– Совершенно верно, – согласился Моралес, почтительно поклонился, спрятал похудевший, но еще круглый живот.
– Почему он тут? – раздраженно спросил командующий.
– Я не могу держать Антония за ногу, – надулся врач и брезгливо поморщился. – Монах не желает лечиться.
– Я заставлю его! – погрозил адмирал, сжал кулаки, упер руки в бока.
– Духовную особу нельзя бить – вежливо напомнил Моралес.
Я не буду калечить Антония, – резко выпалил Магеллан. – Я знаю иной способ заставить его принимать пищу Мартин, – скомандовал стражнику— отбери у монаха книгу!
– Нет! – взмолился Антоний, обеими руками прижимая драгоценность к груди. – Вы подарили ее мне, я не отдам. – Он решительно выпрямился, зло посмотрел на адмирала. – Вы – жестокий человек! Я не хотел…
– Да, я жестокий человек! – оборвал священника Магеллан. – Я не позволю человеку умереть за тысячи лиг от Испании, где рабочие руки дороже золота. Кто починит и поведет корабли? Кто очистит души верующих, окрестит язычников? Де ла Рейна сидит взаперти, как зверь в клетке, Олисио умер в океане, Педро де Вальдеррама лежит в трюме и не узнает друзей. Скоро на каравеллах не останется капелланов, тогда возникнут разврат, бунты, убийства…
– Притесняя других, умный человек теряет разум… А доброму хозяину Господь дает мудрость.
– О, Мадонна, просвети агнца Божия! – адмирал воздел руки к закопченному потолку— Ты не слышал приказа? – строго поглядел на стражника.
– Забрать Библию? – колебался Мартин. – Ее дают злодеям в камеру.
– Возьми! – велел Магеллан и спрятал руки за спину.
– Нет! – жалобным срывающимся голосом закричал Антоний, когда Мартин вцепился в книгу— Лучше посадите меня с доминиканцем, пусть бьет меня, только не троньте Библию.
Францисканец рвался в стороны с прижатой к груди книгой, пытался освободиться из рук стражника. Когда тот уже держал Библию в руках, священник отчаянно повис на ней, упал на пол вместе с сокровищем, свернулся калачиком, спрятал ее у живота. Широко расставив ноги, Мартин склонился над скрюченной фигуркой. Моралес не выдержал, отвернулся. Матросы осуждающе глядели на командующего.
– Не тронь его! – смутился Магеллан, не ожидавший упорного сопротивления. – Пусть читает.
Стало тихо. В печи потрескивали угли, у двери на улице слышались разговоры. Магеллан на миг растерялся.
– Поднимите Антония, отведите ко мне в каюту! – распорядился он, всматриваясь в лица мастеровых. – Пусть Энрике принесет еду, запрет его, никуда не выпускает.
– Вставай! – Мартин осторожно потрепал капеллана по плечу— Отогреешься, выспишься, сладко поешь… Пойдем! – позвал францисканца, поглаживая по спине.
– Не мучайте себя, святой отец, – поддержал Фодис, – полечитесь! Иисус поднимал мертвых из гробов, очищал тела от проказы. Грех – лишать себя жизни, дарованной свыше.
Антоний не шевелился.
– Помоги ему, Ричард! – Магеллан кивнул плотнику.
Вдвоем они легко подняли священника, вынесли наружу.
Несостоявшийся капитан Хуан Себастьян Элькано, разжалованный из штурманов в рядовые, вместе с сорока мятежниками выполнял в цепях самую тяжелую, грязную работу. Для офицера и дворянина, это было вдвойне унизительно. Вчерашние подчиненные нагло смотрели на кормчего, насмехались, отталкивали от котла с похлебкой. Не обошлось без драк. Сломить баска не удалось. Судьба не раз смеялась над ним, возносила на гребень удачи, швыряла в бездну, откуда благодаря незаурядным способностям, завидной воле и тщеславию ему удавалось выбраться, по горло наглотавшись мерзости. Элькано не выделялся физической силой, но был жесток в драках, отчего у врагов не возникало желание издеваться над ним. Как подобает настоящему моряку, офицер оказался хитрее и выносливее вчерашних мужиков. Его авторитет среди лишенных должностей и званий колодников возрос. Так сильные собаки подчиняют себе слабых животных.
Победители щадили самолюбие Себастьяна, помнили его происхождение, считали своим, хотя и оступившимся, а не «человеком с бака», что на языке знати характеризовало простолюдина. Перейти с бака на ют – не пробежать сотню шагов по палубам и лестницам, нагибаясь и перескакивая через канаты. Для этого часто не хватало целой жизни. Если кто-нибудь поднимался на мостик, то в первую очередь тот, кто уже стоял на нем. Баск обладал завидной способностью ладить с людьми в любом положении. Выказывал уважение офицерам, был исполнителен и трудолюбив, не раздражал осужденных, умел повелевать, заставить сделать по-своему. Его назначили десятником, поручили наблюдать за колодниками, распределять продукты. Последнее имело особое значение, ибо командовал кормилец.
Иногда заключенных использовали на общих работах, где они трудились наравне со всеми. Когда на «Консепсьоне» открылась течь, адмирал принял решение вытащить корабли на берег, очистить от водорослей, раковин и древоточцев, просмолить, проконопатить корпуса. Начинать следовало с каравеллы Элькано, грозившей затонуть прямо в бухте, и «Сант-Яго», чтобы с весенним теплом послать его на разведку к Южному полюсу.
Читателю нужно обратить внимание на необходимость капитального ремонта судов для продолжения экспедиции. Исследователи упускают из виду, что если бы партии Картахены удался мятеж, то корабли, в том состоянии, в котором достигли бухты Сан-Хулиан, могли не дойти до Испании, погибнуть в океане. Отчасти зимовка объяснялась потребностью ремонта судов. Здравый смысл осуждал торопливость, безрассудный риск. Часть офицеров и моряков понимала это, встала на сторону Магеллана или заняла нейтральную позицию, способствующую победе командующего.
Под присмотром канониров кандальники снимали тали. Из рымов по бокам лафетов и портов вытаскивали блоки с гаками, жирно мазали салом веревки, чтобы не гнили от влаги. Мощные тросы – брюки, удерживающие орудия у бортов после выстрела при откате, – свивали в бухты, укладывали в пустые бочки от провизии. Освобожденные от пут пушки разбирали на части. С цапф, цилиндрических приливов на стволах орудий, утопленных в щеках лафета, на которых качались стволы при наводке на врага, снимали железные накидки полукруглой формы. Навалившись скопом, кряхтя и ругаясь, поднимали стволы над лафетами, укладывали в ряд на палубе. Затем на тросах, накинутых петлями на дуло и насмерть закрепленными за цапфы, осторожно опускали за борт в ожидавшую лодку, где с полдюжины бунтарей гремели цепями, тянули вверх руки.
Плескалась холодная вода, гулко стучали по промерзлым доскам палубы окованные железом дубовые колеса лафетов. Таяли в тумане резкие крики чаек, пытавшихся прорваться сквозь сеть поникшего такелажа. Из трюма через люки слышались отдельные слова, скрежет укладываемого в ящики железа, удары молотков плотников, менявших на плаву подгнившие доски, – шла обычная работа.
Ганс Варг попыхивал трубкой у опустевшего лафета, наблюдал за матросами, укладывавшими ствол на дно лодки.
– Я плаваю двадцать лет, – сказал он Элькано, – но такой суеты не встречал. То мы куда-то спешим, забываем набить зверя и всласть помолиться; то чиним корабли под парусами, рискуем испортить товары; то воюем друг с другом, а потом, не успев помириться и залечить раны, принимаемся за работу. Отец Антоний правильно говорит: «Все – суета!» Пришла пора подумать о душе.
– Тебе бы проповедником стать, а не канониром, – пожелал ему баск. – Мне в такую погоду хочется есть, а не молиться.
– Погода – дрянь, – согласился немец. – Заготовители вернутся с пустыми руками, зря гоняют шлюпку. Сейчас она бы нам пригодилась.
– Дядя Ганс, что делать с лафетом? – подскочил юнга в распахнутой на груди ватной куртке.
– Смажь жиром! – велел канонир и неторопливо сунул желтый костяной мундштук в прокуренные зубы, притянул юношу к себе, зашнуровал куртку— Не суетись, а то простынешь, как Глухой! Господи, спаси его и помилуй!
– Жарко, – дернулся в сторону Педро. – Глухой на охоте упал в воду, возвращался домой в сырой одежде.
– Знаю, – пробормотал немец и погрозил пальцем.
– Молодой, горячий… – улыбнулся Элькано, глядя вслед убежавшему юнге. – Я в его годы ходил на баркасе к Ньюфаундленду за треской, дрался с англичанами и французами. Иногда на отмелях завязывались настоящие сражения по правилам военного искусства. Море серебрится от косяков рыбы, а северяне палят в нас из пушек. С правого борта англичане, с левого – французы, мы ползем, жалко бросить сеть. Одни матросы молятся со страху, другие от злости стреляют из пушек – у нас две штуки было, – мне смешно, весело. Капитан драл меня за это. Я сильно обижался, сейчас думаю – зря. Опытный моряк был, царство ему небесное! «Их корабли болтаются на волнах, метко не прицелятся, – успокаивал трусливых, – а мы прикованы к рыбе, твердо сидим, нам легче палить!» И впрямь попадали.
– Неужели топили? – не поверил канонир.
– Всякое бывало: либо они нас, либо мы их. – Он повернулся к белевшему в мутной пелене над реями солнцу, подставил лицо задувшему ветерку— С юга несет, холода идут – к ясной погоде.
– Сколько вы плавали во льдах?
– Три года, потом попал в навигационную школу, стал штурманом. Затем началась война с итальянцами, водил корабли в Валенсию. Через два года отправился в Северную Африку. И понесло… Ты воевал в Европе?
– За итальянцев, против вас, – спокойно заметил Ганс— Мне хорошо платили. У них города враждуют между собой, наемники кочуют по областям туда, где больше платят. Побродил по Италии, насмотрелся на кровь, на мерзость людскую. Чего ждете? – крикнул морякам, закончившим укладку стволов на дно шлюпки. – Везите на берег, да живее! Капитан велел к вечеру закончить. Беда с ними, – пожаловался штурману, – не хотят работать в цепях.
– Ты бы сам поносил, – ответил баск, разглядывая свои потертые руки. – Их вина в том, что хотели уплыть к женам.
– Кто вас разберет? – вздохнул немец. – Желание у всех одно, но клятву только вы нарушили. Просите помилования у Всевышнего, – он ткнул трубкой в небо и обратил внимание на белое размытое солнце. – Холода идут? Вода в заливе не замерзнет? – Элькано пожал плечами. – Неужели врастем во льды?
– Не думаю, – успокоил штурман, – залив велик.
– Греби к берегу! – велел канонир медлившим в шлюпке кандальникам.
Они нехотя отчалили от борта. Плеск весел, легкий звон цепей растворились в тумане. Немец постучал догоревшей трубкой по брусу, сплюнул в воду, направился разбирать следующее орудие. Элькано прислушался к возне в трюме, посмотрел на моряков, опускавших бизань-рей, снятый с оголенной мачты. Серые в разводах паруса просушили, залатали, спрятали до весны в мешки. Мертвые мачты с провисшими вантами поскрипывали в такт качке. На флагштоке за кормой свисал выцветший полинявший вымпел. Штурман не любил капитальные ремонты, когда с кораблей снимали все, что можно вывезти на берег или соседнее судно, чтобы облегченный корпус на катках вытащить на сушу. Раздевание каравеллы, ее разорение, вызывали грусть.
С воды донеслись песни, хохот, скрип уключин. Показалась переправлявшая продовольствие шлюпка «Сан-Антонио». Запасы провизии боялись выгружать на берегу, чтобы не подманивать диких зверей, способных за ночь растащить покойника по косточкам. Под навесами из жердей и парусины складировали в основном металл и древесину. Большие дома, в которых планировали уложить добро и поселить людей, из-за скудости леса построить не удалось. Лодка с размаху стукнулась в борт «Консепсьона». Боцман Диего Эрнандес повалился на руки моряков.
– Порка мадонна! – выругался он, поднимаясь на ноги и придерживая обмотанную вокруг шеи тряпку— Эй, «зачатники»[1], – хрипло пробасил Диего, бухая кулаком в обшивку борта, – тащите бочки! Мы сохраним их до весны! – и пьяно захохотал, а за ним гребцы, уговорившие баталера выдать сверх нормы по кружке. – Куда вы делись? – тарабанил кулаком, словно в запертую дверь трактира. – Сеньор Карвальо! – позвал руководившего разгрузкой кормчего. Голос сорвался на сиплый шепот. Заметил на палубе Элькано, потянулся к шапке, да вспомнил о нынешнем положении штурмана, помахал рукою.
Из трюма по лестнице выкарабкался с полными карманами сухих фруктов маленький Хуан, в ворохе теплой одежды с чужого плеча похожий на медвежонка. Знать и ему в сутолоке работ счастье привалило!
– Сейчас отец подойдет, – важно сказал он, ложась грудью на борт и жуя грушу— У тебя горло заболело? – Боцман кивнул. – Выпей на ночь горячего вина с перцем! – посоветовал Хуан. – Если жар захватит грудь, натрись тюленьим жиром со скипидаром. Меня так отец лечил.
– Вина нет, – сипло пожаловался Диего.
– Врешь, ты пьешь его холодным! – решил Хуан, разглядывая помутневшие глаза боцмана. – Тебе станет хуже, – подражая голосу отца, наставительно произнес он.
– Точно, – согласился боцман, не решаясь при ребенке болтнуть лишнего.
– А мне сеньор Акуриу груши дал, – похвастался мальчик.
– Дай одну! – попросил Диего.
– Нет, – замотал головой Хуан. – Вы цедите вино из наших бочек.
– Зачем оно нам? – опешил боцман, но мальчишка убежал в кубрик.
– Эй, на лодке! – послышался голос второго канонира. – Причаливай к погребу, порох загрузим!
Рослый Ролдан де Арготе протянул канат.
– Мы пришли за вином, – сообщил Диего. – Шлюпка Бальтасара тащится позади.
– Я думал, вы с «Сант-Яго», – канонир убрал с продолговатого лица раздражавшие волосы, спрятал под синий берет. – Поторопи его, Диего!
– Кто приплыл? – из трюма высунулась кудлатая голова Жуана ди Акуриу— К тебе, Ролдан? – боцман стряхнул с рубахи стружки.
– Твои подошли.
– Наконец-то, – проворчал Жуан, подтягивая штаны. – Это ты, Диего? – крикнул за борт.
– Давай, толстяк, грузи! – ответили с воды.
– Каналья! – выругался двадцативосьмилетний боцман. – Чтоб тебе… – но не придумал и приказал: – Франсишку кати с Баскито бочки к борту! Позови Эрнандо!
– Эрнандо ушел к канонирам, – на палубу выбрался португалец лет на десять старше боцмана, – а Баскито сидит в гальюне. Он стянул кусок окорока и ни с кем не поделился. Бог покарал шельму, – радостно донес старший матрос.
– Тьфу, собаки! – выругался Жуан. – У кого воруете? У себя! Вам же будет жрать нечего.
– Молодой еще, не понимает, – заступился португалец. – Позвать?
– Пусть сидит. Чтоб ему… – на сей раз придумал, но уж слишком обидное. – Ролдан, пошли сюда Эрнандо! – попросил канонира и скомандовал в люк: – Лодка пришла, все наверх!
Матросы гурьбой высыпали на палубу. Опустили грот-рей, нацепили на нок блок с крюком, на веревках загрузили в лодку бочонки, ящики, мешки с фруктами. Боцман суетился, проверял крепежи, выкрикивал советы Диего. Тот сначала огрызался, потом стал делать все наоборот. От обиды Акуриу больше не заглядывал за борт, командовал наверху.
– Куда пропал Эрнандо? Чтоб ему… – горячился боцман. – Кого я пошлю с душегубами?
– Початую бочку с солониной спускать? – подскочил Франсишку.
– Заколоти, пока не растащили. А, явился, ворюга, – Акуриу заметил Баскито. – Штаны подтянул? – Парень кивнул. – Напрасно, сейчас выдерем за кражу.
– Я только попробовал самую малость, – оправдывался матрос.
– От «малости» не понесло бы на бак! – отрезал боцман. – Мартин, где Мартин? – закричал в трюм.
– Тут я, – глухо бухнуло снизу.
– Всыпь щенку двадцать плетей по заднице!
– За что? – поинтересовался стражник.
– Он расскажет. Не жалей, я проверю! – Баскито понуро побрел к люку— Стой, дурак, вечером получишь, а сейчас иди работай!
– Лодка ждет сопровождающего, – подбежал португалец. – Кого пошлешь?
– Сеньор Элькано, – сообразил боцман, – помогите, ради Христа! Надо сдать товар Мафре по описи, а цирюльник пропал, каналья. Прочие читать не умеют. Я бы сам, да дел по горло.
– Ладно, – согласился кормчий, – предупреди Карвальо, что я уплыл на «Сан-Антонио».
– Слава Христу! – обрадовался Акуриу— Вас не задержат на корабле, через полчаса вернетесь.