Пес остановился в полуметре перед ним и утробно зарычал. Он выглядел ухоженным, шкура лоснилась, но в его размерах и поведении ощущалась угроза.
Иоганн медленно опустился на колени. Пес пригнул уши и залаял.
Лист склонил голову и некоторое время сидел неподвижно. Затем протянул руку.
Пес замолчал и понюхал протянутую руку. Почувствовал, что человек перед ним не представлял угрозы, и облизнул Иоганну ладонь. Тот поднял голову и почесал четвероногого за ухом. Пес показал зубы, словно бы ухмыльнулся. Потом развернулся и неторопливо отошел к очагу, где вновь занял свой пост у теплой печи. «Собачья жизнь», – с завистью подумал Лист.
В тарелке на краю очага лежал кусок хлеба. Только теперь путник осознал, до чего он голоден. В последние дни, если не недели, его кормили преимущественно бульоном, и ему хотелось твердой пищи. Иоганн без колебаний взял с тарелки хлеб и впился в него зубами, наслаждаясь вкусом пряностей и дымной, хрустящей коркой.
Казалось, ничего вкуснее он не ел.
Обитатели дома, конечно, перенесут эту потерю. Так или иначе вряд ли им, как ему, была ведома ценность такого жалкого куска.
Обитатели дома…
Обрывки воспоминаний пока не желали складываться в цельное полотно: старик, спор, юная девушка, искаженное страхом лицо, запах табака, рука на его разгоряченном лбу…
Жалобное поскуливание прервало его размышления. Пес выглянул из-за очага и облизнулся. Иоганн не смог сдержать усмешки. Он откусил от хлеба еще немного и протянул остатки псу. Тот подхватил кусок и разом проглотил. Лист потрепал его по голове, после чего вышел из комнаты и притворил за собой дверь.
Ему хотелось разыскать хозяев. Невозможно, чтобы они были плохими людьми. Они выходили его, содержали дом в порядке и, судя по всему, хорошо обходились со своим сторожевым псом, если можно было так назвать дружелюбного зверя на кухне…
Иоганн пересек темный чулан и открыл наружную дверь. Его сразу обдало морозным воздухом, и усталость, еще остававшуюся в теле, как рукой сняло. Понадобилось какое-то время, чтобы глаза привыкли к сверкающей белизне.
Он шагнул за порог.
VIII
Перед ним раскинулась маленькая, заснеженная деревня, как миниатюрная диорама, какую Иоганн видел однажды у коробейника.
Дома, старые и обветшалые, почернели от времени и словно сжались посреди промозглого холода и белых отвесных гор, обступивших деревню. Крупные сосульки говорили о том, что зима окончательно вступила в свои права. Из труб поднимался дым, но людей видно не было, и повсюду царила тишина, даже более глубокая и гнетущая, нежели в доме.
Лист огляделся. Леса вокруг деревни взбирались по крутым склонам и терялись в низко висящих облаках. Впечатление создавалось тягостное, путник чувствовал себя в ловушке. «Только люди выберут подобное место для жизни, – подумал он, – зверь не станет по доброй воле забираться в эту теснину».
Иоганн медленно двинулся по тропе, ведущей между домами. Снег скрипел под ногами – звук неестественно громкий, как будто лишний.
Внимательнее присмотревшись к домам, Лист невольно остановился. Вновь он увидел эти символы – как на потолке в комнате и на сарае, – вырезанные над дверьми и окнами, местами даже подкрашенные красным цветом.
Они обладали какой-то притягательной силой. Глядя на них, Иоганн даже не почувствовал морозного ветра, от которого жгло лицо и вырывало пар изо рта…
Он с трудом отвел взгляд и заставил себя идти дальше.
Становилось темнее, последние солнечные лучи скрылись за вершинами гор. Лист ускорил шаг. Было что-то зловещее в этой деревне, в горах, в тишине. Он всегда полагался на свой внутренний голос и инстинкты, а с той минуты, как он вышел из дома, они говорили ему одно.
Убирайся из этого места, и как можно скорее.
Но Иоганн не стал прислушиваться. Нужно было хотя бы разыскать своих спасителей и в благодарность предложить свои услуги. Если им вообще нужен был…
Кузнец. Ты теперь подручный кузнеца, не забывай.
Кузнец… Иоганн невольно улыбнулся.
Далее тропа резко обрывалась. Он оказался перед кладбищем, в центре которого расположилась мрачного вида церковь. У заснеженных надгробий горели небольшие лампы, отбрасывая слабые отсветы на старые могилы. У наружной стены даже мерцали свечи в плоских камнях, каких Иоганн не видел уже много лет. Он подошел ближе и наклонился: фитили в выемках с воском истрепались и едва тлели. Но старые камни вполне отвечали духу долины.
Церковь с кладбищем располагались на окраине, дальше начинался лес.
Стало совсем темно, и только огни на кладбище, дрожащие на холодном ветру, давали немного света. Иоганн замерз и снова ощутил слабость. Просто не верилось, что в деревне никого не было, кто-то ведь зажег эти свечи… Лист истосковался по разговорам, хорошей еде, женскому теплу – тем простым радостям, которые прежде принимал как должное.
Холод пробирал до костей. Иоганн решил вернуться в дом. Он мог разжечь огонь в печи, еще немного поспать, а утром продолжить поиски.
Путник развернулся и уже двинулся в обратный путь, как вдруг услышал неясное бормотание. Человеческий голос. Звук доносился из большого дома слева от кладбища. Иоганн почувствовал облегчение и быстрым шагом направился к массивной двери.
Над дверью была прибита толстая коряга с грубо вырезанным ликом: искривленный в жуткой ухмылке рот выкрашен кроваво-красным цветом. В зрелище этом, весьма зловещем, не было и намека на гостеприимство.
Голоса сделались громче. Убежище для живых, или скорее выживших, – Иоганн сам не понял, почему такая мысль пришла ему в голову.
Он открыл дверь…
Тяжелый и задымленный воздух, стены, покрытые копотью и освещенные лишь несколькими масляными лампами. Иоганн оказался в деревенской харчевне.
Разговоры оборвались, повисла тишина. Слышен был только треск поленьев в очаге на кухне да завывание ветра в дымоходе.
За большим столом посреди комнаты сидела группа мужчин в выходных нарядах: толстые войлочные куртки с пуговицами из оленьего рога, чистые рубашки и пестрые платки на шеях. Перед каждым стояло по массивной кружке с пивом. Все, как один, смотрели на Иоганна.
Чуть в стороне, за другими столами и вокруг печи, сидели женщины, дети и челядь. Женщины были в платьях, искусно расшитых, но мрачных, похожих скорее на траурные наряды; батраки – в простых чистых рубашках, как у Листа. Служанки прятали волосы под скромными платками.
Иоганн замер на месте, ощущая на себе любопытные взгляды. Никто не проронил ни слова.
Потом грубый мужской голос оборвал тишину:
– Да закрой ты дверь, чтоб тебя!
Иоганн послушно захлопнул дверь.
– Чего тебе надо? Убирайся к черту! – вскинулся на него один из мужчин за столом, тучный и румяный крестьянин.
Некоторые согласно покивали, что-то приговаривая себе под нос. Лист знал людей такого рода: довольно нажили, чтобы выражать недовольство, – но слишком мало, чтобы пользоваться авторитетом. И лишь один человек не проявил к Иоганну особого интереса – крупный мужчина лет пятидесяти, суровой наружности. В движениях его не было спешки, и это явно придавало весу его словам. Лист почувствовал: последнее слово в деревне принадлежало именно ему.
– Я ищу тех, кто меня приютил, – с неуверенностью произнес Иоганн.
Слова эти вызвали ропот среди обитателей деревни. Женщины сидели с напуганным видом. Крестьянин с румяным лицом нахмурился. Но прежде чем он раскрыл рот, поднял руку тот, который прежде хранил молчание.
– Если так, то ты в долгу у меня, – проговорил он с пугающим спокойствием. Голос его показался Иоганну знакомым.
– А если он один из них? – прошипела из полумрака старуха за дальним столом и сплюнула на пол.
– Вот сейчас и посмотрим, – вновь подал голос румяный и хмуро уставился на Иоганна. – Снимай рубаху!
Тот замешкал в нерешительности.
Крестьянин вскочил и ударил кулаком по столу, так что подпрыгнули кружки.
– Оглох? – закричал он.
Иоганн медленно стянул рубашку. Мужчины смотрели на него недоверчиво, женщины – украдкой. Разговоры мгновенно смолкли.
Все увидели его спину и грудь, изборожденные шрамами.
– Не красавец, чего уж там, – раздался язвительный женский голос.
Послышались сдавленные смешки. Лист чувствовал себя голым и уязвимым. С той минуты, как он открыл дверь харчевни, ничего из происходящего не поддавалось объяснению, словно в бредовом сне. Иоганн подобрал рубашку и собрался надеть, но тут снова донесся голос старухи:
– А под повязкой?
Поднялся одобрительный ропот.
– Снимай! – последовал новый приказ.
– Рана еще не совсем…
Договорить Иоганн не успел.
Крестьянин в мгновение ока подскочил к нему, схватил за горло, прижал к стене и быстрым движением сорвал повязку. Лист скривился от боли. Должно быть, присохший струп отошел вместе с повязкой. Из раны теплой струйкой потекла кровь.
Иоганн почувствовал, как внутри закипает злость. Ему ничего не стоило стряхнуть этого неотесанного крестьянина, как назойливую муху, – но он сдержался.
Только дурак выставляет силу напоказ.
Крестьянин свирепо огляделся.
– Теперь довольны? Ничего у него нет!
Он сунул Иоганну сорванную повязку и направился обратно к своему месту.
– С этого дня будешь работать на Якоба Каррера, пока не уплатишь долг, – бросил он. – И оденься, бога ради!
Затем взглянул на Якоба Каррера. Тот кивнул, повернулся к Листу и показал на один из столов для челяди.
– Твое место там!
Иоганн стиснул зубы. Таких людей, кровопийц до мозга костей, он старался обходить стороной, но удавалось это далеко не всегда. Так было и теперь. У него руки чесались показать этому мужлану, с кем он имеет дело. Однако Иоганн не стал этого делать. Для этого еще будет время, а сейчас у него другие заботы.
Он так и не разыскал ангела.
Иоганн сел за стол, кое-как заново перевязал рану и надел рубашку. Понемногу разговоры в харчевне возобновились.
За столом сидели двое батраков и две служанки – все отмечены тяжелым трудом. Они с недоверием поглядывали на Иоганна, пока тот, что сидел ближе всех, не прервал молчание.
– Я Альбин.
Голос его звучал приветливо, глаза лучились дерзким задором. Коротко подстриженные светлые волосы только усиливали впечатление, и выглядел он намного моложе своих тридцати лет.
Иоганн кивнул и представился. Остальные быстро переглянулись. Потом кашлянул сидящий рядом с Альбином батрак.
– Я Виргилий, – представился он. – А это Софи, Врони и Анна. Софи тоже работает на Каррера.
– Так значит, живой остался, повезло… – ухмыльнулась Софи.
Виргилий рассмеялся:
– Еще как! Каррер так и оставил бы тебя замерзать у порога… – Тут он выдержал паузу. – Но и она своего добьется, если захочет.
– Она? – Иоганн взглянул на него вопросительно.
Виргилий пропустил его вопрос мимо ушей.
– Что же ты умеешь делать?
– Я был подручным у кузнеца.
– Кузнецы нам без надобности.
– Не сомневайся, у Каррера найдется для него работа, – вставил Альбин.
– Я так и понял, что скучать мне тут не придется, – заметил Иоганн и вновь повернулся к Виргилию. – Ну, так кого ты имел в виду?
Тот пожал плечами.
– Она сегодня не пришла. Каррер…
– Помолчи, а то услышит еще! – перебил его Альбин и посмотрел Иоганну в глаза. – Ты еще познакомишься с ней. И не задавай столько вопросов. У нас этого не любят.
Лист понял, что Альбин не шутит, и кивнул. Потом обвел взглядом харчевню, посмотрел на большой стол посередине.
– Там сидят заправилы… – насмешливо пояснил Альбин, проследив за его взглядом. – Того, который заорал на тебя вначале, зовут Алоиз Бухмюллер, здешний корчмарь; вообще-то с ним нетрудно поладить. Рядом с ним, с красной мордой, – Бенедикт Риглер, деревенский староста. У него тут самое крепкое хозяйство. Тот, который тощий, это Кайетан Бихтер, наш священник. Нелюдимый, но заповеди Божьи чтит.
– Аминь! – хихикнула Врони. Другие тоже не сдержали усмешки.
– С Каррером ты уже познакомился. Он здесь второй после Риглера. Настоящий благодетель, как ты заметил… А с ним рядом его брат, Франц. В целом добряк. Даже не верится, что они братья.
Мимо их стола прошел Алоиз Бухмюллер.
– Хозяин, – небрежно окликнул его Альбин, – пива Иоганну, я плачу́!
Бухмюллер что-то неразборчиво проворчал и удалился. Но через некоторое время вернулся и со стуком поставил перед новичком большую кружку пива.
– За счет заведения, милости просим.
Иоганн взял кружку, поднял за здоровье хозяина и залпом отхлебнул половину.
– Неслабо, – усмехнулся Виргилий.
– Во рту сухо после горячки, – Иоганн ухмыльнулся, чтобы скрыть легкое головокружение. Потом вновь обрел серьезный вид. – Для чего нужно было снимать рубашку?
Никто ему не ответил. Все старательно избегали его взгляда.
В конце концов Альбин хлопнул Иоганна по плечу.
– Просто забудь.
Лист смерил его долгим взглядом.
– На что он тебе сдался? – спросил у Каррера Бенедикт Риглер.
– Будет работать у меня, на что ж еще? – раздраженно ответил Каррер.
– У тебя хватает рабочих рук, Якоб! – не унимался Риглер. – Или ты больше моего решил нажить?
– Больше твоего? Сейчас зима, а у меня, кроме Альбина и Софи, никого нет. Не хватает нам рабочих, ты и сам прекрасно знаешь. А нынешняя зима будет особенно суровой.
– Если сможешь всех прокормить… – продолжал Риглер.
– Это уже моя забота, а ты лучше подумай о своем хозяйстве! – Каррер глотнул пива и грохнул кружкой об стол. – Не желаю больше говорить об этом.
– В этот раз так просто не отмахнешься, Якоб.
Слова эти принадлежали Францу Карреру. Остальные уставились в стол, лишь бы не смотреть на Якоба в тот момент, когда он медленно, со зловещим спокойствием повернулся на голос.
– Это еще почему, дорогой братец?
Франц заметно побледнел, но продолжил:
– Нам тут никто больше не нужен, ты знаешь это лучше меня. И уж тем более чужаки. Чем меньше народу знает о…
Договорить он не сумел. Якоб молниеносно схватил брата за руку и сдавил так, что побелели костяшки. Франц тихо вскрикнул от боли, и Якоб разжал ладонь.
– Не смей перечить мне, братец, – ни сейчас, ни впредь.
Франц потер руку и промолчал.
– Не пристало братьям жить в раздоре, – произнес елейным голосом Кайетан Бихтер.
– Приберегите свои проповеди для следующей мессы, отче.
Якоб дал понять, что больше слушать никого не намерен. Чего еще им ждать, если его решения будут осуждать за общим столом?
Он обернулся и бросил хмурый взгляд на Иоганна.
– Ваша порция.
Бухмюллер с грохотом поставил посреди стола большую сковороду. Аппетитно запахло маслом и салом.
Альбин подмигнул Иоганну.
– Тебе повезло, что очухался в первое воскресенье месяца, – в этот день мы едим в харчевне.
Он достал из выдвижного ящика две деревянные ложки и протянул одну Иоганну.
Остальные тоже вооружились ложками, но приступать к еде не спешили. За другими столами тоже чего-то ждали: все смотрели на Кайетана Бихтера. Священник поднялся в тишине и прокашлялся, после чего медленно осенил себя крестом. Остальные последовали его примеру, и Бихтер забормотал молитву. Иоганн краем глаза наблюдал за происходящим. Вера крепче там, где нужда особенно сильна, – он убеждался в этом уже не раз. В сравнении с другими деревнями здесь всего было вдоволь, но даже дети притихли и за время долгой молитвы не издали ни звука.
Ритуал завершился всеобщим аминь, и все принялись за еду. Иоганн набивал полный рот, поглядывая при этом на Якоба. Крестьянин впивался зубами в сочный кусок мяса, сжимая в другой руке ломоть хлеба. Новичок наклонился к Альбину.
– Господа отдают нам лучшие куски, а сами довольствуются только мясом, – проговорил он с полным ртом.