– Нам говорили о справедливости закона. О мудрости государей и о том, что королевство нужно людям как воздух. Но я видел и вижу иное.
Пабло сердито встопорщил усы, дон Карлос навалился на стол, сверля собеседника глазами – тот вызывал всё больше любопытства. Алонсо продолжал:
– Слуги короля говорят, что государство существует ради народа. Но оно не знает и не хочет знать, в чём нуждаются простые люди. Государство замкнулось в себе самом, сотворило собственное, одному ему понятное устройство и живёт, не выходя за его пределы! Устройство разрастается с каждым годом, становится многолюдным, а спесивым оно было всегда.
– Ты был чиновником?
– Я не стал им. – Голос Алонсо зазвучал радостно. – Когда оставлял службу по собственной воле, на меня смотрели как на умирающего – жизнь за стенами ратуши для чиновников немыслима. Только там, в своём фальшивом мирке, они считают себя избранными, вознёсшимися выше народа, что содержит всё это войско нахлебников. Ведь сами королевские слуги ничего не созидают. Они лишь соревнуются между собой в витиеватости языка, которым пишут законы. Даже учёному человеку трудно разобраться в их смысле, от этого рождаются хаос и произвол властей.
– Ух, парень! – прищурился Пабло. – С такими речами берегись альгвазилов!
– Уже научен, – кивнул Алонсо. – В Восточном уделе меня схватили и приволокли прямиком к коррехидору. Тот полистал мою рукопись и велел убираться на все четыре стороны. Даже книгу вернул – не нашёл в ней преступных мыслей. Но к каждому островитянину альгвазила не приставишь, а говорят все люди. Говорят о разорении, точно от войны!
– Ты не видел войны! – в один голос оборвали юношу солдат и рыцарь.
– Но видел разрушения. Пусть не быстрые, но неумолимые и жестокие. Деревни, брошенные жителями, полупустые города, поля, заросшие бурьяном! А сколько поэтов, художников и учёных прозябает в нищете либо занимается не своим делом, чтобы хоть как-то прокормиться! Вы правы, сеньоры, это не война – это хуже войны! Разорение несёт королевская власть, и несёт не оружием, но алчностью и безразличием к судьбе собственного народа. А ведь прежде она обязалась беречь и защищать его!
– Ты сейчас о чём?
– Да хоть о налогах. Они возрастают, а взамен не идёт ничего. И всё это – на фоне роскоши, в которой с ведома короля утопает столица. Любой праздник, турнир или бой быков там обходится в такую гору реалов, что хватило бы на целый удельный город! Многие жители славят короля, им ничего не известно о бедах Острова. И я хочу показать в своей книге правду, чтобы никому в королевстве впредь не быть обманутым!
– Ты лучше скажи, – нахмурил брови дон Карлос, – неужели ни одна учёная голова в Срединном уделе не заметила всего этого раньше и не придумала избавления?
– Придумали задолго до нас. Я читал труды Учёного…
– Которого?
– Учёного с большой буквы. Его называют так, и он достоин подобной чести. Он не смотрел на народ свысока – и народ помнит его вопреки негласному запрету властей на само его имя. А ведь такой запрет – тоже признание.
– Что говорил Учёный?
– Развивал идеи предшественников. Господствует доктрина о том, что власть дана свыше, наделена божественной благодатью и, следовательно, непогрешима. Но Учёный писал, что любая власть, забывшая о своём предназначении, теряет благодатное начало и превращается в бедствие для собственного народа. Когда власть становится обузой, народ получает право свергнуть её и избрать новую. И в этом нет ни греха, ни преступления.
– Тогда ничего удивительного в запрете на его имя, – вздохнул дон Карлос. – Но наш народ не станет свергать власть.
– Я бывал в разных уделах – везде одно и то же! – Юноша вскинул подбородок, готовясь к жаркому спору. – Меняются только имена ненавистных народу алькальдов короля! Недовольство висит в воздухе. Оно чувствуется во всём – разговорах, песнях, шутках! Порой кажется, что недовольство сближает разные сословия. Почему народ не свергнет власть?
– Хочешь – скажи из-за лени, хочешь – из-за робости. Да не всё ли равно? Главное – не поднимутся и не свергнут. Поверь мне. Я видел, что позволяют делать над собой сильные и храбрые люди на военной службе. Ради наград и повышений, а то и просто под страхом телесных наказаний. Рождённые для мечей опасаются розог! И среди них немало дворян, а это – сила и гордость народа! Чего говорить об остальных!
Алонсо молча опустил глаза, не находя ответа.
– Просто сила покоряется силе. – Дон Карлос заговорил спокойнее. – Я видел сам и готов поклясться честью, что государство – самый большой и могучий из всех живущих разбойников. Оно возникло и держится на грубой силе и не терпит соперничества. Чьего бы то ни было.
– Золотые слова, сеньор, – закивал в ответ Алонсо. – И если так, то из разбоя вырастет только разбой, это естественно! Чтобы защитить своих подданных, государство обязано взять на себя заботу о тех, кто лишён самого необходимого. Иначе любой, кто испытывает нужду во всём, имеет право отнять у другого его излишки.
– Ты опять за своё, – устало вздохнул кабальеро. – Я знаю историю о десяти благородных рыцарях, которые думали и поступали так же. – Он положил ладони на стол и медленно один за другим загнул пальцы, в конце с силой сжав кулаки.
– Что стало с ними?
– Отправились воевать на Материк простыми солдатами. Почти все остались там. – Дон Карлос поднялся и залпом осушил кружку.
Шум выпивших людей в зале не прекратился – он лишь стих на пару мгновений и зазвучал снова, но теперь в нём слышалась сердитая тревога. Раздались неторопливые и нарочито громкие шаги. Дон Карлос увидел, как по таверне вышагивают, походя расталкивая попавшихся навстречу, пятеро молодцов в потрёпанных, вызывающе ярких одеяниях. Они бросали по сторонам взгляды, полные высокомерной скуки, словно столичные щёголи, ни с того ни с сего угодившие в притон бродяг. Хотя и сами молодчики, без сомнения, были завсегдатаями подобных мест. Завёрнутые в короткие широкие плащи, в сдвинутых набекрень огромных беретах, они могли бы сойти за чужестранцев. Вдобавок всю одежду от беретов до чулок покрывали разрезы, как будто оставленные десятками лезвий в многочисленных схватках. Махос, городские бандиты.
«Беда не приходит одна, – говаривали на Острове, а пословица продолжалась: – Махо идёт следом». Городские бандиты внушали людям тревогу ещё большую, чем их горные и лесные собратья – те нападали лишь тогда, когда чуяли поживу. Иное дело – махос. Крепкие парни, народившиеся в городских трущобах, всю жизнь не знавшие ничего, кроме кривых полутёмных улочек, и не дорожившие ничем; с детских лет они изнывали от безделья и нерастраченной удали. Махос набрасывались на людей ради забавы, лишь бы жертва не нашла в себе мужества защищаться. Эти мерзавцы могли избить человека лишь за то, что не были знакомы с ним.
С хозяйским видом махос приблизились к столу, за которым сидели трое нездешних посетителей. Один, распахнув плащ, как будто невзначай мотнул перед ними тяжёлой чинкуэдой, притороченной к поясу, вытянул из складок одежды кожаную кружку на ремне и без приглашения налил себе вина. Двое других остановились чуть поодаль, недобро ухмыляясь. Четвёртый тяжело опустился на табурет рядом с доном Карлосом, вперив в него наглые глаза; кабальеро ответил презрительным взглядом, незаметно убрав правую руку за спину – поближе к даге. Пятый – страшный верзила, от груди до глаз покрытый чёрной шерстью, – сгрёб за шиворот и вытолкнул из-за стола Алонсо – тот и рта раскрыть не успел.
– Эй, парень, – повернулся к нему Вальехо. – Я беседую с этим молодым господином!
– Хочешь отправиться следом? – Махо зевнул в лицо Пабло; зубастая пасть широко распахнулась, исторгнув рычащий звук.
Однако захлопнуть рот бандиту не довелось – удар старого солдата своротил ему челюсть. Верзила не удержался на лавке и полетел на пол, растолкав в разные стороны двух своих приятелей и успевшего подняться Алонсо. Дон Карлос молниеносно выбросил руку вперёд, и ближайший махо захрипел, зажимая руками пронзённое горло. Кабальеро едва успел увернуться – возле него в столешницу глубоко врубилась чинкуэда третьего бандита.
«Драка!» – радостно завопили на другом конце зала. В следующие минуты все, кто был в таверне, вскочили с мест. Ужин обернулся побоищем.
Прав был Алонсо – недовольство уже давно заразило всех, прав был дон Карлос – не у него одного чесались руки. Половина посетителей таверны мгновенно нашла себе противников из числа другой половины, с улицы вбежало ещё с полдюжины махос, проходивших мимо. В орущем хаосе среди бьющейся посуды, летящих кувырком табуретов, опрокинутых столов и катающихся по полу тел кабальеро фехтовал на кинжалах с предводителем махос. Тот на удивление ловко управлялся со своей неуклюжей чинкуэдой. Рыцарю, десять лет проведшему в битвах, стоило немалого труда уклоняться от его частых размашистых ударов. К тому же бандит намотал плащ на левую руку и защищался им на манер щита, норовя ослепить противника, захлестнув ему голову.
В тот миг, когда дон Карлос сумел поймать уколом правое плечо своего врага и клинок даги упруго вздрогнул, упершись в кость, в дверном проёме засверкали шлемы альгвазилов. Что-то тяжёлое обрушилось на затылок кабальеро, и таверна «Пять пальцев» со всеми, кто решил в тот вечер сжать кулаки, перевернулась перед его глазами и рухнула в темноту.
3. Жизнь наперекор
– Карамба! – Дон Карлос разомкнул веки. Светлее от этого почти не сделалось – полумрак едва разгонял огонёк какого-то огарка.
– Тише, тише, сеньор. – Пабло присел рядом, поднёс ко рту кабальеро плошку с водой. Тот, приподнявшись, поднял руку, взял посуду и одним духом влил в себя. Затем повёл по сторонам тяжёлым взглядом в поисках добавки. Старого солдата не удивил вид дворянина, хлещущего простую воду, – «Пламя Юга», с вечера разгоревшееся в нутре у человека, за ночь поднимается до самого горла. А заливать пламя лучше водой, будь ты хоть трижды благородным сеньором.
– Карамба! – повторил дон Карлос.
Вторую плошку он выпил наполовину, остаток вылил себе на голову. Струйки, бегущие по лицу, не уняли тупой боли, но дали понять, что человек все ещё на земле. Значит, блаженные владения Отца Небесного по-прежнему не спешат принимать его. На макушке идальго нащупал внушительных размеров шишку.
– Где мы? – спросил рыцарь.
– В городской тюрьме, – угрюмо ответил Пабло. – Тут и ночевали.
– Чем обязаны их гостеприимству?
– Не помнишь?
– Признаюсь, не всё!
– Да ты ничего не пропустил. – Пабло выгреб из волос застрявшую солому. – Ты упал, а в таверну ввалилось столько альгвазилов, словно вся местная стража заявилась. И принялись хватать всех подряд. Нас с тобой волокли вшестером. Вот мы и здесь.
Усевшись, идальго оглядел камеру – тесную, едва вместившую двоих заключённых, с кое-как укрытым соломой полом. Тусклый свет масляной лампы не доставал до окна – неровной серой щели, рассечённой чёрными тенями. С вбитых в шершавый камень колец свисали ржавые кандалы – узников не стали заковывать. Не сочли нужным.
– Как долго?
– Я, сеньор, потерял счёт времени. Тут глухо, как в ведре, и в чёртово окно видно не больше! Небо за окном мне по душе, но железные прутья поперёк него – это уже лишнее, клянусь Отцом Небесным! Судить будут утром?
– Как соберутся – так будут. У суда могут найтись дела поважнее, тогда и неделю гостить можно.
– Ихос де путас![1] Как будто есть в этом толк! – Пабло сердито хлопнул рукой по стене. – Пожрать бы чего.
– За это не тревожься, – усмехнулся дон Карлос. – Кормить будут как дворян.
– Вкусно? – весело удивился Вальехо.
– Дорого! – подкрутил усы кабальеро. – В тюрьмах королевства плату за еду вычитают из кармана заключённых. А цены у них изрядные.
Старый пикинёр вопросительно уставился на своего товарища.
– Знаю по себе, – кивнул тот. – Ведь не ради забавы я десять лет назад отправился на Дальние земли.
– Ну так расскажи, – попросил Вальехо. – Тебе нечего стыдиться – мне плевать на прошлое человека, который трудится, пьёт и дружит со мной в настоящем.
– Успею. – Дон Карлос снова потянулся к плошке с водой, но, передумав, приложился сразу к кувшину. – Когда тебя схватили – ты дрался с альгвазилами?
– Не успел бы, – мотнул головой Пабло. – Бросился к тебе, а попал в объятья к ним – к четверым за раз. А к чему тебе?
– Скажешь на суде, что не дрался. Я возьму всю вину на себя.
– Это ещё зачем?
– Простолюдина за драку выпорют, за поножовщину могут и повесить. Лучше им думать, что ты в драке не замешан. Я же дворянин, мне за драку не сделают вообще ничего. Даже судить меня может лишь дворянский суд. Его нет в этом негодном городке. Не станут они утруждаться ради подобных пустяков.
Пабло лишь покачал головой в ответ – было видно, что он сомневается.
– Так и скажем, – повторил дон Карлос. – Мне опасаться нечего. Я ничей. А у тебя семья.
Ход времени – большая загадка. Стоит лишь подумать, что времени мало, как оно разгоняется до невероятной быстроты и истекает быстрее, чем вода успевает уйти в песок. Но если не знать, сколько его… Казалось, небо за окном даже не думает становиться светлее.
– Позволь спросить, сеньор, – Пабло нарушил затянувшееся молчание, – как ты умудряешься так жить?
– Как? – не понял дон Карлос.
– Одиноко. Быть ничьим.
– А что такого? Сколько существ на белом свете живут именно так!
– Но не люди же! Люди живут ради чего-то или кого-то.
– Скорее бы к судье! – с невесёлым смехом воскликнул дон Карлос. – Его вынужденное любопытство не сравнится с твоим праздным! Я, право, не вижу, как одиночество может мешать иметь цель в жизни.
– Ну, я это… Я видел много людей, – виновато произнёс Пабло. – Ты не похож ни на кого из них. Сеньоры и вояки гоняются за властью и славой, купцы – за богатством, люди попроще держатся за жизнь – для них это семья и какой-никакой достаток… Все ради чего-то.
– Ради чего ты? – спросил кабальеро.
– Я спросил первым!
– И первым ответишь.
Пабло задумался.
– Пожалуй, ради своей семьи, – наконец ответил он.
– Но ты был солдатом!
– Был! После того как ты присягаешь королевству, берёшься за оружие во имя королевства и за королевство же люди короля тычут в тебя пиками, верить в королевство я перестал. Семья – это последнее, чёрт возьми, что по-настоящему есть у человека, что не предаст! Я нашёл своих людей и живу ради них.
Вальехо говорил с жаром. В памяти его встали события двадцатилетней давности – одна из войн, столь редких на Острове. Когда старый король умер, не оставив наследников-мужчин, внезапно явившийся с Материка герцог Фердинанд Молниеносный – дальний родственник покойного государя – заявил свои права на трон. Герцог подкрепил своё слово шестью тысячами наёмников, и наследование обрело скверное сходство с завоеванием.
Алькальд Западного удела не признал новоиспечённого короля, но что могла одна терция против шести тысяч? Непокорных разгромили в неравной битве, и рядовой пикинёр Пабло Вальехо чудом остался жив, хотя не вполне невредим.
– Теперь твой черёд, – сказал он.
– Что ж, изволь. – Дон Карлос поднялся и медленно обошёл камеру кругом, дёрнул решётку – та не поддалась. – Признаюсь, мне неизвестно, ради чего. Тут не ради чего-то. Скорее – наперекор всему.
– Это как?
– Очень просто. Когда тебе не нравится то, что творится вокруг, но ты даже не догадываешься, как это изменить. А хоть бы и знал – сил всё равно недостаточно. Тогда следует сопротивляться, чтобы после не винить себя в сдаче без боя!
– Точно как мы двадцать лет назад, – вздохнул Пабло.
– Я тогда был ребёнком, – проговорил дон Карлос. – В моём родном Северном уделе земли мало, зато каждый третий – идальго. Может, поэтому их устремления на поверку простонародны – когда достаток под сомнением, не до спеси. Даже родовое имение становится обузой, не принося ничего, кроме хлопот. Потому все стремятся на государеву службу в столицу или хотя бы в Срединный удел. Отец хотел бы видеть меня чиновником при дворе короля – не важно какого. Но я хотел быть воином и настоял на своём.