Наш общий мозг
Четыре кругленьких слоненка идут в кильватере своих внушительных мамаш через просторную душистую луговину. Взрослые шагают деловито, словно боятся опоздать. Они держат путь к большому топкому болоту, где уже толкутся около сотни сородичей. Очевидно, это место обладает притягательным для них запахом, густым и влажным, напоминающим о спокойных тучных временах. Ежедневно семьи идут от мест ночевки на покрытых зарослями холмах до болота и назад, туда-сюда получается километров пятнадцать. Путь неблизкий, и от рассвета до заката случиться может всякое.
У нас своя задача: мы должны рано утром покататься по округе, заметить слонов, которые идут к болоту, посмотреть, кто где и что происходит. Вроде бы ничего хитрого, но, когда вокруг тебя десятки семей, то есть несколько сотен особей, все куда сложнее.
– Надо знать каждого, каж-до-го, – говорит Катито Сайялел. Ее напевный выговор чист и ясен, как это африканское утро. Она высокая, как все масаи, и очень толковая. С Синтией Мосс Катито работает уже двадцать лет, помогает ей в наблюдениях за слонами.
– Каждого? А сколько всего?
Катито морщит лоб:
– Ну, я могу опознать всех взрослых особей, значит, где-то девятьсот слонов. Или тысячу.
На глаз распознавать сотни и сотни животных? Каким образом? Как она это делает? У некоторых могут быть какие-то отличительные признаки, например рваное ухо, но она знает их всех, словно они старые знакомые.
Если объектом изучения становится социальное взаимодействие, в котором животные активно участвуют, наблюдатель не имеет права сказать: «Одну минуточку, а кто там у нас бегал?» Требуется помнить каждого в отдельности, даже если их сотни, потому что сами слоны прекрасно запоминают сотни своих сородичей. В природе они существуют в контексте сложнейших социальных сетей, в которых переплелись семьи, дружба и прочие отношения. Памяти слонов можно позавидовать. Катито они действительно узнают.
– Когда я впервые здесь появилась, – вспоминает она, – они услышали мой голос и поняли, что я новенькая. Подошли поближе, обнюхали. В общем, познакомились.
С нами еще Вики Фишлок. До того как приехать сюда, эта тридцатилетняя голубоглазая англичанка уже успела поизучать горилл и слонов в Республике Конго и получить докторскую степень. С Синтией она работает больше двух лет и, судя по всему, намерена оставаться тут и дальше.
Как правило, Катито отмечает слонов по списку и отправляется дальше, а Вики садится наблюдать за их поведением. Но сегодня они проводят для меня что-то типа обзорной экскурсии, чтобы помочь сориентироваться.
Вот, минуя заросли высокой слоновой травы, пять взрослых самок и четыре слоненка выбирают себе местечко, где трава пониже и растет не так густо. Они не зря тратят силы на поиски, потому что ищут то, что вкуснее. Чтобы понять это, им не требуются трактаты о пищевой ценности травяных культур. Делая выбор в пользу более питательной пищи, они до известной степени руководствуются подсознанием, которое подсказывает, что делать. С нами происходит то же самое, ведь жирное и сладкое – это прежде всего вкусно (нашим далеким предкам не нужно было себя в этом ограничивать).
За пасущимися слонами тянется череда белых цапель, а воздух над ними прочерчен орбитами стремительно кружащихся ласточек. Птицы знают: когда слоны, эти могучие серые корабли, рассекают травяные волны, вокруг них, словно брызги, вздымаются тучи насекомых. Блики света играют на покатых спинах, как солнце на океанических валах. Слышно, как они вырывают из земли траву и жуют ее. Как хлопают уши. Как шмякается оземь навоз. Как жужжат мухи, как со свистом рассекают воздух хлещущие наотмашь хвосты. Как тихим звуком тамтамов отдается их поступь. И это безмолвие исполинов, проступающее во всех их повадках, – без единого слова повествуют они о поре, когда человек не сделал еще ни единого вдоха. Они шествуют своей дорогой, полностью игнорируя нас.
– Вовсе нет, – поправляет меня Вики. – Они нас не игнорируют. Это жест вежливости с их стороны: как мы к ним, так и они к нам. Мы к ним не лезем, и они нас не замечают. Но так было не всегда, по крайней мере по отношению ко мне. До моего появления их взаимодействие с людьми сводилось к тому, что подъезжал джип с туристами, те делали несколько снимков и исчезали. А я сидела, часами смотрела на них и никуда не уезжала. Не могу сказать, что им это сразу безумно понравилось. Они ждут от нас определенного поведения. Если что-то идет не так, тут же реагируют. Не угрожают, нет, просто дают понять, что заметили. Это может быть поворот головы или такое выражение в глазах, типа: «Тебе что надо?»
Приматолог Патриция Райт рассказывала мне, что макаки и лемуры, которых она изучает, «всегда знают, кто мы такие, но, когда мы за ними наблюдаем, они нас словно не видят. Однако стоит чему-то измениться, они тут же реагируют, показывают нам, что все это время были в курсе».
Через холмы и заросли кустарника мы неспешно следуем за слонами по саванне. Одна из слоних по имени Текла, шагающая в нескольких метрах справа и чуть впереди от нас, неожиданно разворачивается и начинает негодующе трубить. Ей явно что-то не нравится. Слева от нас крутится и верещит слоненок.
– Ой, прости, прости, виноваты, – примирительно говорит Текле Катито, нажимает на тормоз и поворачивает ключ в замке зажигания.
До меня доходит: мы вклинились между матерью и детенышем. Но мать этого слоненка – не Текла. Нам наперерез мчится еще одна самка с раздвоенным выменем, полным молока. Это и есть настоящая мать, которую Текла подняла по тревоге. Получается, она сообщила своей товарке: «Машина с людьми находится между тобой и малышом. Быстро сюда, надо что-то делать!»
– Наверное, слоны как люди, – задумчиво произносит Катито. – Они очень умные. Мне нравится, какие разные у них характеры. Нравится, как они себя ведут, как держатся за семью, как защищают ее. Очень нравится.
Они как люди? Сравнение с человеком напрашивается само собой, вероятно, потому, что в основе своей мы схожи. Или нам очень этого хочется. Перед моим мысленным взором тут же возникает Синтия, предостерегающе воздевающая перст: ни-ни! Мы не слоны, слоны не мы. Они – сами по себе.
Мамаша воссоединилась с младенцем, порядок восстановлен. Мы медленно продолжаем двигаться вперед. Когда одна особь понимает связь другой особи с кем-то еще – как Текла понимает, чей это слоненок, что у них с матерью за отношения, – это значит, что она находится на особой ступени социального поведения. Этим пониманием социального статуса третьей стороны обладают приматы, волки, гиены, дельфины, птицы семейства врановых и некоторые виды попугаев. Известны случаи, когда попугай начинал ревновать владельца или служителя к его дражайшей половине. Собака может не реагировать на команды со стороны ребенка и тем не менее защищать его как младшего в семье. Когда верветки – карликовые зеленые мартышки, которые все время крутятся вокруг любого человеческого поселения в Африке, – слышат детский вопль, они тут же поворачивают голову в сторону матери вскрикнувшего ребенка. Им отлично ведомо, кто они такие и кто такие люди. Они знают всех в лицо, понимают, кто тут главный, кто для кого важен и кто кем кому приходится. Если живущие в дикой природе самки дельфинов хотят, чтобы их малыши прекратили играть с людьми, они могут шлепнуть по воде хвостом в сторону человека, который в этот момент возится с дельфиненком, подавая ему таким образом сигнал: «Все, хватит, наигрались. Теперь малыш должен обратить внимание на меня». В исследовательской группе под руководством профессора Дениз Херцинг с «отстающими» дельфинятами занималась не сама Дениз, а ассистирующие ей аспиранты. Мамаши-дельфинихи со своими – как это назвать? жалобами? – требованиями «отпустить ребенка» порой обращались непосредственно к ней, то есть они понимали, что среди всех людей, находящихся в этот момент в воде, профессор Херцинг – самая главная. Когда я рассказал об этом приматологу Патриции Райт, она ничуть не удивилась: «Обезьяны и лемуры частенько „выговаривают“ мне за ошибки моих студентов. Иногда это может быть окрик или взгляд, с помощью которого они требуют: „Вмешайся и прекрати это немедленно“. Другими словами, они винят меня в том, что я не смогла выучить студентов как надо».
И это не ручные животные, а самые что ни на есть дикие, но тем не менее иерархические связи среди людей им понятны.
Вики вмешивается в наш разговор:
– Больше всего поражает наша обоюдная способность понимать друг друга. Мы начинаем ощущать невидимые границы, начинаем понимать, где та черта, которую нельзя переходить, чтобы не давить на них своим присутствием. Такие слова, как «раздражение», «радость», «грусть», «нервное напряжение», действительно описывают ощущения, которые испытывает слон. Нам понятно, что он испытывает, мы можем экстраполировать это на себя, потому что, – тут Вики лукаво мне подмигивает, – мозг у нас один. Один на всех.
Я смотрю на слонов. Они настолько спокойны, что невозмутимо проходят в паре метров от нашей машины.
Вики перехватывает мой взгляд:
– Это огромная удача – наблюдать слонов, двигаясь с ними бок о бок и не вызывая своим присутствием никакой реакции. Нам страшно повезло. Остальные едут в Танзанию, но там сафари, браконьеры. А у нас благодать…
В пору, когда все живое вопиет о защите, мы подобны мифическим пастухам, пастырям, оберегающим покой этого слоновьего стада. Они шествуют мимо нас на расстоянии вытянутой руки, и Вики ласково приговаривает:
– Здравствуй, солнышко… ты моя золотая девочка…
Она вспоминает, как после кончины Эхо семью возглавила ее дочь Энид и на три месяца слоны ушли отсюда, а потом вернулись.
– Когда мы снова встретились, я сказала что-то вроде: «Как же я по вам скучала!», и вдруг Энид вскидывает голову, и раздается громкое такое урчание. И уши хлопают. Потом они обступают автомобиль, подходят совсем близко, так что я, если бы захотела, могла бы до них дотронуться. И я вижу, что у них слезные железы текут от эмоций. Так что я для них стала своей, – улыбается Вики. – Они как будто меня обнимали-целовали.
Однажды мне довелось столкнуться с зоологом, наблюдавшим за слонами в другом африканском заповеднике. Несколько взрослых слоних с детенышами прятались от жары в тени пальмы, обмахиваясь ушами. Зоолог со всей ответственностью заявил, что у особей, которых мы наблюдаем, «отмечается непроизвольная двигательная активность в связи с температурными колебаниями и при этом они ничего не испытывают». Он сказал, что по вопросу наличия у животных сознания стоит на позициях «воинствующего агностицизма», и добавил:
– У нас нет объективной возможности убедиться в том, что слон более сознательное существо, чем дерево, под которым он стоит.
Нет объективной возможности убедиться?
Для начала, поведение пальмы отличается от поведения слона. Это раз. У нее нет ни глаз, ни ушей. Она не проявляет никаких реакций, связанных с умственной деятельностью, эмоциями, выбором или принятием решений, защитой потомства, наконец. У слона и человека, напротив, нервная, эндокринная и сенсорная системы практически идентичны. Они вскармливают своих детенышей сходным по составу молоком, одинаково проявляют страх или агрессию. И поведение слона с равной степенью вероятности можно истолковывать как наличием у него сознания на уровне пальмы, под которой он стоит, так и тем, что он абсолютно все понимает. Встреченный мною зоолог искренне полагал себя беспристрастным и объективным ученым, хотя на самом деле с пристрастием игнорировал очевидное, а это антинаучно. Наука по определению есть область человеческой деятельности, направленная на выработку и систематизацию объективных знаний о действительности. Это написано в любом учебнике.
Суть спора в другом: какие типы сознания существуют в природе и кто из них нам ближе?
Тут мы вступаем на весьма опасную дорогу, но, если идти по ней с оглядкой, оно того стоит. «С оглядкой» означает: мы с самого начала не собираемся делать предположения о том, что одни животные разумны, а другие нет, что мы похожи или непохожи. Можно изначально предположить что-то не то, а потом веками стучаться не в ту дверь. Чтобы этого избежать, надо оперировать объективными знаниями и идти за ними.
В V веке до нашей эры греческий философ-софист Протагор изрек свой знаменитый тезис о том, что «человек есть мера всех вещей». Другими словами, дал нам право спрашивать у всего остального мира: «А вы, собственно, кто такие и зачем?» Мы полагаем, что весь мир скроен под нас, по нашей мерке, а все остальное либо укладывается в нее, либо нет. Такая предпосылка заставляет не обращать внимания на множество вещей. Черты, которые «превращают человека в человека» – способность к эмпатии и общению, способность переживать и чувствовать горе, способность изготовлять орудия труда и прочее, – можно в той или иной степени обнаружить в окружающем мире у организмов с совершенно отличными от нашего типами сознания. Все позвоночные (рыбы, земноводные, рептилии, птицы и млекопитающие) обладают сходным по строению скелетом, основными внутренними органами, нервной и эндокринной системами и инстинктами. Если воспользоваться аналогией с автомобилями, у каждой машины независимо от марки и модели должен быть двигатель, мост с подвеской, четыре колеса, дверцы, сиденья, а вот по части конфигурации кузова, габаритов и каких-то внутренних особенностей возможны варианты. Так и у нас с животными: есть базовое сходство и внешние отличия, которые большинству из нас почему-то бросаются в глаза в первую очередь. Но ведь неопытного покупателя автомобиля в первую очередь интересует экстерьер его первого «стального коня»: цвет, размер, форма кузова.
Мы говорим «человек и животные», словно в жизни присутствует только такая дихотомия: мы и не мы, мы и все остальные. А потом сами учим слонов таскать бревна из джунглей или ходить на задних лапах по манежу; гоняем лабораторных крыс по лабиринтам, чтобы выяснить кое-что о своих когнитивных способностях; заставляем голубей тыкать клювами в мишени, постигая таким образом основы психологии; изучаем мух-дрозофил, чтобы понять, как устроена наша ДНК; прививаем подопытным мартышкам смертельные болезни, чтобы найти с их помощью лекарства для себя. В построенных нами городах и жилищах собаки превратились в защитников и поводырей для тех, кто может видеть свет только глазами четвероногого друга. Но, несмотря на всю нашу близость, мы продолжаем неуверенно талдычить, что «они же не люди, а животные, они не такие, как мы», хотя мы и есть животные. Что это, как не результат исходного недопонимания? Сейчас у нас есть шанс вернуться к истоку. Этим мы и займемся. Итак, в путь!
Стоит затронуть такие темы, как «сознание», «понимание», «разум», «умственные способности», «эмоции», как с ужасом приходится признать отсутствие общепринятых формулировок и определений. Среди ученых, работающих в этой области, разгораются ожесточенные споры не из-за разных точек зрения на один и тот же предмет, а из-за того, что под одним и тем же словом они понимают совершенно разные вещи. Возникает глубинное недопонимание. Как герои известной притчи о слепцах и слоне, философы, психологи, натуралисты-экологи и нейробиологи вслепую ощупывают и в меру своего понимания описывают разные части одного и того же огромного совокупного явления. И никак не могут договориться между собой. Но в этой невеселой ситуации у нас есть выход: мы можем вынырнуть из-под темных академических сводов, где нам ничего не светит, на вольный воздух и на просторе подумать обо всем самостоятельно.
Для начала уточним формулировки.
Начнем с определения сознания. За отправную точку стоит принять концепцию Кристофа Коха, директора Сиэтлского института Аллена по изучению мозга. Будучи нейробиологом, под сознанием он понимает способность что-либо ощущать. Допустим, порез на ноге. Это физическое воздействие на организм. Если порез причиняет боль, перед нами сознательное существо. Проще некуда. Та часть организма, которая знает, что порез болит, то есть отвечает за способность знать и чувствовать, – это мозг. Способность чувственного восприятия, соответственно, называется чувствительностью. Человек, птица, насекомое, двустворчатый моллюск, медуза и растение обладают чувствительностью, но степень ее в этом ряду идет по регрессирующей шкале: от чрезвычайно сложной у человека до практически нулевой у растения. Под когнитивными способностями понимают способность воспринимать и усваивать знания, а также способность к пониманию. Мышление – это процесс оценки или учета того, что было воспринято. Как всегда, когда речь идет о живых организмах, мышление следует рассматривать в виде широкой по разбросу шкалы. Выражение «оценивать и учитывать то, что было воспринято» вполне применимо для описания процесса в мозгу ягуара, когда он прикидывает, как лучше сзади подобраться к осторожной свинке-пекари, или того, что творится в голове у лучника, целящегося в центр мишени, или раздумий девицы, которой только что сделали предложение руки и сердца.