнимательный человек счёл бы его глаза тусклыми, но сведущий мог бы сказать – и не ошибиться – что так смотрят дула бомбард – чёрные, безмолвные, но в любой миг готовые полыхнуть убийственным пламенем. Взгляд выдавал в человеке воина. Впрочем, не только взгляд. Резкие черты обветренного лица, острый клин бороды, густые усы, воинственно торчащие кверху, – всё указывало на гордый и горячий нрав человека, неизвестно какой силой поставленного идти за сохой.
Стоило ему расправить плечи – и в нём словно выпрямлялась с силой согнутая полоса стали. Становясь прямо, чтобы оглядеться или вынуть из земли соху, пахарь незаметно для самого себя принимал рыцарскую осанку и гордо поднимал голову, разом делаясь выше. Тогда становилось ясно, что вместо сохи ему бы больше пристал боевой конь, сверкающие латы и шлем с плюмажем из цветных перьев. Но человек снова склонялся – и рыцарь исчезал, неохотно прикрываясь личиной землепашца.
Он только что закончил вторую вспашку – давно оставленная, неухоженная земля плохо поддалась бы сохе даже в руках опытного пахаря, – вытер пот со лба и невесело усмехнулся:
– Пабло был прав. – Человек обращался не то к себе, не то к лошади. – Это не сложнее, чем целый день простоять в строю, а проку больше.
В пустом поле не было никого больше, и приближающийся перестук копыт привлёк внимание человека. Он вглядывался в даль, ожидая появления всадников.
– Не иначе, в удел пожаловали гости! – проворчал он. – Хотел бы я знать, кто и куда спешит в такую рань!
На дороге между тем показались четверо верховых – двое сеньоров, каждый в сопровождении слуги. То, что первыми скачут сыновья знатной фамилии, можно было понять с первого взгляда – из-под дорожных плащей виднелись богатые одежды, чёрные береты украшали орлиные перья – знак высшего сословия. О том же говорили и шпоры на сапогах, и длинные рыцарские мечи у пояса каждого.
Если бы искусный художник вздумал написать образ глубокомыслия, из-под его кисти наверняка вышел бы портрет старшего из всадников. Высокий, уже немолодой, он сидел в седле так, будто был единым целым со своим скакуном. Плащ, что развевался за спиной всадника, ещё сильнее подчёркивал его неподвижность. Пронзительные глаза смотрели из-под хмурых бровей только вперёд, но, несомненно, замечали всё вокруг. Густую чёрную бороду уже тронула седина.
Второй казался младше своего спутника лет на десять, лицом и статью походил на него, но черты его, более тонкие, были в то же время более жёсткими. Гордо подбоченившись и заломив берет набекрень, он оглядывался по сторонам с видом охотничьего сокола.
Завидев человека в поле, всадники задержали бег своих коней.
– Доброго утра! – окликнул его старший из сеньоров. – Не подскажешь ли путникам, как далеко отсюда до славного города Эль-Мадеро?
– Миль десять, – охотно ответил пахарь. – Это по прямой, как летают орлы. По земле дорога петляет, выйдет раза в полтора длиннее. Да будьте осторожны, господа, в полумиле отсюда дорогу размыло прошлой осенью. Карета в те ямы ещё не провалится, значит, чинить не время. Но переломать ноги лошадям уже можно.
– А ты способен изрядно пошутить! – усмехнулся младший всадник. – Держи! – И он потянулся было к кошельку на поясе.
Пахарь скрестил руки на груди:
– Я подаяний не беру!
– Вот как? – удивился молодой сеньор. – Как твоё имя, гордец?
Человек расправил плечи – вновь распрямилась полоса стали:
– Дон Карлос де Альварадо.
– По какому праву ты, мужлан, смеешь называться дворянским именем? – вспыхнул кабальеро. Всадник стоял совсем близко к пахарю; его рука сама метнулась к плети, висевшей на луке седла.
Пеший не сдвинулся с места.
– Называюсь по праву благородного рождения! – Он смотрел на конного с вызовом. – Моё полное имя длиннее вдвое, но в этом поле ему тесновато!
– Идальго пашет землю? – Дворянин остановился в изумлении. – Какого дьявола?
– Идальго ест хлеб и овощи, – спокойно ответил пахарь. – Сами они не вырастут. И если ты, сударь, готов грозить плетью крестьянину, тебе следует знать, что над дворянином можно занести только меч – в честном поединке!
– Это вызов? – Сеньор мгновенно соскочил с седла, сжимая рукоять меча.
– Подтвердить кулаком для ясности? – Тот, что назвал себя доном Карлосом, хищно усмехнулся. Для схватки он годился намного лучше, чем для вспашки земли. Он мгновенно убрал руку за спину – и тут же выставил перед собой боевую дагу – длинный кинжал, хотя скорее – короткий меч.
– Нет! – Старший путник внезапно вырос между двумя задирами, не подпуская их друг к другу.
– Дон Себастьян!.. – возмутился младший.
– Убери меч! – Слова старшего прозвучали суровым приказом.
– Но…
– Убери меч и вернись в седло! Именем герцога!
Молодой сеньор нехотя повиновался.
– Не держи зла, благородный кабальеро, – обратился дон Себастьян к пахарю, не ожидавшему такого поворота событий. – Позволь задать тебе ещё несколько вопросов.
Пахарь-дворянин убрал дагу, но смотрел исподлобья.