Федя был не доносчиком, а бойцом, драться умел, и за анекдот про вождя запросто мог дать по морде. Любой разговор он переводил на политику, поэтому его все избегали. А кому захочется разговаривать с человеком, который употребляет слова «имманентный», «модальность», или «импликация»? Кроме того Федя в сердцах мог обозвать собеседника каким-нибудь Леви-Строссом, Дюрингом, или хуже того «Махистом». На партийных собраниях Федя вёл себя очень активно. Любой практический вопрос он переводил на теоретический уровень, и ленинскими цитатами загонял президиум в тупик. Мало того, отстаивая свою точку зрения, пару раз он даже подрался. За это его прорабатывали на бюро, лепили выговоры, но в милицию не сдавали, ведь это был не пьяный, а идеологический дебош.
С появлением в бригаде Родиона, в его лице Фёдор обрёл благодарного слушателя. Родион видел чрезмерную увлечённость собеседника политикой, но Федина эрудиция вызывала уважение, и пробуждала интерес к Ленину. Сколько себя помнил, Родион со всех сторон только и слышал, что Ленин величайший гений всех времён и народов. Это утверждение сделалось настолько общим местом, что над ним мало кто задумывался, в том числе и Родион. После разговоров с Фёдором Родиону стало интересно, в чём же конкретно заключается гениальность вождя, и он прямо спросил об этом у философа заочника. Федя ответил несколько расплывчато. Он сказал, что масштаб гениальности Владимира Ильича раскрывается по мере изучения его творений. Сам он уже проштудировал одиннадцать томов полного собрания сочинений, но главное ещё впереди. Родиона одолело любопытство, и он, не желая светиться с такими книгами в общежитии, записался в читальный зал.
Родион не изучал Ленина. Он знакомился с его трудами методом дайджеста. Перелистывая страницы очередного тома, он не вникал в подробности, и задерживал внимание лишь на интересных статьях и примечаниях, попутно обогащая личный словарный запас. В подобного рода сочинениях примечания бывают интереснее самого текста. Он искал гениальные научные открытия В. И. Ленина, но ему всё время попадалась нудная публицистика начала века, анализ трудов прогрессивных мыслителей, а также критика инакомыслящих и консерваторов.
Владимир Ильич очень любил писать. Он насочинял столько, что на его письменном наследии кормится целый институт. Изучают они труды Ленина, скорее всего догматически, как исторический документ, или новую огромную, и противоречивую библию, ведь наука не стоит на месте, и за прошедшие десятилетия многие ленинские выводы просто-напросто устарели. Родион, в конце концов, пришёл к выводу, что Ленин действительно гений. Гений политической интриги. Не каждому политику достаётся такая слава за разрушенное государство и невыполненные обещания. У Родиона были подозрения, что икону из Ленина сделал Сталин. Этот тиран созидатель по части политической интриги был куда талантливее Ленина. Секретарь не самая престижная должность. По своей значимости он ниже бухгалтера, но выше курьера. Между тем именно товарищ Сталин изобрёл систему управления, в которой секретарь был главным. Сталин умер, но система осталась, и страной по-прежнему правила целая армия секретарей. И никому не приходило в голову, что это нелепо, и добром не кончится. Впрочем, Л. И. Брежневу однажды за границей намекнули, что в качестве секретаря он никто. Тогда он срочно отправил официального главу государства товарища Подгорного на пенсию, и взял себе его должность. Секретарям рангом пониже такие финты были ни к чему.
Вскоре Родион убедился, что в изучении трудов вождя избрал правильную стратегию, так как чрезмерное погружение в материал оказалось занятием рискованным, и даже опасным для здоровья. На этой почве у Феди поехала крыша, и он на месяц угодил в психдиспансер. Его выводили из ленинских цитат как алкоголика из запоя практически теми же лекарствами. Вернулся он на работу бледным и притихшим. С учёбой пришлось расстаться. Для разговоров о бабах он так и не созрел, но в беседах о футболе начал принимать участие.
Родиону и в голову не приходило, что его бескорыстный интерес к политической литературе обернётся таким неприятным для него следствием. Нужно было как-то выкручиваться из этой ситуации, причём так, чтобы исключить повторения раз и навсегда. А Свистков тем временем продолжал:
– Между прочим, о недавнем пожаре в цеху недавно передавал вражеский радиоголос. Это значит, что кто-то сообщил туда эту информацию. Мало того, есть люди готовые из ненависти к советской власти специально устроить пожар, или ещё какую-нибудь диверсию. Ты Коновалов случайно не знаешь людей с такими настроениями?
У Коновалова заблестели глаза, он приблизился к оперу, и тоном заговорщика спросил:
– Товарищ Иванов, значит, вы даёте мне задание найти поджигателей?
– Да, но аккуратно, без шума.
И тут совершенно неожиданно для Свисткова Родион обхватил правой рукой его за шею, и, проведя классический бросок через бедро, со всего размаха приложил спиной о пол. От сильного удара у Свисткова спёрло дыхание, и на несколько секунд он утратил контроль над телом. Родион умело воспользовался этими секундами. Он перевернул вербовщика, упёрся в него коленом, и, завернув руки за спину, связал их валявшимся электрическим проводом. Затем подтащил Свисткова за шиворот к малярным подмостям, усадил его на полу, и ещё одним куском провода приторочил связанные руки к доскам этих подмостей. Свистков начал приходить в себя, издал носовой стонущий звук, и с трудом заговорил:
– Ты с ума сошёл?
– Это ты с ума сошёл диверсант, когда с моей помощью решил завод спалить. Не на того нарвался. Я за родной завод любому башку отобью.
– Щего ты несёшь?
– Что, уже на попятный? Ты же минуту назад подговаривал меня найти поджигателей, а потом сделать всё тихо, и аккуратно. Слово не воробей, теперь уже не выкрутишься.
– Не переинащивай! Я говорил в другом смысле.
– Мне эти смыслы ни к чему. Будешь рассказывать о них товарищам из КГБ.
– А я, по-твоему, откуда? Ты же видел удостоверение.
– Оно у тебя фальшивое. Откуда у шпионов настоящее возьмётся? На нём ты и прокололся. Ведь у тебя фамилия Иванов, а удостоверение на Свисткова выписано. Накладка вышла.
– Да это же служебный псевдоним!
– Как у вас у шпионов всё сложно – псевдонимы, явки.
– Какой на … шпион?
– Какой, какой. Неважный из тебя шпион. Замаскироваться под советского человека не догадался, в буржуйских шмотках ходишь. Ты даже русский язык не выучил, как следует, всё пришепётываешь, и вместо «чего» говоришь «щего».
– Это я при падении язык прикусил. Не дури Коновалов! Если сейщас меня не развяжешь, знаешь, что тебе будет?
– Знаю. Медаль дадут.
– Хороших п…лей тебе дадут пень деревенский, а не медаль!
Коновалов слегка наклонился к Свисткову, и, пристально глядя на него, сказал:
– Время покажет кто из нас пень. Я с тобой вежливо обращаюсь, потому что не сотрудник КГБ, и не знаю их правил. В фильмах тоже не показывают, как они действуют: сразу на месте зубы выбивают, или потом в кабинете на допросе это делают. Но если ты будешь обзываться, то я избавлю ребят из «конторы» от хлопот с твоими зубами. Сейчас я пойду звонить, чтобы тебя забрали, а ты сиди тихо и не рыпайся, это опасно для здоровья. Крики не помогут, сейчас обед, в коридоре никого, а стены здесь толстые.
От бесстрастного, и в то же время зловещего тона этих слов Свистков пришёл в беспокойство. Он вдруг понял, что этот сын колхозных полей не притворяется. Коновалов в самом деле считает его диверсантом, и лучше его не раздражать. Свистков обеспокоенно спросил:
– Куда ты собрался звонить?
– Известно куда. В милицию. Да ты не переживай. Я слышал, что КГБ они уважают, и работают с ними согласованно. Я про это в книгах читал. Приедут, сделают обыск, и как только найдут в твоих карманах антисоветские материалы, так сразу же и передадут тебя куда положено.
– Погоди Коновалов. Не звони в милицию, я тебе сейщас дам телефонный номер КГБ.
Свистков назвал шестизначное число. Коновалов усмехнулся, и сказал:
– Врёшь, наверное, империалистическая морда. Надеешься сбежать, пока я буду звонить неведомо куда. Не надейся, не сбежишь.
Родион вышел из кабинета, запер дверь на ключ, и быстрым шагом направился к проходной. Там в вестибюле на стене висел обычный городской телефон. Народу было мало, и суровая вахтёрша выпустила его на минутку для важного разговора по этому телефону.
На память Родион не жаловался. Он набрал телефонный номер, который продиктовал Свистков, и услышал чёткий баритон – «Суворов у аппарата». Родион тут же повесил трубку. Он понимал, что связался с могущественной организацией, которая могла легко его размазать, и чтобы подстраховаться свидетелями, принялся звонить в милицию.
Родион назвал себя, место работы, цех, участок, а затем без передышки доложил о задержании империалистического диверсанта Свисткова по кличке Иванов, который хотел спалить завод. В данный момент шпион зафиксирован в кабинете комсорга цеха.
Повесив трубку, Родион посмотрел на вахтершу и решил, что заводская охрана тоже сгодится. Он подошёл к солидной женщине в синей форме и сказал:
– Тёть, до милиции дозвонился, а они почему-то медленно реагируют.
– А в чём дело?
Зная, что на «шпиона» эти здравомыслящие люди не клюнут, Родион пояснил:
– Там в кабинете комсомольском один тип хулиганит. Похоже, что пьяный.
– Чего сразу нам не сказал? Надо будет, мы сами патруль вызовем. Где это?
Родион дал ей координаты, и отправился обедать. Голодный желудок на время заслонил все проблемы. Подходя к заводской столовой, он столкнулся с Акимом. Ласкирёв спросил:
– Что, уже? Всё нормально?
– Да. Хорошо, что я тебя встретил. Теперь наверх идти не нужно. Кабинет я запер, возьми свой ключ. Сейчас туда уже, наверное, маляры пришли, ждут.
– Ничего страшного, у них запасной ключ имеется.
Коновалов отправился утолять голод, а Ласкирёв поднялся в красный уголок, взял приготовленные бумаги, и пошёл с ними в заводоуправление. Проходя мимо своего кабинета, он услышал какой-то стук, но подумал, что это работают малярши, и проследовал дальше.
Свисткова душила злость. Более глупое положение трудно было вообразить. Время шло, но никто не приходил. Иногда слышались шаги в коридоре, но он не обзывался. Горланить «Караул» было как-то не к месту, да и лишние свидетели были ни к чему. Боли в ушибленном теле притихли, пальцы на руках шевелились, и Свистков решил для начала отвязаться от подмостей. Для этого нужно было из неудобной позы встать на ноги. Однако сделать это оказалось не так-то просто. Привязь, сделанная бывшим шорником, сильно ограничивала манёвр. Свистков поджал одну ногу, приподнялся, и встал на одно колено. Но при попытке развернуться, он стукнулся головой о доску, нога скользнула по полу, Свистков дёрнулся вслед за ней, и этим движением завалил на себя подмости, которые больно ударили его по спине. Вдобавок он приложился лицом о грязный пол. Нос не разбил, но физиономию вымазал. Именно эти звуки слышал уходивший Ласкирёв. Но всё это были мелочи по сравнению с тем, что на него упала открытая банка с краской, и он оказался в центре воняющей уайтспиритом лужицы салатного цвета. В попытках избавиться от упавших подмостей, он ещё больше вымазался в краске, и теперь его стало трудно узнать. Импортные вещи оставалось только выбросить на помойку.
Коновалову хотелось посмотреть на дальнейшие события, но едва он покушал, как перерыв закончился, и нужно было идти на участок крутить гайки. Подходя к цеху, Родион заметил вывернувший из-за угла милицейский бобик, и понял, что всё идёт как надо, лишь бы кто-нибудь не освободил Свисткова раньше времени. Маячить на глазах у прибывших блюстителей не стоило, и он заторопился на рабочее место. Всё-таки Родион нервничал. Саня это заметил, и предложил ему сигарету, которую он машинально закурил, чего обычно не делал. Родион знал, что за ним обязательно придут.
Между тем события наверху развивались немного иначе, чем предполагал Коновалов. Он выпустил из виду звено маляров. Когда эти женщины зашли в кабинет, то при виде странного человека, учинившего разгром, застыли от удивления на пороге. Раздражённый Свистков приказным тоном рявкнул, чтобы они немедленно его освободили. Женщины подошли, и начали поднимать козлы, но, заметив, что мужчина к ним привязан, испугались, и положили всё обратно. Всякие непонятные ситуации легче всего объясняются состоянием опьянения. Полная малярша сказала худенькой: – «Подруга, да он пьяный! Развяжем, а он на нас бросится. Надо сообщить в милицию. Целую банку краски разлил, скотина». Свистков усугубил своё положение тем, что обозвал женщин суками, и обещал им всякие неприятности. Малярши были привычны к пьяным выходкам мужиков, и ответили ему в том же стиле. Выходя из кабинета, они столкнулись с двумя вохровцами прибывшими по сигналу Коновалова. Вахтеры посмотрели на зелёного матерящегося человека, решили, что здесь какой-то криминал, и уже хотели вызвать милицию, но в этот момент прибыл вызванный Родионом наряд. Зелёного человека развязали, поставили на ноги, и после проверки документов увезли в отделение. История выглядела странно, но все, кто видел измазанного в краске Свисткова, пришли к выводу, что это был просто пьяный дебошир. Но кое-кто знал, что Родион замешан в этом деле.
За Родионом пришли часа через полтора. Оба сотрудника КГБ выглядели молодцевато. Им было слегка за тридцать. Они показали документы мастеру Анатолию Ивановичу, и предложили Коновалову пройти с ними для беседы. Никуда они его не повезли, а поднявшись наверх, устроились в небольшом кабинете начальника отдела кадров, который деликатно испарился. Оперативники работали по правилам. Один из них уставился на Родиона тяжёлым неподвижным взглядом, и вёл в допросе основную партию. Родион про себя обозвал его Суровым. Второй старательно изображал простецкого парня, а в беседе участвовал в основном хмыканьем и саркастическими смешками. Родион дал ему кличку Весельчак. На вопросы Родион отвечал охотно, а лицо его выражало удовольствие от допроса. Но узнав, что Свистков не шпион, огорчился, и с досадой сказал:
– Эх, не повезло! Я всегда мечтал шпиона поймать, в детстве все рассказы о Карацупе прочитал. Я-то думал, что вы меня позвали благодарность объявить, а оно вон как. Я понимаю, что задержание товарища Свисткова на медаль не тянет, но я и почётной грамоте был бы рад. У меня их всего две, да и то со школьных времён.
– За шпионов?
– Нет. Какие в станице шпионы? В одной грамоте сказано, что я образцовый пионер тимуровец, а другую я получил уже в комсомоле за борьбу с пожарами.
– Кого-то из огня вытащил?
– Нет, за профилактику. Золотое было времечко. Я тогда этим занимался вместе с товарищем Худяковым. Вернее под его руководством.
– Пожарным инспектором Худяковым?
– О! Вы тоже его знаете? Выдающийся человек! Он для меня во всём пример. Жаль, что его быстро от нас перевели, а без него мой кружок сразу закрыли. Не успели мы до конца район на ноги поставить.
– Или на уши?
– Понимаю. Ирония. А между тем за три месяца нашей деятельности число пожаров снизилось на ноль шесть процента. И вот так всегда: делаешь людям добро, а они недовольны, да ещё и обзываются. Но были и понимающие люди. Тогдашний секретарь комсомола отнёсся ко мне объективно. Мы накануне райком комсомола оштрафовали, так он вызвал меня и давай ругать за это, а потом выдал мне грамоту, хоть и через силу.
– Почему?
– Потому что я всё делал строго по Уставу. С другой стороны ему деваться было некуда, потому что про меня с Худяковым газеты печатали, и даже в «Правде» была заметка.
После этих слов сотрудники переглянулись, Весельчак подался вперёд, убрал с лица ухмылку, и спросил:
– А с чего ты решил, что товарищ Свистков шпион?
– Так он с самого начала повёл себя как вылитый шпион. Одет в заграничное барахло, по-русски плохо разговаривает, пришепётывает и глазами прядает по сторонам прямо как в кино. Настоящий Пинкертон, только без шляпы. Ходит вокруг да около, намёки делает на радиоголоса и корреспондентов империализма. А я бдительность не утратил, до сих пор не забыл «Коричневую пуговку». Там по одной пуговице шпиона разоблачили, а на товарище Свисткове таких шпионских меток не сосчитать. Или он всё-таки Иванов?