В какой-то момент Себальд споткнулся о труп разбойника, потерял равновесие, и следующий удар атамана шайки был бы уже неотразим, тем более что изрядно покореженный щит рыцаря превратился в ненужный обременительный хлам.
И в этот момент раздался чей-то звонкий крик, и Эбергунд сломался на замахе. Топор выпал из его ручищ, он схватился за шею, пытаясь выдернуть глубоко засевшую занозу в виде арбалетного болта, и с грохотом завалился на залитую кровью галерею. Себальд вскочил на ноги, оглянулся и увидел мальчика, который сноровисто перезаряжал свое смертоносное оружие.
– Прими мою благодарность! – вскричал растроганный рыцарь. – Я твой должник!
– Пустяки, мессир! – бодро откликнулся Хаго.
Он был счастлив – как птицелов, который после долгих и пустых ожиданий наконец поймал в сеть целый фазаний выводок. Пока шло сражение, юный хитрец держался несколько сзади. Ведь он не мог драться наравне со взрослыми, так как из холодного оружия имел только длинный (правда, очень острый) нож. Зато его арбалет был готов поразить врага в любое мгновение. А уж стрелял Хаго отлично.
И он дождался своего часа. Внутри у мальчика все пело. Рыцарь сказал, что он должник своего юного спасителя, а уж долги Хаго мог выбить из кого угодно. Херр Альдульф обучил его многому…
Вскоре опасность взятия восточной башни была ликвидирована, и Себальд быстро спустился во двор, потому что раздался звук боевого рога. Для рыцарей объявлялся общий сбор. Внизу его уже ждал Геррик с оруженосцем, который держал за поводья оседланного жеребца Себальда.
– Покончим с этим отребьем одним ударом! – громко провозгласил барон. – Иначе разбойники попьют у нас кровушки.
Себальд был с ним согласен. Шесть закованных в броню рыцарей с оруженосцами – страшная сила.
Похоже, раубриттер не знал, что у Ландварта такие опасные гости. Иначе он обошел бы замок десятой дорогой. Возможно, он уже и разглядел, кто сражается на стенах, и даже сосчитал рыцарей, но сдавать назад было поздно. Оставалось или победить, или погибнуть. Впрочем, умирать раубриттер не собирался. Ему нисколько не было жалко разбойников. Набрать новых лесных бродяг вместо сраженных под стенами замка – плевое дело.
Но бежать с поля боя раубриттер не хотел. Конечно, до поры до времени. Он все еще надеялся на благополучный исход своей авантюры. В особенности его привлекало то обстоятельство, что при удачном исходе штурма в плену могут оказаться рыцари, за которых он получит большой выкуп. Да и разбойникам его ретирада окажет плохую услугу. Ведь на некоторых участках крепостной стены все еще шло сражение, хотя кнехты Ландварта постепенно одолевали лесной сброд.
Подъемный мост упал с грохотом, и отряд рыцарей, на ходу истребляя ошарашенных разбойников, которые в большинстве своем не имели даже кожаных панцирей, устремился к опушке, где высился на своем андалусском вороном раубриттер. Он развернул жеребца, дабы удрать, но потом, сообразив, что тяжелый, неспособный к длинному бегу дестриэ устанет быстрее, чем его догонят, стал организовывать оборону возвышенности, на которой находился.
К горькому сожалению раубриттера, его «копье» было слишком малочисленным, чтобы сдержать натиск закованных в броню рыцарей. А лесные бродяги, которые поначалу охотно откликнулись на призыв раубриттера защищать холм, завидев, с кем им придется сражаться, начали постепенно разбегаться, просачиваясь через подлесок, словно песок сквозь пальцы руки. С рыцарем остались лишь самые стойкие, которым нечего было терять и которым смерть не казалась чем-то страшным на фоне их беспутной неприкаянной жизни.
Удар рыцарского «клина», на острие которого находился сам барон, был страшным. Мечи гостей Ландварта рубили со свистом. Рыцари были обозлены до предела. Они ведь защищали не только замок барона, но еще и своих жен. А это был большой стимул.
Жиденькое охранение холма, на котором находился раубриттер, было опрокинуто за очень короткое время. Мощный копейщик рыцаря-разбойника все же достал своей глефой[42] одного из рыцарей. Но тот успел увернуться, и ранение получилось пустяковым. Себальд коршуном налетел на копейщика и смахнул ему башку, как головку репейника.
– Раубриттер мой! – громоподобно рявкнул барон, бросая своего жеребца вперед.
Никто не оспорил его право наказать главного злодея. «Копье» раубриттера было повержено, только юного пажа пощадили, и он лежал на земле ничком, покорно обхватив голову руками.
Ландварт и рыцарь-разбойник схлестнулись с железным грохотом. Мечи высекали искры, их жеребцы дико ржали и бесились, становясь на дыбы, и вершина невысокого холма вскоре была вся изрыта лошадиными копытами – словно и впрямь турнирная площадка. Раубриттер покорился судьбе, но будучи отменным воином, сдаваться на милость победителя не желал.
«Все-таки между бароном и этим отщепенцем явно существует кровная вражда», – подумал Себальд, с напряженным интересом наблюдая за поединком. Ведь если раубриттер сразит или ранит барона, то следующим его противником станет он, как ближайший друг хозяина замка. Об этом заявил еще на пиру сам Ландварт.
Но Себальд зря волновался. Барон провоевал полжизни – с того момента, как его возвели в рыцарское достоинство. Он был не менее опытным бойцом, чем Себальд. В какой-то момент он неожиданно бросил меч в ножны и схватился за прикрепленный к седлу моргенштерн[43].
Ландварт быстро соображал и в пылу схватки не мог пропустить миг удачи, которая заключалась в том, что раубриттер остался практически беззащитным (если не считать крепкого панциря испанской работы). Его щит погнулся, а рукоять, за которую рыцарь-разбойник его удерживал, практически оторвалась и держалась на честном слове.
Будь на ногах оруженосец раубриттера, он поднес бы господину запасной щит, но его участь была незавидна. Оруженосец лежал в кустах раненный, и никто не мог поручиться за его жизнь – неистовый Геррик разрубил его доспех, и кровь от страшной раны кропила пожухлую зелень.
Хлесткий удар моргенштерном прекратил схватку. «Утренняя звезда» вспорола панцирь, расколов его как орех, а неуклюжая попытка раубриттера как-то защититься или увернуться не увенчалась успехом.
Он издал короткий крик и упал с коня. Едва его мощная фигура перестала маячить на фоне сражения, наемные солдаты раубриттера и оставшиеся в живых разбойники начали разбегаться – кто куда. Хозяин убит, значит, договор между ним и солдатами утратил силу. Сражаться бесплатно дураков не нашлось.
Но раубриттер был только тяжело ранен. Ландварт слез с коня, подошел к поверженному рыцарю-разбойнику, снял с него шлем и с удивлением воскликнул:
– Барон Вольфгер?! Глазам своим не верю… Чем же я заслужил твою немилость, что ты решил уничтожить меня?
– Ты увел мою невесту Хлодесинду!
Несмотря на тяжелое состояние, раубриттер пылал ненавистью к Ландварту.
– Вон оно что… – Ландварт презрительно ухмыльнулся. – Врешь ты все, Вольфгер-волк! Твоя волчья натура не может прожить ни дня без крови. И мстишь ты мне не из-за бесприданницы Хлодесинды, которая нужна была тебе как вчерашний день, а потому, что я победил тебя на турнире, забрав коня и снаряжение. Вот этого твоя скаредная, мелочная натура и не в состоянии простить. А на большую дорогу во главе шайки разбойников тебя послали твоя беспринципность и жадность. Ведь в деньгах твой род никогда не нуждался.
– Дай мне спокойно умереть… – процедил в ответ сквозь зубы раубриттер. – Пусть нас Господь рассудит… на том свете.
– Туда не нужно торопиться, – ответил барон. – Мой лекарь тебя осмотрит и перевяжет рану. Без помощи тебя не оставят, хотя ты ее и не заслуживаешь. Связаться с отбросами общества! – Ландварт негодующе фыркнул. – Позор!
Раубриттер промолчал. Он закрыл глаза, его бледное до синевы лицо стало отрешенным, а дыхание – прерывистым.
Прибежал лекарь Ландварта. На поле боя его подзывали как обученного пса – с помощью специального свистка, который так сильно верещал, что заглушал шум битвы. Лекаря звали мессир Эббо.
Он был медикусом-практиком, в отличие от многих собратьев по ремеслу, которые в основном занимались изучением и толкованием текстов врачей античности – Гиппократа, Галена и Авиценны. Их произведения заучивались наизусть. Практических занятий, как правило, не было – церковь запрещала пролитие крови и вскрытие человеческих трупов. Лекари на своих собраниях в основном спорили по поводу цитат из трудов знаменитых врачей прошлого, вместо того чтобы приносить практическую пользу больным.
А уж хирурги и вовсе считались ремесленниками. Хирургией в большинстве случаев занимались малообразованные банщики и цирюльники в банях. Они лечили раны и ушибы, вправляли суставы и занимались обязательным кровопусканием, которое считалось панацеей почти от всех болезней.
Мессир Эббо был очень опытным военным хирургом. Через его поистине золотые руки прошли сотни раненых и увечных. Он знал толк в своем деле и не боялся крови. Сноровисто обработав рану барона Вольфгера (обмыв ее крепким вином и наложив целебную мазь), он перевязал его и бодро доложился Ландварту:
– Будет жить! Конечно, при соответствующем уходе. Но недели три в постели поваляется.
– Уход мы ему обеспечим… – На лице барона появилась зловещая улыбка. – Мне он нужен живым.
Император Оттон издал эдикт, в котором говорилось, что схваченных на месте преступления раубриттеров ждет казнь через повешение. Этот вид наказания в Священной Римской империи считался самым позорным. Ведь при повешении душа не может выйти из тела, оставаясь у него в заложниках. К тому же умирать на виселице мучительно и больно.
Никому, даже самому отъявленному негодяю, не хочется, чтобы после казни его тело болталось на виду у всех. А поругание выставлением напоказ было обязательной частью этого наказания. Многие считали, что такая смерть – самое худшее, что может случиться с человеком, и уготована она только предателям. При этом люди обычно вспоминали Иуду, который повесился на осине.
Приговоренный к виселице должен был иметь три веревки: первые две толщиной в мизинец (тортузы) были снабжены петлей и предназначались для удушения. А третья называлась «жетоном» или «броском»; она служила для сбрасывания приговоренного к подножию виселицы. Казнь завершал палач, который бил коленом в живот приговоренного.
Ландварту очень хотелось, чтобы барон выжил. Дабы избежать смерти, а главное – позора для всего рода, Вольфгеру придется здорово раскошелиться, заплатив большой выкуп. А Ландварту деньги были нужны. Он мечтал побыстрее закончить строительство замка и привести в надлежащий вид мосты и дорогу, которая вела в его поместье.
Гости барона были довольны. И попировали, и всласть подрались; что еще нужно рыцарю? К тому же, по случаю победы Ландварт приказал выдать премию кнехтам и накрыть им стол, а гостей снова позвали в пиршественную залу замка.
«О Бог мой!» – мысленно простонал Себальд, глядя на стол, который был еще богаче, чем вчера. Это когда же они доберутся до Кремоны?! А Геррик радовался. Нечасто ему удавалось столь плотно покушать и отведать превосходных вин.
«Как хорошо, что я не убил Себальда в Аахене! – думал довольный сверх всякой меры рыцарь, подвигая свой кубок к виночерпию. – Теперь у меня есть верный друг и надежда поправить свое материальное состояние. А там, возможно, я смогу наконец жениться…»
Радовался и Хаго. Сбылась его мечта – он стал пажом Себальда! Рыцарь был поражен искусством, с которым мальчик обращался с арбалетом. И предложил Хаго свое покровительство и службу. Для юного воришки и наперсника херра Альдульфа теперь следить за рыцарями не составит никакого труда.
День плавно перешел в тихий и теплый вечер. Убитых разбойников уже похоронили в дальнем урочище, но для многих раненых, которым удалось сбежать с поля боя, везение закончилось.
Ближе к ночи в лесу раздался волчий вой; волки вышли на охоту. И не трудно было догадаться, кто станет их добычей. В последние годы по причине многочисленных войн серых хищников расплодилась уйма, и леса они прочистили основательно. Чтобы добыть себе пропитание, волчьи стаи начали нападать не только на одиноких путников, но даже на небольшие купеческие обозы и деревеньки.
Глава 5. Путь в кремону
Постоялый двор – локанда – неподалеку от Кремоны, где Себальд и Геррик решили расположиться на ночлег, мало отличался от других, встречавшихся рыцарям на пути. Вот только именовался он весьма интригующе – «У боевого петуха». Это была не просто блажь хозяина – на постоялом дворе каждый вечер проходили петушиные бои.
Вообще-то многие постоялые дворы были больше ориентированы не столько на уставших путников, сколько на любителей хорошо выпить и развлечься. Если люди и путешествовали, то обычно их поездки были связаны либо с королевским двором, либо с церковью. Большинство путешественников из простонародья были миссионерами, священниками и пилигримами, которые направлялись к святым местам. В связи с этим постоялые дворы, где путники останавливались на ночлег, стали строились поближе к храмам и монастырям.
Император Карл Великий для отдыха пилигримов создал специальные дома – «госпиции». Смотрители этих убежищ, которые там жили, должны были звонить в колокол в непогоду, при тумане и других капризах природы; выходить на тропу, встречать и провожать путников через особо опасные места.
Госпиции обещали странникам радушный прием, бесплатный хлеб, услуги цирюльника и сапожника, фрукты и орехи из запасов аббатства, нередко госпиталь с постелями для больных и даже освященное место погребения усопших. А если странник не находил приюта, он мог постучаться в любой дом или монастырь и ему обязательно открывали и принимали как гостя.
Монастырская еда была простой, но часто более высокого качества, чем где-либо. Обычно монахи на своих угодьях сами выращивали овощи и разводили скот. На кухне госпиция было больше чистоты и порядка, нежели в частных домах. Кроме того, монахи вели жесткую систему учета продуктов, что сказывалось на стоимости пищи.
Монастыри были рады гостям, принимали путешественников с удовольствием и приветствовали дары. Богатых и знатных усаживали рядом с главным прелатом, а бедняков размещали и кормили в отдельных помещениях. Платы за проживание, как таковой, не было, однако всегда ожидались пожертвования. Часто бывало, что монастырский привратник распоряжался и помещениями для гостей.
Из-за частых войн, жизненной неустроенности и нищеты большое распространение получило не только паломничество, но и бродяжничество. По дорогам постоянно передвигались как сеньоры с вооруженной свитой, представители высшей власти, преследовавшие государственные и личные деловые цели, так и шайки бродяг, состоявшие из поэтов, актеров и певцов. Особые группы составляли люди, путешествовавшие в поисках заработка и с целью обучения наукам и ремеслам. Путешественники перемещались толпами, так как вероятность нападений разбойников была достаточно велика.
Знатные люди и дамы ездили в основном в крытых повозках или верхом, имея при себе запасных скакунов для смены их в дороге. Нередко богатые сеньоры этим злоупотребляли и брали с собой слишком много животных. Такие табуны сильно разбивали дорогу, и Оттону пришлось издать указы, которые ограничивали количество лошадей.
Со временем бесплатные приюты уже не вмещали всех путников, поэтому начали появляться частные постоялые дворы. К тому же Священная Римская империя с некоторых пор начала славиться великолепными ярмарками: во Франции – в Сен-Дени и Труа, в Италии – в Ферраре и Павии, в германских княжествах – в Кёльне, Майнце, Шлейре… И по дорогам стали передвигаться не только путешественники, но и многочисленные купеческие обозы, а также мелкие торговцы.
Однако в частных постоялых дворах уже приходилось за все платить, иногда немало. Особенно в опасных местностях, где шалили банды грабителей и разбойников. Оставаться на ночь без защиты охранников постоялого двора – верная гибель или разорение.