– Ну смотри, не обожгись. – Смотря на герцога, король мстительно подул на свой костюм, тем самым, вызвав трепет одного из языков пламени. – Одного дуновения будет мало, чтобы сжечь всех этих изменников. – Уже переведя взгляд на Кончини, подумал король. Но поднявшийся в зале шум, вызванный хромотой герцога де Гиза, заставил короля вновь вернуться к нему.
– А это ещё что значит? – похолодев от страха, задался вопросом король. – Да как это понимать и вообще, что он себе позволяет? – чем больше возникало у короля вопросов, тем меньше он что-либо понимал. Что заставляет его перенаправить свой ищущий взгляд в глубину сцены, где присутствующая стража немного успокаивает его и король, заметив своего посыльного Тужура, в один внимательный взгляд подзывает его и, схватив за ухо, в один момент приближает к себе.
И хотя такая близость к королю, может лишь только в самых блистательных снах снится и то, только избранным, она между тем, почему-то не вызывает на лице Тужура того восторженного благоговения, который должен испытать каждый, кому выпало счастье прикоснуться к его величию. В чём или в ком, где вернее первое (в Тужуре), опять же видится его непроходимая дремучесть, которая не позволяет этому несознательному Тужуру, оценить всех ценностей этих взаимоотношений, где он вначале видит лишь одно, а следом другое – оттянутые свои уши.
И Тужур ещё смеет дерзить (опять же в кругу своих собутыльников), заявляя: «Век бы не видал!», – после чего он, запнувшись на внимающих ему ещё трезвых лицах собутыльников, понимает, что эти глаза напротив, ещё не готовы к откровению, очень своевременно (а то месье Помуж, неожиданно вдруг вспомнил о том, что он забыл, и было собрался выйти из их круга; а куда он собрался, Тужуру и догадываться не надо) добавив слово, уточнил Тужур.
– Век бы не видал своих ушей! – пощёлкав по своим ушам пальцем, сказал Тужур, с прищуром посмотрел на месье Помужа, вновь забывшего то, что он буквально недавно вспомнил. Правда месье Помуж, по исходящим от Тужура вкусным запахам, всегда помнил об усталости Тужура от двора и он, не обладая такой привередливостью Тужура, готов был хоть сейчас вместо него подвергнуть свой зад и уши такому испытанию. Ну а для этого, от месье Помужа требовалось всего-то наступить себе на горло и поменьше пить. Что, конечно, можно сделать, но при всех требовательных склонностях месье Помужа, чьей визитной карточкой был его красный нос, было совершенно невозможно требовать. Что, отлично знал Тужур, который коварно используя все эти знания, совершенно не давал просыху горлу месье Помужа, который, конечно, и хотел задать наводящие на заговорщицкие цели вопросы, но в виду предусмотрительности Тужура просто не успевал этого сделать, раз за разом, окуная свой нос в поднесённую Тужуром чашку вина.
– А, впрочем, зачем мне подставлять свой зад, хоть и самому королю, когда подставляющий ему зад Тужур, и так меня отлично поит. – Похвалив себя за свою рассудительность, месье Тужур решил стать самым верным другом для Тужура, и если что, прерывать Тужура на лишнем полуслове, а также ограничить его от близости этих прихлебателей и окружающих его заговорщиков, которым только дай повод, то они быстро понесут это лишнее, с пьяни сказанное слово, туда, куда не нужно Тужуру совсем.
– И представляете, что он мне сказал? – Тужур многозначительно поднял палец к небу, чем вызвал частичное затмение в головах своих близких по чарке вина товарищей, устремивших свой взор вслед за его пальцем в потолок. Но, не дожидаясь когда у себя голова закружится от всех этих потолочных видений, находящийся на своём чеку месье Помуж, так и не найдя, в отличие от пары его товарищей, уже грохнувшихся под стол, на потолке для себя вразумлений, быстро возвращается с небес на землю и не даёт сказать Тужуру слова, провоцирующего на действия его ещё могущих слышать товарищей.
– И знать не хотим! – ударив по столу кулаком, от имени всех дерзновенно заявляет месье Помуж. Что, конечно, вызывает искреннее удивление у собутыльников Помужа, не помнивших того, когда это они наделяли этого Помужа полномочиями говорить за всех. Да и самому Тужуру, уже слепому от своих чрезмерных возлияний, и совершенно невидящему в этих хитроумных действиях Помужа его помощи в том, чтобы не дать Тужуру возможности сболтнуть лишнее слово, видится только завистливость Помужа, к заду которого ещё никогда не прикасался носок ботфорт его величества. Ну и конечно, такое единение мыслей и цели, вскоре выходит боком месье Помужу, который между тем, несмотря на то, что он после нравоучительных маканий его носом в пол, ничего видеть не мог, всё же добился своего, и Тужур в этот вечер, так и не смог рассказать, куда его послал король.
– А-ну. Мигом лети и узнай мне, что там случилось с герцогом! – поддав ногой под зад Тужуру, отправил его за ответами король (а это значит, быстрыми и обдуманными). Ну а что же Тужур? Ну а ему не в первый раз получать такие дельные королевские указания, которые и говорить не надо, что выполнялись им на один щелчок другому, чуть поменьше рангом слуге.
К тому же Тужур знал все ходы и выходы дворца, а также всю придворную кухню, со своей негласной иерархией среди слуг, где от титульности и влиятельности придворного вельможи, зависела влиятельность самого его слуги, который иногда был куда влиятельней, нежели какой-нибудь барон или тот же виконт без доходу и связей, так что, никто во дворце, кроме него (Тужура), не смог бы лучше справиться с поручением короля. А всё потому, что Тужур, находясь на вершине иерархической лестницы среди слуг, имел куда более широкие возможности и полномочия для исполнения поручений своего соверена – короля, и поэтому, он мог уже сам поддать кому-нибудь под зад, для того чтобы таким скорым образом, выполнить поручение короля.
Так вновь задетый за живое королём Тужур, в свою очередь, хотел тотчас проделать тоже самое с чьей-нибудь первой же попавшейся головой или задом, если бы он по выходу от короля, сразу же наткнулся на эти услужливые лица, но к своему ещё большему ожесточению, к этим отбившихся от его рук и до дерзости нерасторопных слуг, по выходу от короля, никто из них не оказался им встреченными. И оказавшемуся в вынужденном простое Тужуру, пришлось даже задуматься над таким своим одиноким положением, которое определённо оказалось сродни королевскому. Ну а когда слуга начинает задумываться и в особенности над своим, как оказывается, полным подчинения положением, которое его и без лишних задумчивых дел, по большому счёту, относительно своего хозяина не устраивало, то тут уж ничего хорошего не жди.
– Королевское постоянство, это, конечно, признак хорошего здоровья государства. – Потирая свой зад, Тужур принялся размышлять над своей любимой темой, им в кулуарах написанного, трактата «Государство и я». – Но когда ты слишком часто повторяешься и повторяешься (Тужур в пику королю, решил таким образом его подразнить), то это может так далеко зайти, что могут возникнуть ненужные инсинуации (Тужур, когда особенно злился на короля, то всегда употреблял незнакомые и очень мудрёные слова, о значении которых даже сам король не мог знать, а он и подавно) и вопросы. Как у меня сейчас (Тужур в деле спросить и вопросить, всегда опережал всех во дворце). А не заболел ли или того больше, не постиг ли случайно короля склероз, раз он в своих поступках, так часто повторяется. Ведь, так поглядишь, то он со временем всё больше забываясь, начнёт два дня кряду носить один и тот же камзол, и что спрашивается, обо всём этом думать и как реагировать первым модникам двора, которые всегда ориентируются на короля. Да уж. Такие вещи далеко могут завести. – Тужур, будучи большим модником, с прискорбием посмотрел на свой, давно уже не менянный костюм, и в знак несогласия с такой возможной политикой короля, даже кощунственно покачал своей головой.
И хорошо, что ещё вокруг никого не было, а иначе бы все эти дворцовые подсиделы тёплых мест, которым дай только повод поинтриговать, тут же бы составили донос (вышел с недовольной физиономией от короля, что уже есть заговор, и не успел дверь закрыть, как начал осуждающе, сами знаете кого, качать головой) и направили бы его к главному распорядителю мест вокруг короля – палачу.
– Но всё же, что всё это значит? Должна же быть всему причина? – Тужур принялся перебирать в уме всё то, что могло спровоцировать короля на такую забывчивость, которая слишком больно отражается на их, в общем-то, очень даже близких взаимоотношениях. – Тут однозначно замешаны королевские враги и они, зная мой неподкупный нрав, скорей всего решили наговорить насчёт меня подозрительных слов королю и тем самым, освободив от меня моё же место, поставить на него своего человека-наушника. – Тужур, аж побелел от злости за такую коварность этих подлых королевских врагов, которые к тому же большие скряги, раз даже не попытались проверить его на неподкупность, а сразу же принялись заговаривать голову королю.
– И точно, уже наговорили. – Сделал нелицеприятный для себя вывод Тужур, после сравнительной оценки королевских поддач себе под зад, где сегодняшний был, если и не особенно жесток, но явно содержал в себе дальний посыл. – И что, я теперь впал в королевскую не милость? – Тужур даже взмок от этого предположения и, упав духом, чтобы не свалиться с ног, облокотился на стенку, где попытался понять – чему такое немилостивое положение вещей, обязывает и наоборот не обязывает.
И первое что пришло на ум Тужуру, так это то, что король своим троном, можно сказать практически был обязан ему, Тужуру, чьи связи при дворе не только обеспечивали королю крепость его сидения на троне, но и часто срывали различные вражеские замыслы по свержению короля, который, что за неблагодарная скотина, не только не ценит всех его стараний, но и готов по первому вражескому шепоту, отправить его подальше от себя и может быть даже на кухню.
А там, на кухне, единолично и полновластно правит сверхамбициозный шеф-повар – мэтр Ла-Варенн. «Это моё единоличное королевство и главный здесь, только я!», – Тужур, вспомнив все эти дерзкие бахвальства мэтра Ла-Варенна, теперь пожалел, что заблаговременно не дал о них знать королю. А этот мэтр Ла-Варенн, как все знают, до чего же самолюбивая скотина и он, как только Тужур прибудет на кухню, увидев в Тужуре конкурента, сразу же примется за свои козни и тут же отправит его, не к молодым кухаркам – помогать сбивать масло, а заметив ухоженные руки Тужура, мстительно направит его чистить картошку.
«А ведь, пожалуй, мэтр Ла-Варенн, на всё готов ради достижения своих властных амбиций», – подумал Тужур, вспомнив, как один раз мэтр Ла-Варенн, только ставший шеф-поваром и мэтром, угощая первых из первых слуг, в порыве своих восторженных чувств, не сдержался и, прищурив свой левый глаз, раскрылся, сказав ему, как тогда казалось пустяк, но как сейчас при здравом размышлении и под давлением сложившихся обстоятельств понимается, очень глубокую мысль.
– Одна щепотка перцу. – Сказал мэтр Ла-Варенн, приблизив Тужура к своему огромному рту, отчего Тужур вначале даже подумал, что мэтр Ла-Варенн в очередной раз решил выбрать рациональный подход к пище и, перепутав его с поросём, решил прямиком закусить им. Ведь мэтр Ла-Варенн, весь вечер находясь не в свойственном ему состоянии восторженности, уже не раз проявлял себя с такой экстравагантной стороны, падая головой на стол, для того чтобы не тратить зря время, освобождая руки от их занятости – кружек с вином, таким образом сразу же закусывать. И даже когда мэтр Ла-Варенн смазал своим языком ухо Туружа, то и тогда Тужура ещё не покидала уверенность в точной нацеленности мэтра Ла-Варенна на его ухо, а не на его иносказательность, к которой он, видимо забывшись, и приступил, вкладывая в ухо Тужура свои глубокие мысли.
– Она, как ни одна ложка соли, творит такие чудеса и перевороты в судьбе человека. – Сказал мэтр Ла-Варенн. И Тужур успокоившись за своё ухо, тогда совершенно не придал никакого значения этим словам мэтра Ла-Варенна, а вот бывший шеф-повар мэтр Ришар, даже не будучи в курсе сказанного мэтром Ла-Варенна, глубоко нырнув головой в кастрюлю с супом, куда его окунули разъярённые, полные горечи придворные вельможи, очень даже придал. После чего, более всех возмущённый таким самоуправством мэтра Ришара, позволившего себе, не считаясь с мнением королевских особ, мерить по своему вкусу подаваемые Его величеству блюда, просто повар Ла-Варенн, обойдя вначале бездыханное тело мэтра Ришара, а затем испугавшегося ответственности и сглаза Ла-Варенна су-шефа Жан-Батиста, уже сам стал всеми уважаемым мэтром и шеф-поваром Его королевского величества.
А ведь мэтру Ла-Варенну было за что бороться, ведь одна только королевская кухня включала в себя 7 служб, с бесчисленным количеством слуг и финансовых возможностей. Так что, вполне объяснимо, что шеф-повар, если он не хотел чтобы его сварили в кастрюле, должен был держать не только нос по ветру, но глаз да глаз за своими подчинёнными, у которых не только свои виды на вкусовые качества блюд, но и свои взгляды на своё место на кухне. Ну а мэтр Ла-Варенн, имея подлую привычку судить мир и вместившихся в него людей, исходя из своих наклонностей и самого себя, готового на любую подлость, и смотрел на окружающих его поварят в призме своей амбициозной подлости.
«Так вот что всё это значило. – Тужур поразился до чего же хитроумен и изворотлив этот мэтр Ла-Варенн. – Сволочь!», – Посмотрев на свои белые ручки, Тужур не смог стерпеть всех этих диктаторских наклонностей мэтра Ла-Варенна, и вознаградил его выразительным словом. После чего решив, что пока он при власти, то непременно нужно будет помучить этого подлого мэтра, придумывая для короля – большого любителя поесть, новомодные блюда.
– И вот только вспомни этого мэтра, так сразу же захотелось есть. – Почувствовав урчание и даже небольшое возмущение в животе, Тужур пришёл ещё к одному для себя выводу – до чего же коварен этот мэтр Ла-Варенн и что с ним так просто на голодный желудок не совладаешь. И кто знает, чью сторону в их противостоянии займёт этот большой гастроном Луи-король? Тужур от этих своих уж больно пропащих мыслей, вновь потерял самообладание и, поддавшись своей нестойкости, присел на корточки. Где бы он и пропал, как сам того хотел в тот момент, если бы его вдруг не осенила много на что открывшая его глаза мысль, и Тужур, восполнившись уверенностью, которую привнесла эта мысль, со зловещим лицом резко приподнялся на ноги.
– А ведь король, сам любит, если что готовить. А они, эти подлые завистники, просто меня, все до единого боятся. – Сжав кулаки и, дерзко посмотрев в изображённое на картине величественное лицо Генриха III Тужур, вспомнил своего родственника мэтра Дюпона, по чьей рекомендации, как ошибочно, по мнению Тужура, думал сам Дюпон, и в свою очередь, безошибочно думал Тужур, он, Тужур и был приближен к королю.
А ведь при одном только упоминании мэтра Дюпона – придворного зубодёра, в одно мгновение сразу же бледнели лица и седели парики у всех без исключения придворных вельмож. И стоило им только услышать, что мэтр почтил своим присутствием дворец и даже вон там приближается по одному из залов дворца, как величественные лица вельмож и даже принцев крови, у которых при отдалённом звуке шагов метра Дюпона стыла кровь в жилах, замирали в своей бледности, а сами они теряли дар речи, оттого, что их зубы сводило от предчувственной боли.
Но если все эти величественные вельможи не могли себе позволить не стойкости и как-то ещё держались на ногах, то дамы, как натуры более чувствительные и в тоже время имеющие наравне с вельможами такое же количество зубов, которыми они пользуются несравнимо больше, нежели эти величественные особы, тут же терялись в себе, и даже себе позволяли неприличия, упав в обморок, где уже терялись в чужих, ниже по титулу руках придворных.
Ну а мэтр Дюпон, несмотря на весь свой зловещий вид, суровость своего взгляда и вызывающий у любого смертного ужас – инструмент у себя саквояже, в противоположность всему этому, имел добродушный вид и до степени весёлости нрав, который и побуждал мэтра Дюпона не проходить мимо придворного, утратившего весёлость и приобретшего бледность лица (а других он на своём жизненном пути, отчего-то, никогда не встречал) и своей какой-нибудь специфической шуткой (а в его устах любая шутка приобретала такой вид) приободрить это невменяемое лицо. И хотя у мэтра Дюпона из всех его попыток развеселить очередное бледное лицо, как правило, ничего не выходило, всё же он, как натура глубоко верующая, не собирался сдаваться, и вновь, и вновь, как говорили за его спиной (сказать что-либо нелицеприятное в лицо мэтру, таких смельчаков во всём королевстве не нашлось бы) придворные – брал в оборот и провоцировал.