5. ГВАРДЕЙСКИЕ УЛАНЫ
1914. Сентябрь.
Гнедой жеребец, разгорячённый и быстрый, шарахнулся... Плоский штык австрийской винтовки скользнул в сторону, звякнул по пряжке седла всадника и уткнулся в пустоту.
Генерал выстрелил мгновенно, почти в упор. И солдат, широкоплечий и коренастый, пошатнулся, откинулся навзничь, выронил ненужную уже винтовку. Его тёмная стальная каска, с конским хвостом, спадающим на спину, медленно сползла с головы, обнаружив широкоскулое лицо его с аккуратно, коротко подстриженной чёлкой русых волос. Минуту назад этот солдат, затаившись за углом сарая, готовился заколоть генерала. Но его резкий выпад испугал коня, и тот спас всаднику жизнь. Генерал убрал свой браунинг в кобуру на поясе.
Тотчас подскакали офицеры-уланы.
— Ваше превосходительство?..
— Ладно. Вперёд, господа.
Барон благодарно похлопал гнедого по загривку.
Отдельная гвардейская кавалерийская бригада генерал-майора царской свиты барона Маннергейма только что с боем захватила Яновицы, и её командир сам руководил преследованием австрийцев.
— Ротмистр Вересаев!
— Да, Ваше превосходительство!
— Ваш эскадрон на развилке за поворотом атакует с фланга вражеский авангард. Сразу же после одиннадцати. Как только мы завяжем бой, если не удастся смять противника сходу, то удар нашего резерва по их тылу разрушит их сопротивление.
Барон мысленно отчётливо представлял, будто видел воочию, размеренное быстрое движение эскадронов полковника Головина, параллельно колонне отступающих австрийских войск, справа от них. К условленному времени гусары Головина обойдут противника, и перед полуднем полковник Головин вместе со всеми приданными ему мобильными силами ударит врага с тыла. Такого удара неприятель никак не выдержит.
— Слушаюсь, Ваше присс-тво! — Вересаев едва сдерживал коня.
— За мной, господа! — Барон взмахнул рукой.
Группа офицеров быстрым аллюром понеслась туда, где он намеревался разбить главные силы пехоты противника. Именно эти войска прикрывали австрийские обозы.
В перелеске спешились. Барон извлёк и открыл карманные часы. Стрелки часов приближались к одиннадцати. Успел ли офицер связи?.. И тотчас же, словно отвечая на мысленный вопрос генерала, по австрийцам ударили трёхдюймовые гаубицы конной артиллерии. Барон видел, как взлетали чёрные столбы огня и земли вместе с обломками и обрывками...
Он с нетерпением ждал часа атаки. И вот этот час наступил. По фронту в две сотни саженей развернулись четыре эскадрона лейб-гвардии уланского полка, более полутысячи всадников. Все, на подбор, темноусые и рослые, на ходу оглашая лес грохотом драгунских укороченных винтовок и звонких хлопков офицерских револьверов, через редкий сосняк конники помчались гудящей лавиной. И в этот момент ударили пулемёты австрийцев...
Едва первые всадники покатились по песчаной, присыпанной хвоей почве сосняка, распластываясь на ней, как с молниеносной скоростью была передана команда генерала: спешиться, занять оборону. Он умел ориентироваться мгновенно, не теряя ни секунды.
Вересаев лежал, быстро, но спокойно, перезаряжая наган. Пуля задела ему плечо. Слава Богу, по касательной. Он успел подсунуть кусок бинта под куртку и следил за своими уланами, передавая команды через ординарца. Он хорошо видел генерала, который, укрываясь за толстой сосной, сосредоточенно стрелял из браунинга.
Барон снял и положил рядом на сухую почву фуражку, чтобы не мешала целиться, и плавно, как на стрельбище, нажимал спусковой крючок пистолета. Обладая точным глазомером, генерал бил без промаха.
Австрийцы успели укрепиться в этом сосновом лесу, чуть разбавленном редкими, ещё молодыми и не очень крупными берёзами. Окопавшись и свалив некоторые деревья, противник создал серьёзную линию обороны.
Генерал отчётливо видел каски австрийцев, иногда приподнимающиеся спины и знал, что будет дальше. Он был уверен в полковнике Головине, который в эти минуты выводил эскадроны для удара с тыла.
...Ни слова. Ни звука. Старались так, что даже кони не ржали и не фыркали, понимая необходимость тишины. Ротмистр Волохов шёл во главе своего эскадрона. Упорно он искал в лесу низкий овраг. И это надо было сделать быстро. Промедление ставило всю операцию на грань срыва. Гусары из разведки его эскадрона буквально излазили лес. На картах найти нельзя было. А разведчики нашли. Крутой и болотистый овраг. И именно там, где надо.
Быстро и беззвучно вышли по оврагу в глубокий тыл немцев. И в строгом соответствии с приказом Головина, одновременно с его эскадронами, точно в условленное время, в одиннадцать часов тридцать минут, за полчаса до полудня, Волохов вынул шашку из ножен, и эскадрон его гусар галопом, со свистом и топотом помчался на австрийцев.
Слева по флангу гремели взрывы и выстрелы, и Волохов знал, что это эскадроны Гродненского лейб-гвардии гусарского полка полковника Головина тоже ударили с тыла.
Шашки сверкали на полуденном солнце. Кители и гимнастёрки защитного зелено-желтоватого цвета, погоны с алой выпушкой, тёмно-синие чакчиры[11], заправленные в высокие, до блеска начищенные сапоги, — всё это замелькало в зелёно-жёлтом сосняке. Грохот выстрелов, взрывов и криков метался между стволов...
Генерал Маннергейм слышал эти звуки, предвещающие победу. Австрийцы, упорные и непугливые, чувствуя мощный удар с тыла, поднялись, было, в контратаку на спешившихся улан, чтобы, может быть, здесь вырваться из клещей охвата, да и опять не сладилось у них. Их встретили поначалу плотным огнём, затем по академическим законам тактики боя генерал поднял эскадроны на коней. Цепи австрийцев были тотчас же смяты. И они, бросая оружие, поднимали руки.
Барон отдал распоряжение, — по поводу пленных и захваченного большого обоза распорядился отправить раненых в лазарет, где лежали и его герои-уланы, — и поскакал с группой сопровождения.
Ему надо было работать дальше, подводить итоги. Собирать и группировать силы бригады и приданных ей частей для наступления. Война продолжалась.
Тремя часами позже, уже в своём новом штабе, расположившемся в большой и длинной палатке, барон Маннергейм диктовал приказ начальнику штаба ротмистру Иванову. О награждении отличившихся в войсковой операции гусар, улан, казаков — солдат и офицеров. И, что удивительно, барон, как будто заранее знал, кто и как обошёл противника, кто и где провёл удар, прорыв через линию обороны, смял австрийцев. Это в какой-то момент Иванову показалось чудесным. Но он сразу же понял: всё было просто. Опытный и вдумчивый командир бригады всё продумал и просчитал заранее. И потому знал — кто и как его приказы выполняет. Он учитывал и время, и местность, и состояние, и силы противника. Все детали и тонкости.
— И Вересаева, и Волохова, и Головина, и других офицеров, и нижних чинов — никого не забудьте, Борис Иванович! И улан лейб-гвардии, конечно.
— Слушаюсь, Ваше превосходительство!
Продиктовав ещё один приказ о перегруппировке частей и подготовке их к маршу, генерал вышел из палатки. Часовые вытянулись, приветствуя его. Адъютант и офицер охраны наблюдали за ним. Они знали, что барон не любит опеки. И поэтому наблюдали незаметно. Но охранять надо было. Война.
Все уже слышали в бригаде, как недавно, буквально несколько дней назад, неподалёку, здесь же, в Южной Польше, во время прогулки по подобному фронтовому лесу на генерала набросились два здоровенных австрийца с тесаками.
Могучий, почти двухметрового роста, барон, тренированный и крепкий, задержал обоих. Одного ударом сбил сразу, другого скрутил. И двоих охотников за генералом, побитых и потрясённых, сдал своей личной охране.
Сейчас он смотрел на эти сосны и мягкую землю и думал о России, которой служил, о Суоми, где давно уже не был. Уже год, как не ездил в родные места, куда его тянуло всегда. Там не такая мягкая земля, как здесь, в Польше. Там скальный и обомшелый лес. Но как он пахнет! И хвоей, и морем, и солёными ветрами.
6. ОГНЕННЫЙ ВЕЙКСЕЛЬ
1914. Октябрь.
Уже четвёртый раз после рассвета австрийцы шли в атаку на позиции наших стрелков. И приходилось им очень тяжко. Наблюдательный пункт Маннергейма расположился на возвышенности среди густых зарослей березняка. Сначала противник обрабатывал русские позиции артиллерией. И барон с горечью смотрел, как тяжёлые, калибра четыре с половиной дюйма, гаубичные снаряды превращали в огненное месиво окопы, брустверы, боевые оборонительные порядки русских стрелков.
Но он, конечно, не просто наблюдал. По его приказу эскадроны, быстрые и сразу ускользающие от врага, как раз и не давали австрийцам взять позиции стрелковых бригад. Две эти бригады должны были не допустить противника к берегу Вейкселя, небольшой польской реки, возле которой и развернулось тяжёлое сражение.
Внезапная тишина ударила по ушам. Неприятельские гаубицы смолкли, и барон вдруг понял, почувствовал своей тонкой и глубокой фронтовой интуицией, что австрийцы сейчас начнут решающий штурм. Это будет не просто атака. Это будет свирепый и отчаянный рывок, обязательно рассчитанный на прорыв обороны. Но, если они прорвут оборону, тогда русские части будут сброшены в реку, смяты, уничтожены.
— Адъютант! Коня!
— Ваше превосходительство?!..
— Быстро!
— Слушаюсь!
Через несколько минут, слегка пригнувшись к седлу, с шашкой в руке генерал мчался во главе своих стремительных уланских эскадронов.
С правого фланга конница навалилась на врага, смешивая его ряды, сбивая строй, стреляя на скаку и вырубая пехотинцев шашками.
Австрийская артиллерия молчала. Потому что стрелять пришлось бы по своим.
Подвижные и быстрые уланы развернули конные пулемётные установки. Зарокотал жёсткий кинжальный пулемётный огонь, и от самых русских окопов почти ворвавшиеся туда австрийцы были отсечены.
Их было во много раз больше, чем обороняющихся русских, но они пятились, падали под пулями станковых пулемётов. Этот неожиданный для противника, отважный бросок гвардейской уланской конницы спас сотни жизней русских солдат. А может, и тысячи. Потому что, прорвав оборону, части австрийцев наверняка усилили бы прорыв. А там... Трудно даже предсказать, что бы получилось. Оборону необходимо было удерживать, пока вдоль берега Вейкселя двигались русские войска.
Две стрелковые бригады генерала Дельсаля прикрывали отход войск вдоль берега. Генералу Дельсалю и была подчинена в этой операции гвардейская кавалерийская бригада для мобильной поддержки обороняющихся стрелков. И отважные, сокрушительные эскадроны Маннергейма в этой стремительной и мощной атаке буквально спасли стрелков от гибели.
Но и здесь барон Маннергейм оказался предусмотрительным. По его приказу, как и в прежней операции, после взятия Яновиц, полковник Головин с подвижным резервом зашёл с левого фланга противника на случай именно такой атаки, которую барон не только допускал, но и планировал на подобную особо трудную ситуацию для обороняющихся стрелков.
И гвардейские гусары Головина обеспечили кинжальный огонь с другого, левого фланга неприятеля.
После отбитых австрийцев и немцев[12], понёсших в этой атаке весьма ощутимые потери, быстрые эскадроны частей Маннергейма покинули поле боя. Но противник пока не возобновил артиллерийского обстрела. Скорее всего, потому, что уже смеркалось. А артиллерийский налёт без последующего наступления аккуратные и бережливые австрийцы и немцы, видимо, посчитали расточительством снарядов.
На обожжённый огнём, изрытый окопами, траншеями и снарядами многострадальный берег Вейкселя опустилась тёмная осенняя ночь. Начинался октябрь тысяча девятьсот четырнадцатого. Первого года Первой мировой.
Ночь густой чернильной темнотой закрыла всё. Однако война не подчинялась ночи. Хотя в темноте практически не воевали, но пламя войны не угасало. До самой реки было не более двух километров, но и тут, и там на всём этом расстоянии горели остатки каких-то строений, то ли военных деревянных сооружений, то ли бывшего жилья. Теперь это определить было невозможно. Да и не нужно...
Неприхотливый барон обедал вместе со штабными офицерами. В походной палатке, поставленной вблизи наблюдательного пункта командира бригады, на парусине, расстеленной на невысокой подставке, был разложен обед: отварное мясо, солёные огурцы и капуста, варёная картошка со сливочным маслом, испечённый солдатами хлеб. Несколько бутылок водки.
Денщик генерала, как всегда тщательно протерев, поставил на стол хрустальные рюмки и бокалы.
Выпив залпом рюмку водки, генерал с аппетитом ел мясо с солдатским чёрным хлебом. Напротив него обедал начальник штаба бригады ротмистр Иванов.
Вошёл Головин:
— Разрешите, Ваше превосходительство!
— Входите, господин полковник. Присаживайтесь, наверно, не обедали.
— Благодарю вас. — Головин подсел к походному столу. — Извините, Ваше превосходительство, я хотел согласовать размещение моей мобильной группы.
— Это на ваше усмотрение, Николай Николаевич. Решайте сами. Главное, чтобы перед рассветом вы были рядом и были готовы к быстрому броску. Завтра, как я предполагаю, у нас непременно будут новости. И, я думаю, возможно, не очень весёлые. Но... не привыкать. Так что будьте готовы, как всегда.
— Слушаюсь, Ваше превосходительство.
После позднего обеда Маннергейм долго стоял на своём наблюдательном пункте и в цейсовский бинокль осматривал ночь. Офицерам, что были рядом, это оставалось непонятным. А он упорно и очень внимательно оглядывал окрестность и всё время смотрел, казалось, в полную темноту. Но темнота была неполной. Там, где отблески пламени догорающих деревянных обломков выхватывали из тьмы куски земли, он и пытался разглядеть: есть ли хоть какое-то движение.
После того как его бригада, в соответствии с поставленной задачей, сходу взяла небольшой, но сильно укреплённый город Климонтов, генерал должен был прикрывать берег Вейкселя. Его бригаде было запрещено пока переправляться на другой берег, куда уходили прикрываемые им войска. Бригада должна уйти последней. Это было обычно и понятно. Но осторожный и предусмотрительный, он всё время помнил о том, что людей надо будет вывести из-под удара противника. Выполнив задачу, последними. Но — вывести. И он уже предчувствовал, что возникнут препятствия. И не ошибся.
Перед самым рассветом барон приказал выслать побольше разведывательных дозоров. Его опасения оправдались. Разведка доложила, что наших войск на этом берегу теперь нет, но главное — мост, по которому ушли войска на правый берег, уже догорал...
Самое важное, что барон не потерял времени. Ещё не совсем рассвело, а посланные вверх и вниз по берегу, конники уже доложили, что нашли удобное место для сооружения плотов и небольшой пароходик.
Пока начиналась и шла переправа, гвардейцы держали оборону. Конная артиллерия била прямой наводкой. Орудия переправляли. А те, что ещё оставались на обороняемом плацдарме, били до последнего момента, когда и их уже надо было затаскивать на плот.
Неприятель, правда, не сразу обнаружил переправу. И это прибавило шансов гвардейцам, они выиграли немного времени. Но враг никак не хотел упустить бригаду из-под удара. Снова и снова грохотала австрийская артиллерия. Неприятель шёл в атаку, и пулемёты гвардейцев не умолкали.
Вересаев сам лёг за пулемёт. Стрелял почти непрерывно. От напряжения взмок, и когда пот, солёный и жгучий, застилал глаза, ротмистр смахивал его рукавом. Ствол пулемёта раскалился. И наводчик, и второй номер — помощник наводчика — бегом носили воду, едва успевая доливать её в кожух максима.[13] Пар со свистом вырывался через заливное отверстие, воду добавляли, и ротмистр, ни на миг не выпуская рукояток пулемёта, поливал прущих вперёд австрияков свинцом.
— Ваше высокоблагородие! Справа впереди!