Он был одинок – багатур, сошедший с Золотых вершин. Двигаясь на закат, призывал он людей следовать законам Степи извечным, почти забытым ныне в бедствиях непрекращающихся. Своими свершениями доблестными стал он врагом злейшим для жужаней – нынешних хозяев степи, возвысившихся разбойников, не имеющих отцов. Жужани владели сердцем обескровленной Степи, но из-за дальних пределов, из-за Идели могучей, доходила молва о Западном крае, великой державе в Тэнгри, справедливым и мудрым правлением каганов своих достигшей могущества и благоденствия высочайших. Говорили, что там законы Степи превыше всего, и это было угрозой разбойничьей орде жужаней.
Туда, в Западный край направлялся багатур, деяния которого направлены на возрождение законов, не имеющих силы здесь, на востоке, но могущих вернуться на зов Матерей с Золотых гор, и это будет то, что сможет положить конец разбойничьему владычеству. И нельзя было этого допустить жужаням, встающим на пути багатура…
В песнях Матерей да пребудет с ним благословение Умай…
Под щитом Тэнгри да выйдет он к чистым водам Джаика, где не имеют жужани слова…
След Волка да приведёт его к Идели, началу Западного края…
. . . . .
Путь его был на запад, за солнцем, – и шёл он долго,… дожди сменялись снегами, холода – зноем…
Старые песни оживали…
Новые песни рождались, – в свете солнца, и в свете луны…
Он шёл вперёд, к солнечному закату; но не искал путей безопасных, покровительствуемый Небом, наделившем его силой и устремлённостью. Аймаки были на его пути, и кочевья были на его пути, были и поселения, были и города, часто враждовавшие между собою. Шёл он через одно селение и, не отклоняясь от пути, шёл к другому, воевавшему с первым насмерть. Никому не становился он врагом. Никто, из слышавших его слова, не посмел бы упрекнуть его в коварстве или затаённой хитрости. А те же из воинов, которые, завидев иноземца, намеревались поразить его стрелою из укрытия, не находили в себе решимости натянуть тетиву, не осознавая потом причин своей неуверенности, но и не удивляясь ей.
Рассказывали люди, что видели в степи всадника, одинокого, бесстрашного воина безупречной уверенности и отваги, в которых не сомневались, хотя никто не видел оружия в его руках – лука или клинка обнаженного…
Кто-то говорил, что это посланник великой державы Востока, Золотых гор, сердца всей Большой Степи. Другие говорили также, что идёт он с Золотых гор, но не как посланник какой-либо державы, а как наследник власти Адель-кагана, наделённый неоспоримым правом. Кто же мог верить в такое? Невозможность подобного осознавалась ясно, но лишь в умах, – не там, где живут надежды. В словах людей звучало небесное имя: Кокул.
Звали же его Аслан-багатур…
. . . . .
Было раннее утро, ещё не взошло солнце.
Руван скакал на своём коне на северо-восток, и уже виден был ему огромный курган, с запада возвышающийся над городищем сарагоров. Там, в этом поселении, что расположено на правом берегу великой Идели, должен был остановиться на сегодняшнюю ночь караван торговцев с юга, богатая добыча. Именно к нему, к этому богатому каравану и возвращался Руван, выполнив поручение брата. Брат его был предводителем воинов, что нанялись два дня назад для сопровождения этого каравана через земли сарагоров.
Этой ночью Рувану пришлось много и быстро скакать, утомляя своего коня, но дело было сделано. Скоро уже, с рассветом, должен караван отправиться дальше, на север, и значит,.. будет удачный день для Рувана и его товарищей, которые умело обманули торговцев, нанявшись стражами.
Но вот какой-то всадник показался там, впереди. Конь его движется шагом, и рядом с ним запасной. Их направление – запад, и пути их с Руваном не пересекутся. Он один, а значит, далеко ему не уехать по этой стране. Не торопится, но и не медлит.
Но кто там ещё показался? Руван разглядел другого всадника, который также ехал со стороны поселения. Но этот, в отличие от первого – который уже удалялся, двигаясь на запад, – наоборот, быстро скакал прямо навстречу Рувану. Это был сам его брат, первый из лучших конных стрелков, Урай-батыр. Случилось что-то значительное, если он покинул свой отряд и караван торговцев. Вот он уже близко, на быстроногом своём гнедом скакуне.
– Что случилось, Урай, брат мой? – спросил Руван, когда они встретились и остановили своих коней. – Я выполнил твоё поручение.
– Кое-что изменилось, Руван и теперь надо остановить Гунми-батыра: – караван мы не тронем.
Странно было слышать такое от бесстрашного батыра.
– Нельзя? Но почему же? У них влиятельный покровитель? – удивился Руван, вспомнив почему-то увиденного недавно одинокого всадника, который и сейчас ещё был виден.
– Не то. Нет у них никакой поддержки, что могла бы остановить нас. Но всё же мы их не тронем. Это решил не только я, но и остальные. Ты езжай к нашим воинам; они, как и договорились с купцом Утулаем, будут охранять его караван до Сарытау. Старшим я назначил Тугула, до моего возвращения. Сам же я отправлюсь навстречу Гунми-батыру, чтобы отговорить его от задуманного. Надеюсь, мне хватит слов для этого, и, надеюсь, Небо поможет мне в этом.
Руван вспылил:
– Что ты говоришь, брат?! Это же была верная наша добыча! Гунми-батыр уже скачет сюда! Какие слова смогут остановить его?
Указывая рукой на одинокого всадника, что почти невидим уже в западном горизонте, спокойно ответил Урай:
– Те, что я слышал от него.
– Как это может быть? Кто он такой?
– Его имя – Аслан. Он прибыл вчера в то поселение, где мы остановились, переправившись с восточного берега овечьей переправой.
– И что же такого он тебе сказал? Чем, или кем, он тебе пригрозил?
– Он видел, как ты уезжал, Руван, и сразу всё понял. Он подошёл ко мне, не к купцам, и спросил: кто управляет этой страной? Я не знал, что ответить, и тогда он заговорил с нами. Не как проситель, чужеродный странник, а как равный нам. Это было дерзко с его стороны, но никто из нас не осмелился остановить его. Как будто его защищает охранный амулет великого могущества, невидимый щит настоящего волшебства. Сердцем я чувствовал в его словах дух великой силы. Слова Аслана напомнили нам о недавнем ещё прошлом, когда никому в нашей Степи не было нужды в охране и защите.
– Но ведь гунны и их каганы утратили власть над этой страной. Агасиры покорны нам, и не помышляют о сопротивлении. Здесь теперь мы хозяева и никто не накажет нас именем Адель-кагана.
– Да, конечно же, страха перед великой властью уже нет, Руван. Но ведь при ней действовал Единый Закон Степи, о котором мы все помним, и он был справедлив. Тогда и ты, Руван, и мы все знали о том, что нарушение его не останется без последствий. Наши отцы и деды соблюдали его, и страна их была великой.
Аслан-багатур поведал нам о жужанях, отказавшихся от заветов отцов и не признающих Закона. Ты ведь слышал о них сам, Руван и знаешь об ужасе их владычества. Это оттого, что они попрали Закон Степи. Так не уподобимся же мы им и постараемся сохранить лицо всадников, несущих Небесный Огонь. Я уверен, что Гунми-батыр всё поймёт.
– А кто этот Аслан-багатур? Он пришёл оттуда, с восточных пределов? – спросил Руван.
– Да, и пришёл один. Он – по-настоящему великий багатур.
– Вот ещё что, Руван, – ты говорил о власти гуннов и о наказании. Теперь я знаю, что сила и могущество не оставили Степь: там, в западном крае, раздался уже вой Волка, призывающий силу Небес. Об этом знали в стране Золотых гор, откуда начался путь Аслан-багатура.
– Золотые горы? Я всегда думал, что это сказка…
. . . . .
Охотник Артагес лишился единственного своего коня. Пока он таился в засаде, ожидая приближения сайгаков к водопою, лошадь его, оставленная привязанной далеко в стороне, исчезла – была украдена кем-то. И теперь, сжимая в руках охотничий свой лук, стоял он на краю ивовых зарослей, покрывавших обильно берега Медвежьего ручья, и смотрел на восточный горизонт, в открытую степь. Оттуда приближался всадник, не из местных, судя по его необычному одеянию, и вёл он в поводу запасного коня. Можно было затаиться, спрятаться, и, выждав, убить иноземца стрелою (Артагес был метким стрелком), и завладеть его лошадьми и прочим имуществом.
Устыдившись этой недостойной мысли, Артагес отринул её, не поддавшись позорной слабости. Почему-то и не удивляясь этому своему решению, охотник решил выйти навстречу приближающемуся всаднику, хотя это и являлось небезопасным.
Что-то в облике пришельца, не таящем ничего угрожающего, вызывало неясные ощущения, более всего напоминающие то восхищение, восторженное, непосредственное, что возникало в душе юного тогда ещё Артагеса, когда он слушал старинные сказания о могучих героях, великих в своих деяниях, отваге и благородстве духа. И он вышел на открытое место, не выказывая тревоги, и направился навстречу незнакомцу, тотчас же заметившему его. Но и во всаднике том не было ни малейшей встревоженности, как будто он был в пределах родового аймака, хотя и видно было, по его одеянию, что он прибыл из очень дальних стран, возможно даже и из-за Идели.
Всадник был высок, но, как показалось Артагесу ещё издалека, молод, и крепким своим телосложением только приближался ещё к вершине своей силы и роста, должными, без сомнения, стать изрядными. Голову его покрывала островерхая войлочная шапка, украшенная необычным узором, и отороченная волчьим, бурым мехом; из-под неё ниспадала чёрная длинная коса, достигающая спины. Также чёрными были и редкие усы, а глаза, под тонкими бровями, были синими. Куртка войлочная, сильно отличающаяся покроем от тех, что носили в этих краях, утеряла уже свой цвет, но угадывалось ещё, что когда-то она была выкрашена красным. Безрукавка, из овчины мехом внутрь, надетая поверх куртки, украшена была тем же узором, необычным для глаз Артагеса, что и на шапке. Штаны всадника сшиты были из искусно выделанной шкуря оленя, а сапоги, изготовленные из крепкой воловьей кожи, были прочны и тоже украшены цветным затейливым орнаментом, выполненным безупречно. Талия же его была перетянута богато украшенным серебром поясом, с висевшим на левой стороне изогнутым мечом в изумительной красоты ножнах. Рядом с мечом висел и нож, прямой, в ножнах, тоже красиво отделанных. С правого бока за пояс чужестранца заткнут был боевой топор, небольшой, с рукоятью искусной резьбы. Лошади его обе были великолепны: крупного сложения, выносливые. Та, на которой он сидел – гнедой масти, а вторая, пристёгнутая к седлу всадника длинным поводом – вороная, с горящими глазами. К этой второй был привьючен тюк, вмещающий всё имущество и снаряжение путешественника. Ездовая была взнуздана великолепной уздою, с серебряными удилами и пряжками, и осёдлана богатым седлом с серебряными, коего не казалось всё же много, стременами. Слева на седле, позади всадника, висел сагайдак с большим, сложно изогнутым луком, безупречной работы искуснейшего мастера, и запас стрел, около десяти, что Артагесу показалось пренебрежительно малым. Щит его, круглый, не очень большой, висел за спиной на кожаном ремне.
У Артагеса была надежда воспользоваться возможной помощью чужеземного странника – проехать хотя бы часть пути до своего селения (путь неблизкий для пешего) на его запасной лошади, ведь он двигался как раз в том направлении, на запад. Но по мере приближения и сокращения расстояния между ними у Артагеса начали появляться сомнения, осмелится ли он обратиться с просьбой к этому непростому путешественнику, величие которого охотник почувствовал, едва лишь взглянув на него.
Сойдясь на близкое расстояние, оба остановились и стали испытующе смотреть друг на друга: всадник сверху вниз на Артагеса, спокойно и бесстрастно, глядя прямо в глаза, безо всякого высокомерия и превосходства, а Артагес смотрел снизу вверх, и иногда опускал взор, словно его привлекали чем-то копыта коня иноземца.
Наконец Артагес задал вопрос на языке своего народа:
– Кто ты, странник? Из каких краёв?
Всадник ответил. Язык похож на гуннский, но другой. Артагес знал язык гуннов очень хорошо и понял, что незнакомец произнёс « Не понимаю». Артагес вновь задал вопрос, но уже по-гуннски:
– Я спросил, кто ты? И откуда едешь, чужестранец?
– Моё имя Аслан. Еду с востока.
– Я Артагес, из языгов. Наше селение за теми холмами, – показав рукой на запад, сказал охотник. – Ты гунн?
– Да.
Аслан перевёл взгляд на узду в руках пешего.
– Селение ваше далеко. Где же твой конь?
Артагес молчал, стыдливо опустив глаза. Всадник продолжал:
– Я видел двоих. Они скакали на север, и у них был конь, на аркане. Трёхшёрстный конь, осёдланный.
Охотник перебил его:
– Я выслеживал добычу в тех зарослях…
Аслан повернулся к северу, всматриваясь в горизонт.
– Ясно, языг. Садись на моего запасного.
Артагес взнуздал по быстрому коня своего нового товарища – ибо кем же он был, как не товарищем, если предложил коня своего – и вскочил верхом, без седла, и пустился за Асланом, гнавшим уже к северу. Догонять агасиров? Но робость быстро покинула языга, чувствующего, что не следует проявлять страх рядом с этим гунном. Ехали не очень быстро, не утомляя скакунов.
Покрыв большое уже расстояние, перескочили ручеёк студёной воды и взобрались на пологую возвышенность. И увидели двух всадников, что вели на аркане украденную лошадь, неторопливо двигаясь к северу, спиной к догоняющим, и не видя их.
– Это гунны? – спросил Аслан.
– Агасиры-гунны, – ответил Артагес.
– Хорошо. Когда заметят нас, не зови своего коня, – скомандовал Аслан.
Погоня продолжалась. Расстояние становилось всё меньше: догоняющие неуклонно настигали не замечающих их воров. Наконец один из них обернулся.
– Ходу! – приказал Аслан, и, хлестнув своего скакуна плетью, пустил его вскачь, но всё ещё не доставая лука или другого оружия, и не готовясь к схватке, которая Артагесу казалась неизбежной. Но и он не достал своего лука, полагая, что Аслан проявляет сдержанность не без причины.
– Когда подъедем, не смотри на своего коня и на того из них, что держит его. Смотри на второго – прямо в глаза, не отрываясь – даже если тебе придётся говорить, со мной или с любым из них, – повелел Аслан твёрдым, как сталь, голосом.
Артагес удивился, но не сказал ничего, зная, что исполнит всё, ему сказанное.
Агасиры не были трусами. Они развернулись и ждали догоняющих, но, в отличие от тех, приготовив оружие. Артагес во всём положился на этого гунна, внушающего ему такое доверие своей уверенностью и силой своих поступков, исполненных непостижимого величия и безупречности.
И вот они сблизились. Аслан и Артагес остановили коней. Аслан заговорил без промедления:
– Я Аслан, всадник с Золотых гор. Там знают, что держава гуннов запада велика. Я же не вижу этого – неужели здесь не наказывают воров?
Агасиры оторопели. Кто этот человек, не боящийся задавать такие вопросы? Он иноземец, это видно по его одежде и по языку. Ташир и Барыс, агасиры, были моложе его возрастом своим юным и горячностью лихой. Кровь их горяча и услышали они слова дерзкие. Произнеси их любой из языгов, или даже росомонов и ругов, не миновать бы тому их гнева. Даже садагу не простили бы они такого оскорбления. Но этот всадник, похожий на сына могучего иноземного властителя… в его словах нет никакой юношеской вспыльчивости, и это не дерзость лихого удальца орды победителей. Уверенность в себе, без всякой заносчивости и превосходства, и спокойствие, более являющееся отрешённостью, говорили о великой силе, непостижимой Таширу и Барысу, и потому удержались те от резкого ответа, и убрали оружие. Не страх, а неясное смущение, охватившее обоих, было тому причиной. И подивились они происходящему, двое храбрецов, гордых в имени агасир, народа великого, славного своими батырами побеждающими.
– Агасиры – великий народ, – сказал Барыс. – Языги – наши данники.
Даже Ташир, державший на аркане уведённого коня, понял, что это не те слова. Аслан задал новый вопрос:
– Вы так берёте положенное вам? Подкрадываясь зарослями?
Затем он обратился к Артагесу, приведя того в замешательство:
– Как поступают языги, поймав конокрада?
– Они должны убить его. – Ответ Артагеса, хоть и опешившего, был твёрдым. И он, не отрываясь, смотрел на Барыса. – Но агасиры – наши господа, а мы – их данники, ещё деды наши признали это.