Часть 1. Державная воля – русская доля
Зажглась, друзья мои, война,
И развились знамена чести;
Трубой заветною она
Манит в поля кровавой мести!
М. Ю. Лермонтов «Война»
Глава 1
Его сиятельство граф Михаил Семенович Воронцов, «убив» первый день на ответную милость и ласку к встречавшим его в станице Червленной офицерам Генерального штаба, следующий день посвятил кипучей деятельности. И почти с первого дня мнения его подчиненных разделились. У графа появилось много поклонников, но были и те, для коих он стал не без причины несимпатичен.
Фаворит Императора с честью и славой воевал с французами в Отечественную войну 1812–1814 годов; за сражение под Краоном он получил Георгия 2-й степени. «Это сражение, правда, не имело особенной важности. Мы приписываем себе победу, потому что удержали туры1 благодаря традиционной стойкости русских войск и выгодности выбранной позиции. Тактических распоряжений тут почти не требовалось; но победителей не судят… Нет сомнения и в том, что граф М. С. Воронцов, командовавший войсками в этом сражении, проявил, как и во многих других баталиях, ту спокойную личную храбрость и хладнокровие, которое его всегда отличало».2
С 1815-го по 1819-й год граф Воронцов оставался во Франции со своим сводным гренадерским корпусом, который по возвращении в Россию был расформирован, потому что был больше похож на французское войско, чем на русское. Офицеры именно этого корпуса принесли с собою страсть к созданию политических тайных обществ, которые были тогда в большой моде во всей Западной Европе.
Политические убеждения самого графа на то время едва ли кто знал, кроме него самого… Вероятно, политический характер Михаила Семеновича сложился под двойным влиянием русской аристократии и английского взгляда на жизнь. В России Воронцова тем не менее называли либеральным вельможей. Однако трудно назвать «другом свободы» того, кто ставит свой произвол выше закона, кто не уважает ничьих прав, кто основывает управление огромным краем на системе тотальных доносов.
Граф Воронцов скорее мог быть либеральным и благонамеренным шефом жандармов, но всего менее либеральным вельможей. И не случайно генерал-адъютант Шильдер3, проезжавший через Ставрополь в Грузию (где на него было возложено следствие по зверским пыткам, которым были подвергнуты несколько нижних чинов), с прямодушием честного, благородного человека называл в приватной беседе Воронцова не иначе как патер Грубер. «И действительно, если граф не был генералом Иезуитского ордена, то без сомнения мог бы быть им»4. Он владел собой в совершенстве, и только легкое подрагивание губ выдавало его иногда в минуты сильного раздражения; но, право, и тогда обычная лисья улыбка не покидала его. Граф очень любезно и, как казалось, ласково говорил с человеком, которого уже решил для себя погубить. Чаще своих предшественников (кроме А. П. Ермолова) он прибегал к смертной казни даже в таких случаях, когда преступление ничего не имело военного или политического. Как-то были повешены разом девять горцев, уличенных в разбое, грабеже и убийстве. Во всех этих случаях преступники судились по полевому уголовному уложению: иначе в пользу обвиняемых непременно явились бы смягчающие вину обстоятельства, и они не подверглись бы смертной казни.
Вместе с тем его сиятельство работал легко, весьма ревностно занимался служебными делами, но законов не знал, а попросту не желал знать. Когда ему однажды доложили, что отдаваемое им приказание противно закону, он возразил: «Ежели бы здесь нужно было только исполнять законы, Государь прислал сюда не меня, а Полный Свод Законов». Уже одно устроительство перед его дворцом желтого ящика, куда бросали доносы, красноречиво свидетельствовало и о его характере, и о том, сколь мало у него имелось чувства законности. Граф охотно принимал всякие доносы, даже анонимные, справедливость которых изучали особые агенты путем тайной слежки и розыска. И можно без труда представить, какое вредное и тлетворное влияние оказывал сей метод на дисциплину и службу краевой администрации.
Физически граф был деятелен и подвижен не по летам. Каждый день, как часы, он ездил верхом по нескольку верст и совершал длительные прогулки пешком. Домашний быт его был правильный и достойный, совершенно приличный его положению, без всякой мещанской роскоши. У него собирались по вечерам два, а то и три раза в неделю. Графиня Елизавета Ксаверьевна − утонченная, просвещенная женщина − старалась соединить грузинское высшее общество с русским. Супруга главнокомандующего по праву оставила о себе незабвенную память на Кавказе, первой обратив внимание на безвыходное положение дочерей кавказских офицеров. Благодаря бескорыстным стараниям графини упрочилась судьба и будущность сотен сирот и заброшенных детей офицеров на Кавказе. Попечениями и пожертвованиями ею было устроено в Тифлисе воспитательное заведение Св. Нины, также в Ставрополе, и наконец в Эривани.
Ее туалеты были не особенно роскошны, но она надевала на себя фамильных бриллиантов на десятки тысяч рублей и, точно невзначай, замечала, если дамы являлись на ее вечера в одном и том же наряде. Досадным следствием этих нововведений было то, что лучшие грузинские фамилии беднели, а для служащих прибавилось новое искушение к незаконным стяжаниям и злоупотреблениям власти.
Весною обыкновенно начинались активные поездки графа преимущественно на левый фланг и в Дагестан, а затем в Пятигорск, где он проводил по месяцу и более. Вместе с ним двигалась его многочисленная свита и большая часть начальствующих лиц, но отнюдь не для надобностей службы, а чтобы показать и напомнить о себе. На воды обыкновенно приезжала и графиня со своими приближенными… И тогда образовывался какой-то «мадридский двор» с бесчисленными интригами и сплетнями. Ловкие люди с податливой совестью пользовались таким положением. «Злоупотребления от веку были на Кавказе, но нередко они находили оправдания в особенностях края и нашего в нем положения. При графе Воронцове они не уменьшились, несмотря на его ревностные старания узнать тайными путями все, что делается в его обширном управлении. Его окружала целая плеяда людей с темным происхождением, с эластическою совестью, но при сем светски образованных и умело использовавших свою личную преданность. Увы, его сиятельство граф Воронцов часто сам становился то жертвою, то заложником интриг и лживых изветов своих клевретов и тайных агентов».5
Граф Михаил Семенович был на Кавказе в 1801–1805 годах двадцатилетним гвардейским поручиком, и понятно, что, явясь через 40 лет главнокомандующим и наместником, он не знал толком ни края, ни русского в нем положения. «С 1823-го по 1845 год он являлся новороссийским генерал-губернатором, где не имел никаких особых отношений к войскам, если не считать кратковременного эпизода осады Варны в 1828 году. Из этого понятно и то, что он не знал ни общего строя военного ведомства в России, ни особенностей кавказских войск и, собственно, Кавказской войны. А между тем он должен был везде руководить, все решать и всех направлять. Как истый “британец”, он имел более сочувствия к гражданскому, чем к военному ведомству. Позже это дало повод во время Даргинской экспедиции генералу Лабынцеву6 сказать с его обычной солдатской грубостью: «Нам нужен главнокомандующий, а прислали нам генерал-губернатора».7
Еще в Новороссийском крае всем было известно нерасположение графа к русским людям и пристрастие к иностранцам, в том числе и к татарам. И нужно же было судьбе сделать такой зигзаг, что и начальником Генерального Штаба на Кавказе при Воронцове стал человек, который никого не любил, кроме немцев!
«Будучи православной веры, но, как убежденный англоман, граф исповедовал безусловную веротерпимость. Едва ли за всю свою долгую жизнь он выстроил христианскую церковь, зато мусульманскую мечеть, единственную на всем восточном берегу Черного моря, воздвиг в Цебельде, где население коренных абхазских племен считалось по большинству христианским, а в сущности не имело никакой веры. В Кабарде он тоже возобновил древний минарет, в котором мусульманское духовенство, помимо свершаемых молитв, призывало мужчин к священному Газавату»8…Как-то потребовалось определить права князей и ханов на земли в Малой Кабарде. Чернь хотела, чтобы это дело было разобрано по шариату9, а князья и беки − по адату10. Его сиятельство граф Воронцов с легкостью разрубил сей гордиев узел, сказав «золотые» слова: «Не один ли шут, ли бы суд был правый! Пусть разберут, ну-с, скажем… по шариату». И «разобрались» на свою голову… Дела на Западном и Центральном Кавказе вновь захромали на обе ноги, а на Восточном вообще вышли из-под контроля. При Алексее Петровиче Ермолове такого непотребства быть не могло. Еще в 1821 году прославленный генерал от артиллерии учредил Кабардинский временный суд именно для того, чтобы устранить суд по шариату, то есть по закону Магомета, уравнивающему все сословия мусульман-горцев и дающему большее влияние духовенству, которое всегда откровенно было враждебно настроено к русским. И таких досадных промахов у графа случалось множество. Конечно, ближайшие лица обязаны были ему доложить о вреде, который произойдет из его распоряжения, но и они не всегда были виновны: Воронцов беспрестанно разъезжал по вверенному ему краю, принимал всех тепло, внимчиво выслушивал бесчисленные просьбы местных жителей и тут же словесно отдавал приказания, часть которых нельзя было уже изменить.11
.
…Многие видные военачальники и известные деятели Кавказа уже в первые месяцы правления нового наместника были разочарованы его политикой. Беспристрастно анализируя все виденное и пережитое, эта часть людей приходила к единодушному заключению, что генерал Граббе крепко ошибся в скоропалительной лестной оценке его сиятельства графа Воронцова.
Вот их резюме: «…Природа была не скупа, но английское барское воспитание многое испортило. Без должной веры и без национальности граф не мог сделаться истым гражданином своего Отечества; с огромным богатством и связями он не в состоянии был выработать в себе самостоятельных и твердых нравственных принципов. Пробыв 22 лучших года жизни в Одессе, где заслуга его состояла в том, чтобы смягчить для сего нового края жесткие и угловатые действия администрации, он сделался чуждым всего того, что составляет плоть и кровь русского солдата. Прибыв на Кавказ, ему совершенно не знакомый, он должен был всех учить, тогда как ему самому следовало бы всему учиться, ежели б ему не было тогда около 65-и лет»12.
Вслед за назначением Воронцова с ним и за ним потянулись из Петербурга и со всех концов России сотни гражданских и военных маменькиных сынков и откровенных карьеристов. Следует сказать, что именно в эту эпоху левый фланг и Владикавказский округ сделался излюбленным краем всех сорвиголов, авантюристов, старателей, разбойников и просто искателей приключений, отличий и наград. Случалось, и нередко, что предпринималась какая-нибудь экспедиция или вылазка, стоившая немало крови, в виде угощения какого-нибудь важного гостя. Эти лихие походы доставили русской литературе13 и прессе, художникам14 и исследователям дикого Кавказа15 немало блестящих страниц, картин и набросков, но успеху общего дела не помогали, и более − были вредны коренным деятелям, офицерам постоянных войск, часто несшим на своих плечах бремя той беспощадной войны и большей частью остававшимся в тени.
Многие из этих новых гостей Кавказа, понюхав пороху и потеряв друзей, вернулись восвояси, но очень много их осталось. Всех нужно было пристроить, а это было нелегким делом. Следствием сего явилось множество новых мест, должностей и управлений. «На бумаге это было благовидно, на деле очень дурно. При А. П. Ермолове гражданское управление в Грузии сосредотачивалось в канцелярии главнокомандующего; там было три отделения, которыми заведовали чиновники отнюдь не высокого класса. При графе Воронцове управление наместника состояло из нескольких департаментов, которыми заведовали тайные советники и сенаторы. В Главном Штабе было более 125 офицеров разных чинов. Главная квартира разрослась неимоверно! Нужно было иметь вдесятеро больше энергии, чем было у Ермолова, чтобы давать инициативу всей этой крайне сложной и громоздкой машине. У старого графа ее явно не хватало».16 В Главной квартире постоянно находилось бесчисленное множество людей праздных, интригующих, весело живущих и успевших уверить себя и других, что они делают важное дело и приносят пользу. Расходы на войну и на администрацию увеличились непомерно и тяжело легли на государственный бюджет. Число войск на Кавказе беспрестанно увеличивалось, а дело покорения Кавказа вперед не подвигалось.
* * *
Как бы ни было, но Кавказская война была благодеянием для русской армии − суровой школой, подобной петровской Северной войне и суворовским походам. Благодаря этой войне ей удалось сохранить свои бессмертные победоносные традиции, возжечь ярким пламенем начавший было угасать светильник.
«Малая часть огромной русской армии, заброшенная на далекую дикую окраину (но постоянно обновляющаяся свежими силами), свершила здесь великие дела. Ее не коснулись гатчинские вахтпарадные эспантоны, ее не осквернили шпицрутены военных поселений, ее бессмертный дух не стремились угасить плацпарадной фикцией “линейного учения”. Горсть русских офицеров и русских солдат, не стесняемая тлетворным рационализмом доморощенной пруссачины, показала здесь, на что способен русский офицер, что может сделать русский солдат. Суворовское «Мы русские, с нами − Бог!» огненным лучом пронизывает всю эпопею − от Иоры и Аскерани до Ведено и Гуниба»17.
В дебрях чеченских лесов и на раскаленных дагестанских утесах, в молниеносных рукопашных схватках с отчаянно храбрым противником и в изнурительных напряжениях прокладки дорог и расчистки просек крепла воля, закалялись характеры, создавались легендарные боевые традиции, вырабатывался глазомер начальников и бесстрашие подчиненных. Из одних выковывались Котляревские, из других − Архипы Осиповы18. И эту русскую боевую сноровку, эти боевые традиции, эту науку побеждать кавказские полки передавали из поколения в поколение, показывали ее во всех своих дальнейших встречах с врагом − при Башкадыкларе и Кюрюк-Дара, в хивинских и текинских походах, на Аладже и при Деве-Бойну и после, много лет спустя, при Сарыкамыше и Эрзеруме, под Ивангородом и Козеницами, на Бзуре и на Сане… «Вот почему нам должна быть бесконечно дорога каждая капля русской крови, пролитая здесь, между тремя морями, должен быть дорог каждый стрелянный здесь патрон. И должна быть священной память всех вождей, отцов-командиров и рядовых бойцов, не давших угаснуть русскому духу!»19.