Но, видимо, у канцлера Германии были свои особые планы на юбилейный день барона Маннергейма — главнокомандующего финской армией. В глубине своего сознания маршал хорошо понимал это и логикой полководца, да и интуитивно чувствовал и осознавал этот интерес, основанный исключительно на стратегии войны.
Он очень многое сделал, чтобы сохранить для Финляндии особое, уважаемое положение в мире среди стран Европы и Америки. И весь мир теперь внимательно следил за степенью участия Финляндии в войне. Об этом маршал помнил всегда. Но, конечно, не это, и даже не его личностное отношение к России как бывшего русского генерала заставляло его занимать в войне больше — выжидательную позицию.
Он не хотел глубоко втягивать в войну свои войска. Не хотел. Опытный генерал русской армии в прошлом, он хорошо знал не только русскую тактику и стратегию, но и психологию русского солдата, его упорство и умение воевать. И он не хотел слишком глубоко втягивать в опасную войну свою армию, свой народ. То, что было сегодня — союзничество с немцами, — было вынужденным и нужным его Финляндии. Чтобы не стоять против грозного противника — огромной военной машины немцев, да и чтобы вернуть свои земли, потерянные в предыдущих войнах — исконно финские — Карельский перешеек, например...
Его мудрость и опыт, его блестящее военное образование и умение, знание дипломатических военных тонкостей, были получены ещё в давние времена, в свите русского императора Николая II. Всё это позволяло ему, не вступая в конфликт с командованием вермахта, уклоняться от ненужных, на его взгляд, для Финляндии действий.
Шёл июнь сорок второго, уже год грохотала война, и почти год длилась жестокая блокада Ленинграда, а финны в этой блокаде не участвовали. Хотя немцы настаивали всё время. Постоянно шли переговоры между штабами и с самим Маннергеймом. Но... и по сей день финляндские дивизии были вдали от Ленинграда. И это была заслуга исключительно его, Маннергейма. Он внутренне этим гордился. Да нет, тут, наверное, подходит другое, более точное слово: был удовлетворён. И при этом умел сохранять хорошие союзнические отношения с Германией.
Конечно, он не хотел втягивать свою армию в Ленинградскую битву. Он и сам столько всего передумал в связи с этим. Да, было очень много воспоминаний, связанных с Петербургом. И служба в свите царя, и генеральный штаб, и город молодости... Многое. Но главным, в конечном счёте, было вовсе не это.
Как полководец, организатор военных действий, глубоко знающий всю их сложность и подоплёку, он хорошо понимал, даже ощущал физически, — какая это мощная мясорубка — битва за такой огромный город, как Ленинград. И он не хотел, не мог допустить свою армию в эту гигантскую мясорубку. И не допустил. Пока...
...Вслед за офицерами охраны секунд через десять в проёме открытой дверцы «кондора» показался Гитлер. Он был в своём безупречном однобортном кителе оливково-желтоватого цвета с маленьким круглым партийным значком на груди слева, привинченном к гладкой и плотной шерстяной ткани кителя под клапаном нагрудного кармана, и расположенным прямо под ним своим неизменным солдатским Железным крестом 1914 года.
С ремнём и портупеей через плечо. В белой рубашке с тёмным галстуком.
Маннергейм отчётливо видел его лицо, на которое под ярким солнцем пала чёткая тень от козырька его фуражки. Тень, почти закрывшая всё лицо. Но он был спокоен. Окинул внимательным быстрым взглядом встречающих. Сделал шаг на трап.
Следом из самолёта вышел Кейтель. Не спеша, но, отставая от фюрера не более чем на шаг, фельдмаршал осторожно, значительно менее уверенно, чем фюрер, ступал по трапу.
Барон был наблюдателен. Любил и умел анализировать детали. И какая-то, даже едва заметная, неуверенность в походке этого человека не прошла мимо его внимания. Маршал хорошо знал Вильгельма Кейтеля, начальника штаба Верховного главнокомандования.
Это был волевой, уверенный в себе человек, теоретик и практик военной стратегии. И Маннергейма озадачило: почему движение немецкого полководца по трапу показалось ему неуверенным, не таким жёстким, твёрдым и спокойным, как обычная манера поведения германского фельдмаршала, каким его знал Маннергейм.
Может быть, только потому, что он сопровождал всесильного фюрера? И сопровождал один? Ведь несколько сопутствующих офицеров не в счёт. Война, стратегия, резервы, переговоры с финским командованием, с ним, с Маннергеймом. Всё это — Кейтель. И сам Гитлер. Может быть, поэтому?..
...Финские солдаты и офицеры приветствовали Гитлера поднятой вверх вперёд правой рукой — так им было приказано — нацистским приветствием. Маннергейм приложил ладонь к козырьку, строго отдавая честь. Он всегда умел сохранять достоинство в полной мере.
Спустившись с трапа, Гитлер выслушал несколько приветственных слов президента Рюти, поздоровался за руку с ним и Маннергеймом, поднятием правой руки ответил на приветствие офицеров и солдат.
С едва заметной, почти скрытой улыбкой, двумя словами, но высокопарно, поздравил барона с присвоением ему звания маршала Финляндии. Об этом он уже, конечно, знал.
Медленно, под звонкие бравурные звуки медных труб военного оркестра, обошли строй почётного караула.
Маршал шёл рядом с президентом Рюти и канцлером Германии, отдавая честь почётному караулу. Чуть сзади шагал Кейтель. Гитлер, разумеется, весьма тонко чувствовал психологию финского полководца и не разговаривал ни с ним, ни с президентом.
Он был хорошо информирован о людях, встречающих его. Но президент интересовал его, пожалуй, в меньшей степени, чем Маннергейм. Гитлер держал в своей цепкой памяти много всего об этом человеке, который был даже награждён несколькими Железными крестами Германии.
Фюрер хорошо помнил стратегию, выбранную бароном в Зимней войне тридцать девятого. Когда большая Россия, громадный Советский Союз не смог победить маленькую Финляндию. Но эта война помогла тогда ему, рейхсканцлеру, в расстановке стратегических сил и, конечно же, ослабила Советский Союз.
Однако Зимняя война и ввела канцлера в заблуждение о мнимой слабости Красной армии. Но это стало понятным уже много позднее.
Гитлер помнил и о положении барона при императоре России. Даже ознакомился с войсковыми операциями в Польше и Галиции, где очевидный полководческий талант Маннергейма и его храбрость, действия его кавалерийской бригады позволили изменить ход операций, выиграть их российским войскам. А, порой, спасти от разгрома подразделения и части русских стрелков. Причём барон не потерял при этом почти никого из личного состава своей бригады.
Фюрер придавал большое значение деталям, не забывал их никогда и, разумеется, использовал в своих целях. Изучая материалы о финском маршале, он искал слабые места в его характере, личности. И не находил. Это вызывало его недовольство, раздражало его. Но он даже самому себе не желал в этом признаваться. Он помнил и то, что за войну 1914 года барон награждён орденом Святого Георгия. Правда, IV степени. Но всё равно — золотым, высшим военным орденом России.
Он знал о Маннергейме всё. Или почти всё. По крайней мере, он так считал. Но он не знал, не мог знать и тем более разгадать этого сложного, прошедшего все войны человека, полководца, который, такой огромный и медлительный с виду, внешне, может, излишне чопорный, был тоже очень тонким психологом, но не афишировал это, как фюрер. Барон даже поведение коня мог предчувствовать.
И умом, сердцем, всей своей сущностью ощущал движение и жизнь войсковых единиц, дивизий, даже армий. Как живых огромных организмов. И потому мог предсказать, просчитать, предвидеть результат. Исход сражений. Этот дар барона Маннергейма спас тысячи жизней финских солдат. И территорию. И гражданских людей Финляндии.
Здесь же, в летних аэродромных помещениях, немцы организовали небольшой завтрак.
Высшие чины прошли мимо офицерских столов, где было и несколько финских военных. Все вытянулись, вскинув правые руки в приветствии. Барон видел, сколь скудным было угощение. Но он знал, что это — манера немцев. Несколько тонких ломтиков колбасы, сала, сыра. И по крохотной рюмке шнапса.
Не задерживаясь далее, хозяева и гости проследовали в автомашинах на мыс, вдающийся в озеро Сайма, неподалёку от города Каукопяа. К железнодорожной станции, где стоял поезд главнокомандующего с личными вагонами-аппартаментами президента Рюти и Маннергейма.
Дорога была короткой, не более получаса. Фюрер молча смотрел в окно на тихие, нетронутые войной поля, леса и скалы Финляндии.
Обычно он ездил в автомобиле один. Но на этот раз пригласил сесть рядом Кейтеля. Фельдмаршал тоже молчал. Время от времени, почтительно поглядывая на канцлера...
Сразу же после лётного поля по правую сторону вдоль дороги потянулась крутая скала красноватого гранита, местами поросшая мхом. А наверху, на этой скале, стоял старый сосновый лес, который оставался и слева вдоль трассы, вровень с дорожным полотном. Высокие и стройные сосны в бронзовой коре, как бы отражая отблеск солнца, чуть покачивались на ветру. От скал и сосен веяло прочностью и спокойствием. И в этом фюрер чувствовал и видел потенциальный резерв для себя и своей войны. Но этот резерв не так просто было взять...
27. СТЕК
1942. Июнь.
Перед поездом главнокомандующего высокого гостя встретил почётный строй высших офицеров Ставки Маннергейма. Здесь же были и германские представители при Ставке генералы Дитл и Штумпф.
День с утра стоял на редкость чистый, чуть ветреный. Словно сам Всевышний не захотел омрачать юбилей полководца слякотью и непогодой. И барон вот уже в который раз подумал, как необходимо, чего бы это не стоило, сохранить до конца чистоту своей Родины, такой же чистой, как этот северный день. Не замазать большой кровью. А как этого зла хотят всякие заинтересованные стороны...
Солнышко припекало. Он не взял с собой привычного чёрного стека. Всё-таки встреча главы иностранного государства. И теперь руки казались ему излишне свободными. Было привычней думать, когда руки чем-то заняты.
— Господин рейхсканцлер! Я рад приветствовать вас на земле дружественной вам Финляндии. — Маннергейм произнёс это после поданной офицерам команды «смирно!», спокойно, своим громким и ясным, густым баритоном, который отчётливо был слышен каждому из присутствовавших.
Гитлер, стоявший с опущенными по швам руками, сделал шаг вперёд, его сверкающий чёрным солнцем сапог твёрдо встал, он перенёс вес тела на переднюю ногу, согнул руки в локтях, слегка жестикулируя.
— Благодарю вас, господин маршал! Я приехал, чтобы лично поздравить вас и вашу армию с вашим юбилеем. И пожелать вам дальнейших успехов в борьбе с врагами наших народов. Зиг хайль! — Фюрер говорил с обычным своим пафосом. И хотя это было всего несколько, в общем-то, незначительных слов, но с его артистизмом и зажигательностью эта краткая речь показалась внушительной.
Барон внимательно наблюдал за канцлером, Кейтелем, другими. Он представил Гитлеру своих офицеров. Тот пожал им руки и немецким офицерам, конечно, тоже. И хотя особенно тепло канцлер поприветствовал генерала Дитла, похлопал по плечу, как друга, улыбнулся... Маршалу это показалось как будто неестественным... Словно фюрер всё это делал — на публику. Вот, мол, как я ценю моего представителя здесь, в дружеской Ставке. Здесь может быть только близкий мне человек. И маршал опять с беспокойством подумал о главной цели этого визита.
Пожимая руки офицерам, фюрер изредка улыбался, даже шутил.
Когда немцы и некоторые финны в ответ вскинули руки в нацистском приветствии, барон привычно поднял кисть руки к пилотке.
Умный и хитрый Гитлер, конечно, заметил всё это. Барон стоял и взвешивал, анализировал: о чём всё-таки будут переговоры? И будут ли? А Кейтель действительно не так самоуверен и твёрд, как прежде. Может, что-то произошло? Или он тоже озабочен, или даже встревожен предстоящими переговорами? Которые, возможно, будут через час или два?
По приглашению президента Рюти рейхсканцлер поднялся в его вагон. И маршал сразу же ушёл к себе.
Церемония поздравления состоялась сегодня утром. Президент Ристо Рюти сообщил, что Маннергейму по представлению Государственного Совета присвоено звание маршала Финляндии и поздравил его. С поздравлениями выступили председатель парламента, другие члены правительства. Председатель профсоюзов Финляндии Вуори. Поздравили и немецкие генералы Штумпф и Дитл. Конечно, «от имени фюрера и германского народа». Дитл говорил с присущей немцам сентиментальностью, чуть не прослезился.
Всё это разволновало барона. Он был растроган. Но не подал виду. Лишь коротко поблагодарил.
Сейчас он вдруг подумал, что, может, излишне сух был в ответном слове? Но мысль эта показалась ему второстепенной в нынешней сложной обстановке. Зачем прибыл Гитлер? О чём будут переговоры? И будут ли?..
...Не прошло и пятнадцати минут, как в вагон к главнокомандующему прибыли гости. Рейхсканцлера сопровождали штандартенфюрер Кребс из личной охраны и группенфюрер Шауб, а также президент Рюти, генерал-фельдмаршал Кейтель. Маннергейм встал, присутствующие в вагоне главкома начальник штаба и адъютант вытянулись, приветствуя главу Германии.
Над рабочим столом маршала рядом с оперативной картой, закрытой шторками, был прикреплён развёрнутый флаг Финляндии.
В центре большого и широкого, тёмного лакированного стола для совещаний стояли рядом на невысоких подставках с флагштоками маленькие флаги Германии и Финляндии.
— Дорогой господин маршал! Я счастлив сегодня от имени немецкого народа и германской армии поздравить вас с вашим юбилеем, с высоким званием маршала Финляндии. За ваши выдающиеся заслуги перед Германией и Европой я вручаю Вам высший орден Германии — золотой Крест Немецкий Орёл, с золотой Звездой к ордену. — Гитлер говорил торжественно, но спокойно, негромко, даже чуть вкрадчиво. И слова его звучали дружески и проникновенно. Он вручил маршалу две коробки, обтянутые красным бархатом с золотым теснением Креста на крышках. Крепко пожал руку. — Я очень высоко ценю, — продолжал канцлер — что у меня, неизвестного солдата Первой мировой войны, есть сейчас возможность встретиться с вами, человеком, который ещё в те времена прославился как освободитель своего народа.
В салоне царила мёртвая тишина. Через приоткрытые окна вагона слышался только шелест тёплого ветерка, редкими вздохами дополнявшего речь главного гостя.
Барону, конечно, было приятно и почётно награждение этим очень высоким и редким орденом Германии, и он хорошо понимал, что рейхсканцлер уж постарается получить от него серьёзную «компенсацию» за этот Крест. Но он давно уже, да и всегда был готов к этой тонкой и жёсткой дипломатической борьбе. Каждый знал свою задачу, о которой другой только догадывался. И каждый дюйм, отвоёванный в этом поединке, означал спасённые или погубленные жизни.
Почти вплотную к железной дороге примыкал хвойный лес. Старые сосны, перемежающиеся сосновым молодняком, чуть шуршали на ветру о чём-то своём, далёком от войны и политики. Терпкий и тонкий запах хвои даже немного проникал в вагон.
Барон смотрел на эти сосны, на большой валун, лежащий у края леса, на зелёные стройные кусты можжевельника и снова думал о том, что не на ком-то другом и даже не на президенте Рюти лежит главное и тяжкое бремя ответственности за сохранение этой земли. Северной, суровой, но удивительно живой и тёплой, почти первозданной, земли его Родины. А только на его плечах, на его сердце. На нём. На Маннергейме. И он, как никто другой, хорошо знал, сколько существует сегодня смертоносных снарядов и бомб у Германии, у России, у других союзников с той и другой стороны. Миллионы и миллионы. И вооружённых, разгорячённых войной, озлобленных солдат тоже миллионы и миллионы.
А страна у него небольшая. Но она у него одна. Другой нет. И армия одна. Не очень большая, но сильная. И умелая. И если её, эту армию, не суметь сохранить в сегодняшней кровавой круговерти Европы, мира, то Суоми останется совсем беззащитной... Перед злыми и алчными чужими солдатами. Конечно, народ и без армии будет защищаться. Лесная война... Но это уже совсем другое. Это уже борьба в лежачем положении. Нельзя. Нельзя допускать обстрел или бомбёжку Суоми. Не всегда получается...