И если, к примеру, королю с молодости отличавшемуся живостью характера, чему также способствовали интриги и борьба за власть, был более близок жанр трагедии, которая разверзлась в виде топора над головами его менее удачливых соперников за трон, то, пожалуй, он, поднаторев в трагедии, и дальше время от времени, будет ставить пафосные эпосы с рублей голов. Что в век интриг и постоянных заговоров, всегда востребовано королями и претендентами на трон.
Другие же, в том числе и король Луи, насмотревшись с детства на такого рода страсти, всё-таки, не отходя от основных требований времени, тем не менее, решив придать серости бытия внешнему лоску, облачает свою и жизнь придворных, в характерную для их времени изящную галантность. Правда, отход в сторону от правил этикета и приличия, карался не менее жестоко, нежели во времена власти грубости и невежества. Ну а так как лицом государства был его король, то Луи посчитал, что никто кроме него, не имеет права формировать взгляды на искусство, которое и отвечает за нравственное здоровье нации.
И король Луи, для того чтобы облагородить искусство театрального танца, из которого состоял в то время балет – важнейшее театрализованное представление тех дней, и не допустить, чтобы всё свелось к очередному проявлению всеобщего распутства, единолично взялся за постановку всех этих балетных представлений. Ну а всё к чему имеет отношение король, всегда вызывает повышенный интерес у его придворных, которых хлебом не корми, в чём они, в общем, уже поднаторели, перебиваясь с пирожного на пирожное, а дай возможность, проявить себя в глазах короля.
К тому же, как вскоре выяснилось, король не жалеет никаких сил и средств на постановки своих балетов, что не может возбудить аппетит у жаждущих хлеба и для его посева дополнительных земель (здесь уже проявляется их предпринимательская жилка; убрать посредника между ними и хлебом – короля и спокойно кормиться. Но это уже называется по другому, и даже смахивает на измену), герцогов и всяких других маркизов. И, конечно, вскоре до ушей короля доносится слух, что как оказывается, во многих его придворных, пропадает непризнанный актёр или актриса.
– Кто-кто? – не сдержавшись, вслух задаётся вопросом, удивлённый Луи, когда ему по секрету, так мимоходом, когда зашнуровывали его обувь (а все значимые и секретные сведения, только так и передаются), ответили на его же скучающий вопрос: «А что там у меня в королевстве нового?». На что тут же, от обер-камергера герцога Шабера, по утрам всегда отодвигающего в сторону простых хранителей опочивальни и отвечающего за свои слова и вкладывающего их в уши короля при утреннем новостном докладе, и последовал, скорей всего, щедро проплаченный (или в карты проигрался, что более вероятно, зная расположенность маркиза к шулерству), анонс поведения маркиза де Шубуршена, который, как оказывается, не только распутник, пройдоха и авантюрист, но к тому же, тот ещё артист.
А маркизы, да что там и виконты, это такого рода титульные особы, которые, так сказать, находятся на перепутье своих жизненных устремлений, где они с одной стороны, ещё не совсем оторвались от своей приземлённости, которая даёт совсем чуть-чуть дохода, а с другой, им не то, что герцогам, ещё довольно далеко до небес. Ну а такое неустойчивое положение, приводит к разброду мыслей и шатаниям, с которым они в поиске себя и перемещаются по жизни и всё больше, из одного трактира к другому.
– Давеча, маркиз де Шубуршен, вновь отличился. – Сдавив шнурком ногу королю, герцог Шабер заставил обратить на себя и на свои слова внимание короля. Который недовольно поморщился и, сдув из своих надутых щёк воздух, уже более внимательно посмотрел на своего обер-камергинера, чья административная близость к его рубахам, уже изрядно чешет его тело.
«От одного вида его парика, меня уже охватывает омерзение. – Бросив тошнотный взгляд на парик герцога, принялся размышлять король. – Наверняка, у себя дома спит на атласе, а мне на кровать распоряжается постелить за собой обноски. Тьфу. – От всех этих представлений, теперь уже заёрзал внутри своей одежды Луи. – А он, поди что, спит не один, а со своей жирной, как свинья, герцогиней». – У Луи, вспомнившего это лоснящееся от жира лицо герцогини Шабер, даже стало темно в глазах, а когда он припомнил её неповоротливый зад, то даже на месте покачнулся. Что герцог принял на свой счёт и поторопился с рассказом.
– Позволю, Ваше величество, напомнить вам на счёт этого малодостойного упоминания маркиза де Шубуршена, о котором, в виду его ничтожности перед вами и знать не стоит. Но ради того, чтобы отогнать от вас зевоту, как средство для настроения, всё же упомяну. Так все, за исключением лишь вас, Ваше величество, – герцог Шабер отдал поклон, чего ему не жалко (у него этих поклонов бесчисленное количество и при должном оплачивании, хватит на всех), – знают, на что способен этот маркиз де Шубуршен, и поэтому, только в самом крайнем случае, или пав жертвой обстоятельств («Дёрнул же меня чёрт, в пьяном состоянии сесть за карты с этим мошенником», – про себя поморщившись и возмутившись, должно обосновал герцог свои обстоятельства, приведшие его, в алчные до его денег сети маркиза), соглашаются иметь с ним дело. Ну а если дело касается дамского или того более, нежного пола, то тут все без исключения папаши, стараются закрыть двери перед носом маркиза, которому в результате без альтернативности выбора и приходиться довольствоваться кухарками с постоялых дворов. – Герцог, видимо, так увлёкся своим рассказом, что при слове кухарка, не удержался и сладко причмокнул, чем вызвал новую взволнованность у короля, теперь заподозрившего герцога в измене, не только своей титульной супруге, но и самому ему. Где он король, хоть и не напрямую, а косвенным, через третьи руки и ноги, а также через потливое тело герцога путём, возможно, был, как никогда близок к одной из кухарок.
Но увлечённый рассказом, с присутствием в нём кухарок, герцог не обращает внимание даже на то, что король, потеряв устойчивость, опёрся своей рукой о его парик.
– Но всё же маркиз, есть титульная особа и он не может всё время погружать себя в кувшин с виной, чтобы забыть об этом ущемление его титульных прав, и зов крови, непременно требует своего – не приземлённой любви кухарок, а любовных интриг с какой-нибудь титулованной особой. И вот в один из дней, когда маркиз, скорей всего, опустился ниже нижнего, докатившись до свинарника со своей свинаркой, его-таки и настигает откровение. Так, при открытии глаз маркиза на это его свинское падение, его вначале выворачивает изнутри себя, а затем, появившийся из ниоткуда, свинаркин муж, со словами: «Что б духу твоего, здесь больше не было», – выкидывает маркиза из самого свинарника. Ну а маркиз, хоть и удивлён такой придирчивостью к нему свинопаса, всё-таки ничего не имеет против этого его предложения. И раз уж он так избирателен в своих предпочтениях и не хочет даже слышать об облагораживании духа своей молодой жены, то и он, не только не будет настаивать на этом, но и сам отныне, будет верен своему аристократическому духу, посматривая только в сторону титулованных особ.
Ну и маркиз, придя к такому для себя поворотному решению (он как раз проходил мимо трактира «Рыло в пуху»), сразу же, по ответному урчанию своего живота, не только почувствовал, что новая жизнь непременно требует подкрепления сил, но и согласился с этим. После чего маркиз похлопал себя по карманам, и по пустоте и пыли исходящих из них, в очередной раз убедился в истине, что если вчерашний день слишком полон на события, то сегодняшнее утро, встретит тебя пустым кошелём, который ещё вчера был так туг на предложения.
Но разве такая мелочь может остановить маркиза де Шубуршена – первого бретёра на округе, чья шпага, всегда готова предложить себя в качестве расплаты на дерзость отказа трактирщика. К тому же маркиз, движимый благородной целью – облагородить себя, решил подвергнуть себя испытанию – проявить независимость и стойкость к движениям глаз и всем тем вожделениям, которые несут в себе эти привлекательные виды местной кухарки Жозефины, которая уже давно привлекает его и ещё пару десятков виконтов и кавалеров, испить вина именно в этом трактире
Ну и маркиз, ещё раз памятливо представил физическую выразительность внешних предложений Жозефины и, убедившись в том, что, то испытание, которому он решил себя подвергнуть, потребует от него большой стойкости убеждений, подкреплённых не одним кувшином вина, сжал рукоять шпаги и решительным шагом направился по направлению трактира. В котором он, дабы сразу всё расставить по своим местам и дать понять трактирщику и всем тем, кто там у него уже сидит и пьёт вино без него, что с ним шутки плохи, в один удар ногой открывает эти ветхие двери, после чего с суровым выражением лица, держа руку на шпаге, уже показывается сам.
И если трактирщик, сославшись на большой опыт таких появлений в дверях его трактира такого рода титулованных особ, и свою выработанную годами привычку, только внимательно прищурил глаз, то сидящие за столами, в основном прихлебатели у своих угощающих приятелей, по большей части ничего незначащих для маркиза низкородного люда, не могли не отреагировать на его появление, повернув в его сторону свои хмельные лица. Ну а такое хмельное неуважение к лицу, не только более благородному, но и жаждущему, сразу же бросается в глаза маркизу де Шубуршену, который, конечно, ожидал, что в такого рода месте, его и встретит такая горькая правда жизни, но когда вот так лицом к лицу встречаешь, то это всегда вызывает недовольство и в животокружение.
Но маркиз уже не мальчик, чтобы от одного ударившего ему в нос запаха винных испарений и внутренних предчувствий, пошатнуться, и он в один взгляд быстро оценил обстановку – те трое слева от меня уже лыка не вяжут, так что с ними проблем не будет, а вот другая троица с мушкетёрскими усиками и дерзкими взглядами, определённо напрашивается на то, чтобы их отбрить (маркиз во внутреннем запале, даже сжал рукоятку шпаги). Ну а опасность и пустота в карманах, для маркиза всегда служит для него побудителем к отчаянным поступкам, и он делает следующий шаг на обострение ситуации, громко вскрикнув: Да здравствует, король! – Ну а это заявление рассказчика герцога Шабера, вновь возвращает короля из его фантазийной задумчивости, и король теперь уже обнаруживает, что герцог уже зашнуровывает его камзол, что, возможно, и вызвало его заминку в рассказе.
Ну а король между тем, всегда живо интриговался, как себя поведут его подданные, после этих прозвучавших слов. Ведь фраза «Да здравствует король!», была одной из тех основ, на которых строилось и держалось государство. И оттого, как она звучит в устах подданных, можно было понять насколько крепко стоит твой королевский трон. Наверное, поэтому, все королевские особы отличались отличным музыкальным слухом, способным уловить самые мелкие фальшивые нотки в устах своих придворных, которые хоть и поднаторели в лицемерии и ханжестве, но король с помощью интриг, умеет всё слышать.
И как же перекашивается лицо у регентов, заслышавших эту крамольную для них фразу, что даже вызывает улыбку, у всегда меланхолично настроенного Луи, вспомнившего, как новый паж, ещё не смыслящий во внутренних королевских раскладах, во время его появления на охотничьем завтраке, проходящем на выезде на природе, при виде его, что есть силы закричал: «Да здравствует, король!». И какой он вызвал переполох в стане королевы-матери и её фаворита Кончини, в один момент поронявших из рук бокалы и вилки, и на чьи искривлённые лица, любо дорого было посмотреть. Чем не преминул воспользоваться король, подойдя к королеве-матери и Кончини.
– Ваше величество, вы сегодня даже не удостоили своей улыбкой это прекраснейшее утро и двор. Неужели, ваша утренняя предвзятость настолько велика, что вы даже не можете без сомнения смотреть на него. Или может быть, утренний воздух слишком для вас свеж, отчего вы и надулись. В результате чего, судя по окружающим вас лицам, подвергнули меланхолии, так обожающий вас двор. – Одарив королеву-мать и Кончини сладостной улыбкой, проговорил король.
– Ваше величество, прекрасно знают, что для меня, как и для всякой придворной дамы, не утро, а вечер является любимой частью суток. – Пристально, до степени неподобающего нарушения этикета, глядя в глаза королю, ответила королева-мать, демонстративно приняв из рук Кончини протянутый ей бокал.
– А я всегда думал, что утро вечера мудреней. – Бросив напоследок эту фразу, король постарался поскорее пройти в походную палатку, чтобы там скрыть своё яростное неудовольствие при виде всех этих движений Кончини. А ведь он ни разу не слышал, чтобы этот подлый Кончини, кричал это, так оздоровляющее лёгкие и мысли кричащих фразу (что ж, быстрее сдохнет). Между тем, эта фраза, можно сказать, служит определённым ориентиром для всех подданных, которые слыша её, знают, куда им нужно стремиться. И если уж совсем далеко заглядывать, то если здравствует король, то и сами его подданные, могут себя поздравить с этим благоденствием. А вот кто желает обратного, то тот, понятно, что задумал что-то заговорщицкое.
Так что король был кровно заинтересован в том, как относятся его подданные к этой фразе, и поэтому, не было ничего удивительного в том, что он со всей внимательностью, посмотрел на герцога и спросил его:
– И какой же был их ответ?
– Ваше величество, вы как никто другой знаете, насколько я вам предан, и что я никогда не позволю себе, что-либо утаить от вас или сказать не правду («Кроме того, что ты воруешь», – Луи усмехнулся про себя, глядя на герцога). И поэтому, не смотря на всю вопиющую правду, вынуждено скажу. Прискорбно. – Насупившись, ответил герцог.
– Что это значит? – Луи в ответ даже потемнел в лице.
– Тоже самое, воскликнул и маркиз де Шубуршен, не услышав в ответ достойного ответа, а одно лишь бульканье кружек. Что заставляет маркиза выхватить шпагу и направить свой ход к ближайшему столику – с теми тремя пропойцами (маркиз в таком важном деле, решил быть последовательным). Ну а те, как оказывается, были ещё те, непримиримые с действительностью типы, что уже дальше своего носа не видели и дальше себя не слышали, что сразу же понял подошедший к ним маркиз. Но разве в таком принципиальном деле, для маркиза могут быть отговорки (и тем более авторитеты), тем более их и не последовало, и даже падение под его осуждающим взглядом ему в ноги, одного из явно раскаявшегося в своём поступке типа и то, не смягчило нрав маркиза.
И маркиз, подойдя к этому столу, недолго думая, но всё же, думая за этих сидящих за столом типов, которые совсем не думают о последствиях, которые несёт их воздержанность в плане величания короля, хватает со стола кувшин с вином и под ошалевшие взгляды этих пропойц, в несколько глотков осушает кувшин. После чего маркиз удовлетворённо смотрит на эти, благодаря ему, протрезвевшие рожи пропойц, и дабы закрепить за ними понимание, что нужно себя благопристойно вести в обществе титулованных особ, разбивает кувшин об голову наиболее головастого из них.
Ну а когда правда за тобой и даже в виде кувшина, сила в твоих руках, то она всегда достигает своей цели, отправляя невежду следом за своим товарищем под стол. После чего маркиз переводит свой принципиальный верноподданнический взгляд на третьего, уже не сомневающегося в неизбежности возмездия пропойцу, и уже готов наставить его на путь истинный, как вдруг со спины маркиза, громко звучит возражение:
– Сударь. А не кажется ли вам, что вы слишком шумны и мешаете другим думать? А это заставляет задуматься уже о вашем, непозволительном для дворянина поведении.
Что вызывает ярость на лице у маркиза, вынужденного отложить расправу над однозначно заговорщиком, с которой он поворачивается в сторону того самого столика, где сидящие за ним обладатели мушкетёрских усиков, бородок и шпаг в придачу, сразу же не понравились ему. Для чего, собственно, он и применил этот свой стратегический подход к этому столику, где на его примере, хотел продемонстрировать этим, судя по их форменной одежде – мушкетерам, которые никогда в одиночку не ходят, а строго по трое (почему в таком количественном составе, трудно сказать. И если не считать удобства собутыльничинья и тактической позиции в фехтовании, то над остальным стоит подумать), на что способна крепость его рук. Ну а раз они намёкливых поступков не понимают, объяснением чему, может служить, как их большая привязанность к своему тупоумию, которому способствует количество ими выпитого или же их близость к шпагам на службе короля, то маркиз всегда готов преподать им урок по фехтованию.