Нук ушел. Барсенька попытался заняться сборами, но мысли о путешествии кружились в его голове, как потревоженный пчелиный рой. Тогда тигренок вытащил из ящика письменного стола ластик, альбом и коробку цветных карандашей, которые Нук подарил ему на день рождения, и вдохновенно взялся за работу.
Через час рисунок был готов: Царевна Солнышко улыбалась, обнажая единственный молочный зуб, по голубому небу плыли облака, словно пушистые комочки ваты, а морские волны были так лихо закручены, словно только что прошли химическую завивку. В завершение художественного замысла, Песчаный берег был густо усеян карандашными точками.
Рисунок был почти безупречен, но несколько пустоват. Тигренок почесал карандашом макушку и принялся рисовать дружную семью: папу-осьминога в солнцезащитных очках, загорающего на песке с маленьким осьминожеком, который лепил песочные куличики. Полосатый крошка облизывал пятнышко света на носу и тихонечко урчал, с любовью начинающего художника стачивая ластик.
Когда рисунок был закончен, Барсенька окинул его строгим критическим взглядом:
– Я – настоящий художник!
Тигренок скрутил в трубочку рисунок, посмотрел в дырочку, потом сунул его под мышку и отправился к Нуку.
***
Старый профессор жил неподалеку от Барсеньки, сразу же за перелеском, на берегу широкой реки, у пристани. Центральная часть Нуковского жилища, представляющая гостиную, была отделена гранитным парапетом от крутого берега, на котором расположился причал. В центре гостиной росла высокая финиковая пальма с жестяным флюгером на вершине, а под ней расположился складной походный столик с начищенным медным кофейником. С левой стороны от пальмы, если смотреть на реку, стоял буфет с посудой, а с правой – дубовый шкаф со стеклянными дверями и ореховая конторка под полосатой маркизой. Чуть поодаль на тумбочке размещался светящийся в темноте огромный глобус. Рядом на двух столбах висел гамак для Барсеньки.
Прихожую, обращенную к дороге, ограничивали лакированное трюмо и гардеробная вешалка, на которой висели терракотовый саквояж, дорожный зонт и котелок хозяина.
Неподалеку зеленел ботанический сад, разделенный профессором на три участка: в первом Нук выращивал огородные растения, во втором ухаживал за саженцами экспериментальных деревьев, а в третьем высаживал семена растений, присылаемые ему иностранными корреспондентами.
С раннего утра, накормив Барсеньку, Нук занимался ботаническим садом: поливал огород, осматривал молодые саженцы, пикировал и рыхлил землю в семенных ящиках. По вечерам профессор перебирал семена, выбирая сор и отбирая поврежденные, а иногда рассматривал под микроскопом подкрашенные срезы, а потом заносил результаты в толстый журнал наблюдений.
Профессор тщательно следил за своими зелеными питомцами, за их ростом и приживаемостью и писал монографию «Новые виды растений». Кроме того, Нук собирал гербарий, которым (в душе) немножко гордился.
Все свои богатства профессор хранил в дубовом шкафу-хранилище, к которому относился как к святыне. Здесь царили безукоризненный порядок и чистота: на верхней полке располагался научный инструментарий, на средней – различные коробочки с семенами, а на нижней – гербарий.
Нук принимал участие в ежегодных ботанических выставках и не раз получал именные грамоты, которые красовались за стеклами шкафа.
***
Бобо и Нук уже несколько минут беседовали за столом, когда примчавшийся Барсенька, выронив в прихожей рисунок, бросился к гранитному парапету, восхищенно разглядывая белоснежную яхту с изогнутой лебединой шеей, которая стояла на якоре у причала. Однако через минуту полосатый крошка уже оказался возле профессора и, сияя от счастья, раскачивал ногу профессора, не в силах сдержать восторга:
– Это мой кораблик, да, Нук, да?
– Конечно, твой, – подтвердил ежик Бобо, с интересом разглядывая сияющего тигренка.
– Неужели ты забыл, что сначала нужно поздороваться?– укоризненно посмотрев на своего воспитанника, произнес Нук. – Это капитан Бобо, о котором я тебе рассказывал.
– Привет! – беспечно произнес тигренок, отцепляясь от ноги воспитателя, и подойдя к Бобо, сообщил:
– А я нарисовал море!
– Великолепно, – улыбнувшись, ответил Бобо.
Полосатый крошка сбегал в прихожую, подобрал рисунок и положил его на стол перед капитаном.
– Ого! – похвалил Бобо, разглядывая осьминогов. – Такая чудесная семья. Особенно мне нравятся папины очки.
– Рисунок хорош, – поддержал старого друга профессор, – но вообще… Ты знаешь, Барсенька, осьминоги обитают в морских глубинах и никогда не выходят на берег.
– Почему? – уставился на профессора тигренок.
– Потому что море – их биологическая среда обитания, – пояснил Нук. – А прямые лучи солнца губительны для них. На берегу осьминоги высохнут.
– Пожалуй, вы правы, профессор, – согласился Бобо.
– Это ваши высохнут! – отрезал полосатый крошка. – А мои нет. Они резиновые!
Бобо улыбнулся. Ему очень понравился этот непосредственный полосатый крошка.
– Хорошо-хорошо. Садись ужинать, – сказал Нук и поставил перед Барсенькой тарелку.
– А я завтра поплыву в далекие страны, – загадочно сообщил гостю полосатый крошка.
Бобо с интересом посмотрел на Барсеньку, и в его глазах мелькнула какая-то грустинка.
– Ты не переживай, – успокоил его тигренок, – мы тебя тоже возьмем!
– Для начала попробуем вот это, – говорил Нук, разливая по тарелкам фасолевый суп.
– Давненько не пробовали мы ваши произведения, – ответил Бобо, с наслаждением приступая к еде, и после первой же ложки невольно восхитился:
– Мне кажется, маэстро, что с годами ваше мастерство становится еще утонченнее!
Барсенька, занятый творческими размышлениями, ел молча. Друзья обсуждали детали путешествия.
– А сейчас… – загадочно произнес Нук, – попробуем французский королевский салат…
Профессор разложил содержимое широкого блюда по тарелкам, и Бобо проглотил первую ложку.
– Да это не просто салат, – смакуя содержимое, произнес Бобо, – это целая овощная симфония! Но я чувствую здесь особую пронзительную ноту. Что это, дорогой маэстро?
– Французский лук, – мечтательно пояснил профессор. – Этот сорт я вывел в прошлом году и назвал его «сентиментальная кокетка». Согласитесь, в нем есть некоторое очарование…
– Весьма, весьма пикантно! – восхищенно произнес Бобо, вытирая салфеткой набежавшую слезу.
После ужина профессор убрал со стола, а Барсенька отправился на вечернюю прогулку.
Бобо раскурил трубку, а Нук, вынув из буфета несколько священных мешочков с кофе, приступил к священнодействию приготовления.
– Надеюсь, маэстро, вы закончили сборы, – спросил Бобо, наблюдая, как профессор крутит ручку кофейной мельницы.
– Почти все готово, – ответил Нук. – Завтра соберем кое-какие мелочи и можно отправляться в дорогу.
– Надеюсь, документы из Географического общества вы получили?
– Еще на прошлой неделе.
– Ну что ж, – вздохнул Бобо, – команда собрана: юнга, кок, и капитан у нас имеются. Значит, мы можем смело отправляться в экспедицию!
– В самом деле, – произнёс Нук, наливая в кофейник воды. – Я даже об этом не подумал…
– А как ваше здоровье? – спросил Бобо, пуская колечки дыма. – Вы писали, что есть некоторые проблемы.
– Немного беспокоит сердце, – ответил Нук, – но в целом врачи не находят ничего серьезного.
– Говорят, что в медицине главное – вовремя поставить диагноз, – задумчиво произнес Бобо, – а все остальное… хотя я, как простой смертный, не возражал бы против выздоровления.
Сумерки сгущались. Нук зажег торшер и разлил готовый кофе по чашкам. Старые друзья, смакуя ароматный напиток, продолжали беседу. Бобо рассказывал другу о горячих спорах в Географическом обществе, которые вызвало открытие Южного полюса, о новых навигационных приборах и морских картах, а Нук внимательно слушал, задумчиво поглядывая на «Леду».
Неугомонные сверчки стрекотали в траве, вполне довольные своим маленьким незыблемым миром.
Полосатый крошка вернулся с прогулки, вытащил из книжного шкафа книгу «Мойдодыр» и улегся в гамак. Однако через несколько минут тигренок уже крепко спал.
За Закатом следом,
Летний Вечер стих,
И темнело Небо
В мушках золотых.
Месяц, словно в неге,
Нежно дул в свирель,
И кружилась в небе
Звездная метель.
Ветерок немножко
С набережной дул,
И тигренок крошка
В гамаке заснул.
И могло ж присниться
Полосатому,
Что Мечта Жар-птицей
Прилетит к нему.
Он с прогулки сразу
В домик побежал,
И цветов охапку
По пути нарвал.
Все прибрал примерно,
Час прождал, другой:
"Может ей неверно
Адрес дали мой?"
А пока наш крошка
У окошка ждал,
Мимо по дорожке
Дождик пробежал.
Солнышку меж Тучек
Бантик распустил,
И упавший Лучик
Радугу пустил.
Заплясал бесенок,
Словно на мосту,
И узнал тигренок
В ней свою Мечту!
Он кричал ей с крыши,
Тыча в небо нос,
Только Дождь не слышал
И Мечту унес.
И тигренок крошка
Понял всю тщету:
Что нельзя в ладошке
Подержать Мечту,
Покусать за ушко,
Сказку рассказав,
Прятать под подушкой
Или приласкав,
Покормить из блюдца,
Пуговку пришить…
Можно лишь коснуться
Краешком души.
***
Королевич Лето стоял на балконе хрустального замка Разлуки и, положив ладони на перила, вспоминал прошлое. Оказавшись здесь, в обители Разлуки, не по собственной воле, он только сейчас понял, как сильно любит свою русоволосую Осень и как безумно скучает по ней.
Темные силуэты гор, выступающие на фоне звездного неба, окружали хрустальный замок со всех сторон, но Королевич не видел их. Перед его глазами возникали полотна, созданные там, за дальними далями, когда он, беспечно закинув ящик с красками и кистями на ремне за плечо, отправлялся в путь. Где только он не был! Королевич бродил по лугам, берегам маленьких рек с кустистыми берегами, и еловым перелескам. Он забирался в самые глухие уголки лесной чащи, подолгу сидел возле какого-нибудь маленького лесного озера, заросшего кувшинками и лилиями, а затем вновь отправлялся в дорогу.
Сколько полотен он тогда создал: предрассветная дымка с рекой, нежный утренник над широким, покрытым росой лугом или сливочно-малиновая зорька над березовой рощей – и это были только первые зарисовки!
Где бы ни проходил Королевич, повсюду трепет и восхищение встречали его, а малиновые кусты не сводили глаз с его расшитого золотом синего камзола. И лишь мухоморы, сухие, сморщенные старики, поглядывая из-под пятнистых шляп, поглаживая ажурные воротнички, недовольно ворчали:
– И надоть яму чудесить…
Порой где-нибудь на пригорке Королевич любовался одинокой грустной рябинкой, а потом, повесив камзол на ближайший куст, подсаживал к поникшей бесприданнице молодой крепкий дубок.
А когда Царевна Солнышко, забыв обо всем на свете, нещадно палила землю своими лучами, уткнувшись в занимательную книжку, Королевич пускал по небу великолепные флотилии кучевых облаков или, зазвав босоногий Дождик, выписывал такой высоченный радужный мост, что дух захватывало!
Но если становилось совсем душно, Королевич призывал Грозу. И тогда, уличающие друг друга в измене Гром и Молния, не замечая ничего вокруг, поднимали такой грохот, что казалось, вот-вот расколют яблоко Земли до сердцевины.
А какие ночи сочинял Королевич…
По одному его мановению Месяц прикладывал к губам перламутровую свирель, и Звезды, сцепившись лучиками, танцующей огненной змейкой извивались на небе.
Но время шло, и Королевич стал ощущать какую-то пустоту и одиночество. Он замолкал на несколько дней, грустил, и чудесные кисти подолгу не вынимались из ящика. В такие дни лишь длинные серые ливни заполняли опустевшую сцену мира.
Но Королевич не знал, что в эту поэму, которую он с таким вдохновением сочинял, уже осторожно вошла русоволосая Осень.
Они встретились у ручья на рассвете, взглянули в глаза друг другу, – и между ними вспыхнула любовь. Королевич взял русоволосую красавицу за руку, путано заговорил о ее глазах, не в силах отвести взгляда. Она не смутилась, лишь слегка откинула длинные волосы, каскадом спадающие ей на плечи, улыбнулась, и они медленно пошли вдоль берега ручья.
Начались встречи. Сначала тайные, но через некоторое время уже почти открыто, у всех на виду.
О них заговорили:
– Чтобы Лето да Осень вместе… Негоже это…
Любопытные колючие глаза повсюду следили за влюбленными, и они стали уединяться в глухих местах.
Сообщили владыке Дворца времени, и между ним и Королевичем, состоялся суровый разговор.
Однако Королевич не внял увещеваниям, и встречи продолжались. Влюбленные бродили в лесах, сидели у заброшенных озер и не могли насмотреться друг на друга и наговориться. Им казалось, что они всегда знали друг друга, но не виделись целую вечность.
В одну из таких прогулок завистливая Разлука, хозяйка Хрустального замка, увидела молодого Королевича – и сон бежал от нее. Она отчаянно влюбилась.
Несколько раз Королевич получал любовные записки от Разлуки, но ни словом не обмолвился об этом Осени. Как ни заманивала, ни зазывала Разлука, Королевич Лето молчал.
И вот однажды, когда Королевич ожидал возле ручья, а Осень уже спешила к нему, протягивая руки, налетели черные вороны, стражи Разлуки, подхватили Королевича и прямо на глазах обезумевшей Осени унесли его за дальние дали, за высокие горы – в Хрустальный замок Разлуки.
До глубокой ночи Осень просидела у ручья, проливая потоки слез и в отчаянии заламывая руки.
А под утро, постарев на несколько лет, Осень медленно вернулась во Дворец времени. И не было покоя ее удрученному сердцу.
Дни летели за днями, а Королевич не появлялся. Осень ждала. Ждала, что пройдет час, пройдет день – и ненаглядный возлюбленный вернется, но никто не возвращался.
Как потерянная, бродила Осень по Дворцу времени, где по вечерам в зловещей тишине коридоров шептались тени, холодные змеи слухов скользили по лестницам, просачивались в замочные скважины дверей и расползались по темным углам.
– К Разлуке ушел… И то сказать, такие хрустальные хоромы…
Но Осень словно оглохла.
Ей подкинули записку, что Королевич живет за дальними далями, за высокими горами, в Хрустальном замке Разлуки, а по ночам ее ложе греет.
Осень прочитала, вспыхнула и в клочья порвала записку:
– Не верю!
Старик-отец, простуженный Октябрь, узнав о несчастье дочери, чуть не слег.
И тогда Осень сама отправилась в путь. Она шла, не разбирая дороги, через березовые рощи и сосновые перелески, луга и равнины, и ночлегом ей служила лишь охапка пожелтевших листьев или одинокий стог сена. Порой она долго не могла уснуть, глядя на звезды или прислушиваясь к шороху дождя.
А утром ее встречали серый глухой рассвет, предутренняя дрожь деревьев, лужи и небо за заколоченными ставнями мира, которые некому открыть. И как стенало сердце Осени от этих влажных, продрогших утренников!
Холод терзал ее, тоска иссушала сердце, но она продолжала идти. Ведь любящий живет только одной минутой – минутой встречи – и готов заплатить за эту минуту своей жизнью!