Ничего он не мог с ними поделать. На лицо близнецы были похожи, как две капли воды, а вот внутри- мало общего. Михаил, всегда сдержанный, рассудительный, был широк душой и готов на самые непредсказуемые поступки. Возьмет да влезет в еще холодную весеннюю реку и кувыркается в ней до синего носа. Или выйдет ночью на крыльцо и смотрит до утра на яркие августовские звезды. Однажды за этим его застал Василий. "Что увидел там, сын?" "Да вот думаю- почему звезды не падают на землю и отчего некоторые из них ходят по небу. Причем, каждый раз одним и тем же путем. А еще размышляю- что за пятна на Луне". Василий сел рядом, приобнял за плечи: " В Польше был ученый по фамилии Коперник, он многое про звезды знал. Когда подрастешь, дам тебе его книжку почитать. Я то в ней мало что разобрал".
Книгу "О вращении небесных сфер" тайно прислал ему несколько лет назад через немецких купцов Андрей Курбский. Зачем, для чего? Так и осталось без ответа. В той посылке из Речи Посполитой, завернутой в розовой бархат, больше ничего не было. Василий и так и сяк вертел в руках книгу, рассматривая диковинные рисунки, но не мог понять о чем в ней написано. Побежал к купцам, а те приложили палец к губам: "Не знаем для чего Андрей Михайлович попросил передать тебе это сатанинское пособие, но хорошо заплатил". "Как называется-то?" Те перевели и добавили, перекрестившись: "Там сказано, что не Солнце вращается вокруг Земли, а она вокруг него". "Да ну?"- изумился Василий. Спрятал книгу в подпол, но иногда рассматривал загадочные картинки, гадая- для чего Курбский преподнес ему сей подарок? Что хотел тем самым сказать? Ну а за год до смерти своего лютого врага- московского царя, Андрей Михайлович и сам помер в своем поместье в Миляновичах. И унес тайну в могилу. Сказывали, похоронили его в монастыре Святой Троицы, а все его владения у родственников отобрали.
Прежде чем что -то сделать, Михаил крепко думал, не жалея на то времени. Со стороны мог показаться тугодумом, но это было не так. Он взвешивал свои поступки и мысли так же внимательно и аккуратно, как дельный лавочник измеряет на весах каждую крупицу муки.
Иван же, в отличие от брата, был довольно замкнут и даже не по годам угрюм. Тоже любил думать в одиночестве, например, забравшись в гущу нескошенного ржаного поля, но о чём- для Василия оставалось загадкой. Не говорил. Не терпел возражений и чужих удач, в первую очередь брата. Но выражал свое недовольство, как правило, слезами.
При всем различии, Михаил и Иван любили другу друга. Только первый бескорыстно, всем сердцем, другой же знал за что- за ум и надежность, на которые можно было в случае чего положиться.
"Гляди как надобно!"- крикнул Михаил брату и резко кинул одной кистью, как учил отец, ножик в мишень. Однако на этот раз клинок не попал в цель. Он ударился рукоятью о край круга, отскочил и, звеня закаленным лезвием, полетел прямо на Василия. Тот пригнул голову, а когда обернулся, обомлел.
Возле дерева, в которое вонзился клинок, стояли трое всадников. Никто и не заметил как они подъехали. Но не то изумило Василия. В одном из наездников он узнал...Бориса.
Годунов был в серой походной одежде. За его спиной висела короткая пищаль, а к широкому кожаному поясу были прилажены пороховница, подсумок для пуль и пыжей. И не подумаешь, что высокая особа, так, обычный помещик решил развлечься охотой. Да только его особый статус выдавала сабля с золотой рукояткой, вставленная в искусно сделанные серебряные ножны, украшенные разноцветными камнями. Двое его приятелей тоже были одеты по- дорожному.
Борис снял шапку, похожую на монашескую скуфейку, оббил ее об колено, тронул шпорой коня. Тот фыркнул, стал перебирать влево, к сосне из которой торчал нож.
-Так-то ты встречаешь старых друзей, Василий Васильевич! Ха-ха,- рассмеялся шурин царя, выдергивая из сосны клинок.- Не узнаешь? А я бы тебя ни в жизнь не признал, ишь бородищей-то зарос, аки леший. Токмо по глазам и догадался, что ты. Очи-то не спрячешь.
На самом деле, боярину указали где Губов с сыновьями, помещичьи людишки. Василий, конечно, отпустил бороду, но не такую уж огромную, какую отращивают отшельники и бездельники. Он был рад видеть Бориса, хотя в последние годы, находясь при царе, сторонился. А теперь уж что? Столько вод унесла Сестра.
Братья хоть и не знали кто перед ними, поклонились незнакомцу.
-Вежливые отроки растут, хвала родичу,- довольно кивнул, ставшим еще более, чем ранее, крючковатым носом боярин.- И меткие. Ха-ха. Хоть сейчас на крымчан.
Слез с коня. Кинул поводья товарищу.
-Ну, обнимемся что ли?- развел он широко руки. Сам подошел, стиснул Василия в крепких объятиях, поцеловал.- Рад видеть тебя, стряпчий.
-Бывший стряпчий,- поправил его Василий, незаметно отирая висок, ставший мокрым от губ боярина.
-А ты не торопись. На всё воля божья и теперь моя. Ха-ха. Может, ещё и выше прежнего взлетишь. Или нравится тебе в своей норе, зарывшись, аки барсук, сидеть? Не отвечай, все одно не поверю, коли скажешь, что нравится. Доброму человеку не пристало дичать в одиночестве, когда государству угрожают недруги.
-Опять крымский хан собирается?- спросил Василий, гадая для чего к нему пожаловал Годунов. Уж не в самом же деле в поход на Герая его звать. Прям таки без него и не обойдется.
-А-а,-махнул рукой Борис.- Намедни крымчане рязанские украйны потрепали. Надоели, сил нет. Но это покуда так, мелочи. Главные недруги теперь внутри, в золотых парчовых кафтанах и шубах соболиных ходят, в Думе сидят. Глинские да Шуйские, Воротынские, да Юрьевы, Романовы, да Мстиславские.
-Кажись, всех знатных перебрал, Борис Федорович,- ухмыльнулся Губов.
-То-то и оно. Их вон сколько, а я один. Как перст посреди...
Борис попытался найти подходящее сравнение, но так и не нашел. Снова махнул рукой.
-Поговорим что ли?
Расположились за домом, в тени молодых березок и сосен. Макушки и ветви обрезал им сам Губов и теперь они походили на игрушечные деревца. Такие он видел в Ливонии и решил разбить "сказочный сад" у себя.
Осушив кружку крепкого меда, а за ним сразу шипучего яблочного вина на крыжовнике, Годунов довольно крякнул. Отер широкой ладонью аккуратную бородку. Седая волосинка зацепилась за массивный перстень. Борис ее выдернул, скрутил.
-Видишь, старею,- вздохнул он.- А ты все такой же молодец. Только вижу шею тебе кто-то пытался скрутить.
-Шатун постарался.
-А-а. Слыхал в своей глухомани как я поднялся?
- Слыхал, Борис Федорович,-кивнул Губов.
- Да что ты по отчеству-то? Мы ж с тобой старые приятели. Эх, были времена...Самого Малюту- гончего пса, в нору загнали. Ха-ха. А вот теперь меня загоняют, убить желают.
-Для чего же?-задал вопрос Василий и понял, что он неуместен. Ясно для чего. Недаром же Борис сразу сказал про Шуйских да Голициных. Все родовитые бояре о большей власти мечтают. А Годунов и не стал отвечать на этот вопрос.
-Да-а,- сжал он кулаки.- Один я. Хм. А где Кашка, сын Адамов? Помнишь его, али забыл?
-Как не помнить,- вздохнул Василий.
Русоволосый богатырь Кашка, который спас царя от гибели во время его странствий, довольно быстро надоел государю. После возвращения в Александрову слободу, он сделал его головой личной опричной стражи. Тот старался как мог, да только охранять Ивана Васильевича особо было не от кого. Тем не менее, Кашка усилил охрану царских палат, всего кремля, лично досматривал всех, въезжающих на территорию слободы. Раздевал почти до гола даже знатных людей. Те бесились, но перечить не отваживались. Правда, жаловались царю. По началу тот лишь ухмылялся- "Кому прятать нечего, тот не в накладе". Раздражало Ивана Васильевича то, что Дмитрий все время следовал за ним по пятам. А однажды застал его за амвоном храма Богородицы с Федькой Басмановым. Чего они вытворяли прямо в святом соборе, Кашке вспоминать было страшно. "Что, праведник, осуждаешь?-спросил вечером царь.- Не суй нос куда не велено, целее будешь". А уж увидев, как государь самолично ведет дознания, попавших в опалу "непотребков", вообще поник. "Для чего сии реки крови, смерти пыточные, разве на то в опричнину просился, чтобы причастным к лютым зверствам быть?" И как-то сказал об том государю. Тот ухватил его за грудки : "Скверну защищаешь, сам ужо осквернился?" Оттолкнул Кашку, ушел, сверкнув своими синими, стеклянными глазами. Но трогать не стал, на другой день говорил с ним как обычно, дружелюбно. Кашка, вникнув в суть слободских порядков, понял, что долго ему тут не удержаться. Или в кипятке сварят, как недавно приказного дьяка Хромого, всего лишь за то, что тот в посольской грамоте неверно указал царский титул, или зарежут тихо за углом. А потому, когда стряпчий Василий Губов собрался на Ливонскую войну, попросил Ивана Васильевича отпустить вместе с ним. Царь был доволен таким исходом. Напоследок несколько раз перекрестил Дмитрия, поцеловал в лоб и крепко обнял: "Токмо тебе верю, друже, токмо ты мил моему сердцу. Ступай с Богом, бейся за честное дело и славу России". Но не сложилась военная судьба Кашки. Почти в первом же бою с ляхами он был ранен и попал в плен. Поначалу думали, что он погиб, но литовцы показали на утро толпу связанных пленников и потребовали за них сто талеров. Среди них Губов увидел и Кашку. "За этих лободырников,-крикнул тогда ляхам воевода Малюта Скуратов,- и гнутого рубля не дам. Раз попались, знать, никчемные. Себе забирайте!" Это была уловка Малюты, он не собирался просто так бросать своих людей. Ночью с двумя десятками стрельцов головной воевода предпринял попытку штурма левого фланга вражеских укреплений, за которыми по словам лазутчиков, держали пленных. Некоторых удалось отбить, остальные полегли под огнем и стрелами ливонцев. Кашки в рядах спасенных не оказалось. Так и пропал Дмитрий сын Адамов, каким-то чудом сошедшийся с царем. А где-то через год до Губова дошли слухи, что Кашку де выкупил у какого-то шляхтича, у которого он рабствовал, Андрей Курбский. Зачем Дмитрий ему понадобился? Видно, решил показать, что он благодетель даже для ближних людей московского государя. Мол, тот их отправляет на смерть, а он дарит им жизнь. Говорили, что Кашке Андрей Михайлович даже подарил под Ковелем один из своих домов. Предлагал вступить в королевское войско. Однако Дмитрий отказался, упросил отпустить его в Россию.
-Но то доподлинно неизвестно,- сказал в заключении Губов.- Вероятно, в свой Великий Новгород подался.
-Да-а,-задумчиво протянул Борис.-Хольмгард, престол Рюрика, колыбель русская. Ты тогда, помнится, ходил с Иваном на Ильмень погромы чинить.
-Ходил,- взглянул прямо в глаза Годунову Василий.- А ты, кажись, хворым в тот год оказался.
-Хворым,- кивнул Борис.-Бог уберег от лютого злодейства. Тысячи новгородцев извели, не считая людишек из попутных городков. Ай-ай. И за что? Мол заговор задумали, к королю переметнуться желают. Ай-ай. Малюта те злодейства придумал, а ты его спасал. Не в чести нынче Григорий Лукьянович. Всё жду когда мне жену-дочь его Марию припомнят.
-Ты это к чему, боярин?
-Ну полно, ну сразу и "боярин".Так просто, люблю вспоминать былое. В прошлом сила. Будущее страшит неизвестностью, душу растлевает. Так, говоришь, в Новгороде Кашка-то?
- Не знаю. Возможно.
-Так вот, извести меня хотят родовитые бояре. Хочу людей преданных вокруг себя собрать. Тебя первым позвать. Согласен?
-Чем же я могу тебе теперь полезным быть, Борис?
- Отдашь своего самого смышленого мальчонку жильцом к боярину Ивану Петровичу Шуйскому. По столу дворовым помогать. Важный человек слово замолвит. Ведаю, что племянник твой Федька ужо у Шуйских. У Василия Петровича. Твоего же пристроим именно к Ивану Петровичу. Далее, разыщешь Кашку. Ты меня стороной обходил, а мы с ним крепко сблизились. Добрый человек, правильный. Тоже мне шибко нужен. Вместе будете мне способствовать.
Губов был немало удивлен такому совпадению. Сам же собирался кланяться Шуйскому о Михаиле. А тут- на тебе.
-Какая же твоя надобность в моем сыне у Шуйских?
-А вот тут слушай внимательно.
Пару дней назад, как и предупреждали доносчики, к Годунову заглянул Иван Федорович Мстиславский. Сопел широкими волосатыми ноздрями, обмахивался от жары бархатной накидкой с собольей окантовкой. Долго молчал. Борис пытался поймать его взгляд, но тот отводил свои вечно печальные, словно смертельно обиженные, глаза. Впрочем, однажды его действительно сильно обидел государь Иван Васильевич, обвинив в том, что боярин вместе с Бельским плохо организовал оборону Москвы и тем самым навел на неё крымского хана. А ведь до того царь говорил, что- он, Бельский и Мстиславский- три московских столпа. Пришлось тогда Ивану Федоровичу валяться в ногах у государя, публично каяться в своем "злодействе" перед людьми, просить пощады. И царь, как ни странно, простил, снова приблизил. Но с тех пор в глазах боярина и застыла неистребимая печаль.
Боярин так громко и противно сопел, наполняя светлицу запахом маринованной редьки с чесноком, что Годунов не выдержал:
-С чем пожаловал, достопочтенный гость? Могу ли чем-то услужить бывшему главе Боярской Думы?
Укол пришелся в самое сердце. И теперь Иван Федорович сохранял видное положение в Думе и земщине, но прежней силы, конечно, не имел. Мстиславский встряхнул рыжей бородой, попросил квасу. Когда с удовольствием осушил две полные кружки задиристого напитка на хреновом листе, тяжело вздохнул, после сказал:
- Князь Иван Петрович Шуйский просит тебя быть на Воздвижение у себя на именины.
Зашевелились тараканы, подумал Борис. Шуйскому палец в рот не клади. Сам хитрющий литовский канцлер Ян Замойский провести его не смог во время осады Пскова. Шуйский держал тогда оборону города. Канцлер подослал к нему человека с ларцом и письмом, в котором немецкий офицер писал, что хочет перейти на сторону русских. А искусный ларец, мол, преподносит в дар. Но Иван Петрович носом почуял подвох, ларец открывать не стал. Когда же его вскрыли мастера, в нем оказалось полтора десятка взведенных самопалов.
-Да-а? -принял удивленный вид Борис.- А чего же сам князь меня не приглашает, тебя прислал?
-Так ить вы с ним на ножах. Боится не услышишь. А напрасно. Что нам, регентам-опекунам, делить? О России надобно печься. Князь примириться с тобой желает, мировую выпить.
-А мы с ним особо и не делили до селе ничего. Он в Пскове был, я тут. Царь Федор Иванович ему знатное кормление пожаловал- и с рынков псковских, и с кабаков, и с полей окрестных. Живи да радуйся.
-Ну да, ну да,- вытер накидкой взмокший лоб Мстиславский.- А все одно понимания средь вас...средь нас нет. А потому зовет тебя Иван Петрович к себе. А ты уж сам думай.
-Что же мне думать, Иван Федорович, я ни с кем тягаться, а тем более на острие быть не желаю. Скажи Ивану Петровичу, что приглашение его с благодарностью и низким поклоном принимаю и обязательно буду у него.
Мстиславский исподлобья взглянул на Годунова- шутит что ль? С поклоном он принимает, а сам каждый день к сестрице Ирине бегает и что-то ей нашептывает. Не иначе что-то злое на того же Шуйского. И на него, Ивана Федоровича, конечно. От этого Бориски Косого доброго не жди. Как был татариным, так им и остался.
-На той пирушке, на Воздвижение Пресвятой Богородицы, прости матерь божья,- Борис широко, истово перекрестился. Раньше за ним такой набожности Губов не замечал,- меня и хотят отравить бояре.
Годунов жестом подозвал столового человека, велел налить себе яблочного напитка на крыжовнике. Тот от чрезмерной расторопности, пролил на кафтан боярина немного вина. Василий напрягся, ждал как отреагирует царский регент- слишком ли о себе уже возомнил? Но Борис словно и не заметил оплошности холопа.
-Ежели об том ведаешь, для чего же согласился быть?
-А чтоб жало у всех недругов вырвать одним разом. Помнишь, как государь Иван Васильевич говорил?-одним махом и всех злыдней в прорубь.
-Ну а сын-то мой при чём?
Борис хмыкнул, будто удивился непонятливости своего товарища. Он сказал, что мальчонка, находясь в доме Шуйского, должен узнать как бояре собираются его отравить. Какой яд подсыпят, в кубок с вином или в еду- простую цикуту из вёхи, мышьяк или византийскую отраву. Тогда Годунов заранее примет противоядие.
-Да ты ума лишился, боярин!- подскочил с лавки Губов. - На такую опасность сына посылать! Кто я по твоему- упырь, али родич? И откуда ты вообще узнал, что у меня есть малые сыновья? Ехал-то ко мне не наобум.
- Людишки мои заранее проведали. Не горячись. Неужто желаешь, чтоб твоего старого товарища жизни лишили? То-то, сядь.
Василий опустился на скамью, разминая жесткую бороду. Его покрасневшие от негодования шрамы на шее набухли, стали синими.
-По другому нельзя, уж и так и эдак рядили с Ириной. Но ежели желаешь оставить меня в беде, прощай.
Годунов встал, опрокинув кружки и кувшины.
-Погоди,-остановил его Василий.
Он понимал- если откажет отцу царицы, то ни ему, ни его детям доброй, спокойной жизни уже не видать. Да, когда-то приятельствовали, одно дело делали, был тогда Борис разумен и справедлив. Но время идет. Взлетев на вершину власти люди становятся, как правило, совсем другими и в них открываются самые черные стороны. И потом, знать о злодействе и не предотвратить его, грех. Подумал, разумеется, Губов и о выгоде. Недаром Борис упомянул о Шуйском, который получил от царя Федора на кормление целый Псков. Да что, Федор, не он же принял это решение, наверняка Ирина по наущению Годунова осыпала Ивана Петровича милостями, чтоб задобрить одного из самых серьезных недругов. Но, видно, мало боярам, на трон зарятся, по тому и к горлу Бориса подбираются. Всё так. Опасно, но, значит, иного пути нет. Иначе бы не примчался.
-Погоди, Борис Федорович,- повторил Губов.- не горячись и ты. Странно было бы, ежели я разбрасывался своими сыновьями, как гнилыми яблоками.
-Странно,- согласился Борис.- Но и меня пойми. Не токмо о своей шкуре пекусь. О России. Пока в регентстве, могу на многие добрые дела царя направить, немало уже полезного задумал. Хочу с Польшей мир перезаключить, войну окончательно остановить, в Москве университет как в Париже открыть, чтоб наукам всяким боярских да дворянских детей обучать. А, может, и простых тоже. Пошлю их для начала в Европу знания получать. Отстали мы от немцев, на века отстали. Татарва проклятущая...Но ничего, наверстаем, была бы воля! Крестьянам волю дам. Токмо свободный человек может быть зело полезен государству. Или...хотя бы четыре Юрьевых дня в году им позволю. Поглядим. В преобразованиях моя правда! А придут Шуйские али Мстиславские? Сядут по лавкам и будут зады толстые чесать. Ляхи с крымчанами Москву окончательно разорят. Превратится Третий Рим в пепел.