Располагался облюбованный Рихардом ресторан в небольшом деревянном доме, сработанном под старинную пагоду с резными столбами, окрашенными в малиновый цвет, и таким же резным прямоугольным верхом. Столик уже был приготовлен, гостей встретил сам распорядитель ресторана. Лично. Одет распорядитель был в дорогой черный костюм, по бортам окаймленный блестяще-черной шелковой лентой, белоснежная рубашка была накрахмалена до хруста, под подбородком красовалась бордовая, в горошек, бабочка – модный галстук рестораторов Европы и прежде всего – Парижа – в прежние, естественно, времена. Теперь галстук перекочевал и в Азию, сюда.
На столе, за который их усадил распорядитель, уже тихо потрескивали рыжим пламенем три керосинки. На них стояли небольшие сковородки. Что очень удивило Отта, сковородки были отлиты из плотного темного стекла.
– А почему сковородки стеклянные? – спросил он у подошедшего официанта.
– На них никогда ничего не подгорает, – пояснил тот, – ни мясо, ни рыба. – Добавил: – Сковородки были специально заказаны во Франции.
– М-м-м! – понимающе склонил голову набок Отт.
– Для начала давайте выпьем за знакомство, а потом будем готовить сукияки, – предложил Зорге.
Подполковник одобрительно хмыкнул.
Пили саке из небольших фарфоровых чашечек, разрисованных цветными драконами. Отт высадил чашечку одним глотком – просто вдохнул напиток в себя, а выдыхать не стал. Подергал уголком твердого рта:
– Теплая, зараза.
– Саке всегда подают теплым, – доброжелательным тоном пояснил Зорге, – так положено. Традиция.
– Немецкий шнапс или русская водка вкуснее, – сказал Отт, – особенно, если пить со льдом.
– Что да, то да. – Зорге придвинул к себе керосинку, поправил сковородку и, ловко подцепив палочками тонкий ломтик мяса, опустил его на толстое стеклянное дно сковородки, в раскаленное масло.
Через несколько мгновений ломтик мяса был готов, Зорге посолил, поперчил его и отправил в рот. Отт внимательным взглядом проследил за ним:
– Ну как?
– Превосходно. Лучше не бывает, господин Отт. – Зорге подхватил палочками еще один ломтик мяса, проделал прежнюю операцию. – А главное, ни в одном походе никакой заразы с такой едой не подхватишь. Монголы знали, что делали.
– Предлагаю выпить еще, – сказал Отт, покосился на пузатую фарфоровую бутылку саке, – только, может, нам выпить водки? Сколько градусов в саке?
– Не более тридцати.
– А в водке сорок, либо даже сорок пять.
Подполковник вел себя так, будто жены его вообще не существовало – не замечал ее, Хельма все время молчала, – и решения принимал сам, и просьбы исходили от него одного. «Наверное, в среде немецких военных так заведено», – предположил про себя Зорге. Он оторвался от сковородки, встретился глазами с официантом, стоявшим неподалеку, кивнул, подзывая, – тот, проворный, вышколенный, немедленно устремился к столику.
– У вас есть немецкий шнапс?
В глазах официанта промелькнула тень, словно бы он чего-то испугался, склонив виновато голову, он произнес тихо:
– Нет, к сожалению.
– А русская водка?
Официант горделиво поднял коротко остриженную, с ровным набриолиненным пробором голову:
– Русская водка есть.
– Бутылку на стол! – скомандовал Зорге, повернулся к супруге подполковника: – А вам, Хельма, я предлагаю отведать вина из розовых лепестков либо из плодов молодой черешни…
– Розовых лепестков? – Хельма оживилась. – Забавно.
– Вино совершенно необычное по вкусу. Но «молодая черешня» лучше.
Фрау Отт встрепенулась, на ожившем лице ее заиграла улыбка. В следующий миг она неожиданно рубанула рукой воздух: гулять так гулять.
– Давайте черешневое! – воскликнула она.
– Бутылку черешневого вина на стол! – эхом подхватил Зорге. – И соответственную посуду к вину. – Щелкнул пальцами. – А к водке не забудьте лед.
– Повинуюсь, господин. – Официант послушно наклонил голову.
Подполковник Отт тем временем взял в руки палочки, осторожно повертел их в пальцах и положил на стол.
– Сколько я ни пробовал брать еду этими зубочистками – ничего у меня не получается. Ни разу не взял…
– Ничего страшного. Сейчас мы потребуем вилку и нож, это добро в ресторане тоже имеется.
В зале было тихо, только где-то недалеко, как-то задавленно, глухо, словно бы из-под земли, доносились звуки барабана, создававшие ощущение покоя, отбивавшие ритм, которому должно было следовать сердце, Зорге прислушался к этому звуку и у него дрогнули кончики губ: звуки всякого барабана напоминают ему только об одном – о задымленном, исполосованном выстрелами прошлом, о солдатах, оставшихся лежать во Фландрии, эти ребята никогда не постареют, память их навсегда запечатлела молодыми, о дивной земле, где Рихарду было больно.
– А это удобно – есть вилкой и ножом, когда все вокруг едят палочками?
– Вполне удобно.
Когда официант разлил по стопкам холодную водку, Отт сказал:
– Я предлагаю, Рихард, перейти на «ты» и обращаться друг к другу по именам.
– За это и выпьем, Эйген, – проговорил Зорге согласно, – а следующий наш тост – за Хельму… Что бы мы делали без женщин?
Отт прогукал что-то себе под нос, будто голубь, и махом отправил водку в себя. Пил он, как большинство военных, без всякого смакования, без промедления отправлял любой напиток, даже самый дорогой, в желудок: хлоп – и нету! Только дразнящие остатки, пары винные, в воздухе болтаются. Отт подцепил вилкой ломтик сырого мяса, придержал его ножом и отправил на грозно шкворчавшую сковородку. Через несколько мгновений выдернул, посыпал солью, перцем и отправил в рот.
Восхищенно помотал головой:
– Вкусно!
Хельма, в отличие от мужа, с обеденными палочками справлялась легко – то ли навык был, то ли природная ловкость помогала, скорее всего, все-таки был навык, – подхватила кончиками скрещенных палочек сочащийся сукровицей мясной ломтик и опустила его в фыркающее масло.
– Значит, это и есть древний монгольский метод приготовления мяса? – Подполковник привычно выпятил подбородок. – Однако не дураки были эти монголы.
– Иначе бы не завоевали полмира, – подала голос Хельма, но муж не обратил на нее внимания.
– Что еще, кроме этого ресторана, есть приметного в Японии? – задал Отт неуклюжий вопрос. Как разведчик, он не должен был его задавать, но что произошло, то произошло.
– Советую посетить старую столицу островов Киото, – сказал Зорге, – и тебе, Эйген, и Хельме Киото понравится.
– А что там выдающееся водится?
– Дворец Нидзе, например… Раньше в нем жил сёгун. Дворец целиком сделан из резного дерева, будто шкатулка. Полы во дворце – поющие.
– По-птичьи, что ль, голосят?
– Почти. Поют на все лады… Как скворцы в нашей любимой Германии в весеннюю пору – так же дружно и красиво. Ну-у, еще… как кенари с подоконников домов в городе Магдебурге.
– О-о, Магдебург! – не выдержал Отт, взгляд его затуманился восхищенно. – Предлагаю выпить за нашу великую Германию.
Так и поступили.
– От Японии я в восторге, – заметил захмелевший Отт. – Великолепный флот… Вы знаете, Рихард, какой у Японии мощный флот?
Зорге сделал непонимающее лицо, хотя как молитву знал, сколько у японцев линкоров и линейных крейсеров, каков их тоннаж, сколько авианосцев и кораблей с артиллерией калибром свыше ста пятидесяти пяти миллиметров (такими пушками можно в несколько минут разнести в щепки город средней величины, – например, Киото), сколько находится на плаву подводных лодок, минных заградителей и тральщиков, как организовано управление морскими силами, и так далее – словом, знал все. Или почти все. Во всяком случае, больше, чем подполковник Отт.
– У Японии – великий флот, – произнес Отт громко, – великая авиация, великие сухопутные силы. Япония – страна будущего. Если мы заключим союз, то изменим весь мир, Германия будет владычествовать в Европе, Япония – в Азии.
Сколько раз слышал подобные слова Зорге – не сосчитать, они ему изрядно надоели. С вежливой понимающей улыбкой он наклонил голову:
– Целиком разделяю твою точку зрения, Эйген.
– Еще бы не разделять, – Эйген хмыкнул, – это – точка зрения фюрера.
Хельма в беседе по-прежнему почти не принимала участия – ей это было неинтересно, а вот к вину из молодой черешни она прикладывалась с интересом, щурила глаза довольно, будто многомудрая женщина с картин Тулуз-Лотрека (этого художника Зорге любил особенно), разглядывала его на свет, отпивала по глотку, задерживала во рту, придавливала языком к нёбу. Продолжал раздаваться тихий призывный стук барабана, будил гостей за столом, приглашал куда-то пойти. Посетителей в ресторане было немного – в основном семейные пары.
– Эйген, а в следующий раз давайте-ка отведаем другой японской еды – той, которая имеет португальские корни.
– Буду благодарен, Рихард.
– И я буду благодарна, – неожиданно подала голос Хельма.
Зорге не выдержал, улыбнулся – ну совсем как в гимназии…
– Мы будем тебе очень благодарны, Рихард. – Тяжелое лицо подполковника утяжелилось еще больше, подбородок выпятился угрожающе; несмотря на солидную внешность, подполковник захмелел быстро, очень даже быстро, – где-то в его организме имелась слабина. На лбу Отта выступили мелкие искринки пота, щеки покраснели.
Из ресторана вышли в темноте. Город понемногу успокаивался, в небе подрагивали неровные пятна – следы электрических сполохов, да и само небо имело цвет слабого электрического всплеска, сплошного, затяжного, в этом поле и плавали живые светлые пятна; шум автомобилей, доносившийся до ресторана, был придушенным, он слабел на глазах: город укладывался спать, завтра, рано-рано, у него начинался новый рабочий день. Многим жителям приходилось вставать в четыре часа утра.
– Хорошо тут, – восхищенно пробормотал Отт, – век бы жил в Токио.
– А кто мешает?
– Долг перед великой Германией, Рихард, – Отт хмыкнул, – я – человек военный, хожу по линейке. – Увы! – Он развел в стороны белые изящные руки.
Руки у подполковника были аристократические, это Зорге уже отметил: такие руки бывают только у представителей древних родов либо у высококлассных пианистов.
– Увы, – еще раз развел руки подполковник и спрятал их в карманы.
Зорге отвез супругов Отт домой – на квартиру военного ведомства, которую выделили подполковнику, посигналил на прощание и неспешно покатил дальше.
Обычно перед сном Рихард что-нибудь читал – чаще всего мудрые японские танки (тогда, он полагал не без основания, будет иметь возможность просыпаться утром мудрее, чем он есть на самом деле), а в этот раз словно бы что-то отрубило: в висках стоял звон, в затылке также плескался тяжелый медный звон, в груди никак не рассасывалась что-то плотное, грузное, возникшее после ужина, сердце саднило, Рихард взял в руки книгу, несколько минут подержал ее перед собой, потом положил на пол и выключил ночник – диковинную лампу, сделанную из оболочки большого тропического плода. Что это был за плод, Зорге не знал – во всяком случае, ни в Китае, ни в Гонконге, ни в Индии ему эта невидаль не попадалась.
Уснул он быстро. Во сне, даже в глухом забытьи, он привычно фильтровал звуки: вот мышка, совсем крохотная, едва приметно проскреблась по полу, вот в открытое окно влетел большой ночной мотыль, замолотил крыльями по воздуху, вот машина прошуршала шинами за углом дома… Звуки эти не вызывали у него тревоги. На любой тревожный звук он среагировал бы, но тут не было ничего тревожного – тишина была… Спокойная ночная тишь с посторонними легкими звуками, в которой свободно билось сердце.
В два часа, в вязкой темноте, Зорге проснулся, включил ночник. Сквозь тонкую кожуру тропического плода пробился неяркий свет. Рихард посмотрел на часы, стоявшие на низком, с гнутыми ножками столике. Вздохнул невольно: два часа ночи – не то время, которое способно заставить человека вскинуться на постели и больше не спать.
Успокоенный, Зорге уснул снова. Хотя внутри у него все-таки оставалось что-то мешающее – будто заноза сидела под кожей. Надо бы заснуть поосновательнее, поглубже, так, чтобы к утру проснуться с легкой головой и ясными мыслями, Рихард натянул на голову подушку, плотнее прижал ее, сверху обнял рукой и забылся.
Здорово забылся, словно бы на голове у него не обычная подушка лежала, а целый ворох сена. И пахло от этого сена детством, вот ведь как. Хороший это запах, очищает душу, выскребает из души всякую налипь, грязь, гниль, и Зорге улыбался во сне, радуясь наступающей легкости.
Неожиданно в сон проник дребезжащий, с визгливыми нотками звонок, Зорге встрепенулся, стянул с головы подушку, замер, пытаясь сообразить, наяву он слышал этот звонок или же разболтанный звук этот прозвучал во сне?
Звонок повторился. Старый, ржавый, он ломаной неприятной проволокой ввинчивался в уши, был способен причинить физическую боль. Звонили в калитку, упрямо прижимая пальцем черную глазастую кнопку к боковине ограды. Неужели полиция? Тревога полоснула Рихарда изнутри остро, он поспешно вскочил с кровати и, натянув на себя халат, подошел к окну: что там, на улице, вдруг действительно топчется полицейский наряд с предписанием на руках: арестовать такого-то и препроводить туда-то… Зорге протер глаза – он не верил тому, что видел. На улице стояла женщина. Статная, не лишенная изящества, в шелковом пыльнике с капюшоном, натянутом на голову. Невольно вздохнув – давно у него не было приключений, – Рихард спустился вниз и по влажной от ночной росы дорожке, застеленной шероховатой, чтобы не оскользаться в дождь плиткой, прошел к двери, врезанной в ограду.
За оградой стояла… Хельма Отт.
– Господи, – глухо пробормотал Рихард, помял пальцами горло, – Хельма, это вы? Что-то случилось?
– Случилось, – женщина придушенно засмеялась, – случилось, что я пришла к тебе. – Она впервые обратилась к Зорге на «ты», это что-то значило.
– А Эйген… – пробормотал Зорге смятенно и умолк – все, что он ни скажет сейчас, будет звучать глупо, – вздохнул и открыл калитку, пропуская Хельму во двор.
Она прильнула к нему.
– Я тебя запомнила давным-давно, – прошептала Хельма жарко, – еще там, во Франкфурте… Но ты ускользнул от меня.
– У тебя же был муж-архитектор.
– Верно. Но он мало что значил в моей жизни. Веди меня к себе.
– На чем ты приехала? – Зорге огляделся: нет ли где посольской машины? Машины не было, впрочем, ее и не должно было быть – дом, который снял Рихард, находился в глубоком кармане, пройти сюда машина не могла, свой автомобиль Зорге оставлял, например, за углом…
– На такси, на чем же еще, – проговорила Хельма тихо и нетерпеливо топнула ногой: – Веди меня к себе.
Зорге хотел пробормотать что-то об Эйгене, но потом смятенно махнул рукой… Как там говорят мудрые русские? Чему бывать, того не миновать? Или что-то еще?
Где-то за углом, на соседней улице, прогрохотала запоздалая машина, вонзилась лучами сильных фар в пространство, взревела вновь мотором – видать, водитель был пьяный, и все стихло.
Город спал.
Через несколько дней супруги Отт уезжали в Берлин – с рыбной кухней Японии Рихард так и не успел их познакомить.
– Это ничего, – сказал Эйген Отт уже на аэродроме, сердечно пожал руку Зорге, – мы еще обязательно встретимся, посидим за столом и отведаем сырой рыбы… Как ее тут называют? Сашими?
– Сасими.
– Один черт. – Отт засмеялся.
У Хельмы был цветущий вид. Рихард поцеловал ей руку, произнес громко – самолет, на котором должны были улететь супруги, начал прогревать моторы, почти ничего не было слышно.
– Доброй дороги вам, сударыня. Передайте поклон лучшему городу Германии – Франкфурту-на-Майне.
– Я тоже люблю этот город, очень люблю. Привет обязательно передам.
– А я могу передать кому-нибудь привет, Рихард? – спросил Отт с подначивающей улыбкой. В том, что улыбка Отта имела двойной смысл, Зорге готов был поклясться. – Поручи мне это тоже.
– Да нет, – пробормотал Зорге смущенно, – больше вроде приветов нет.