Поскольку в Нантакете, как и в любом другом месте, где жили моряки, существовало множество примет и знамений, такая репутация судна имела огромное значение. Тем не менее люди на пристанях поговаривали, что несколько раньше, в начале июля, пока «Эссекс» ремонтировали и загружали всем необходимым, в небе по ночам была видна комета.
Нантакет – город крыш. Практически каждый дом, была ли его черепица выкрашена в красный цвет или оставлена на милость погоды серой, имел установленную на крыше платформу, называемую в народе «дорожкой». Хотя изначально предполагалось, что конструкция поможет гасить возгорание сажи в дымоходе ведрами песка, «дорожка» стала отличной площадкой, чтоб наблюдать за морем в подзорную трубу или искать паруса возвращающихся кораблей. Ночью подзорные трубы Нантакета часто направлены в небо, и в июле 1819-го островитяне смотрели в северо-западную его часть. Торговец-квакер Овид Мейси, ведший дотошный учет всего, что он называл «самыми необычными происшествиями» в жизни этого острова, наблюдал за ночным небом с крыши дома на Плезант-стрит. «Комета (появлявшаяся всякую ясную ночь) должна быть чрезвычайно большой, ведь у нее такой длинный хвост, – писал он. – Хвост этот протягивается вверх, к солнцу, почти перпендикулярно и, направленный на восток, почти указывает на Полярную звезду».
С древнейших времен появление кометы толковалось как предвестие чего-то необычного. «Нью-Бедфорд Меркьюри», газета, которую жители Нантакета читали за неимением собственной, так комментировала это явление: «Правда заключается в том, что появление таких необычных посетителей на небосклоне всегда предшествует выдающимся событиям». Но Мейси воздерживался от подобных теорий: «Философское обоснование мы оставим ученым, но нельзя отрицать, что подобные космические явления все еще изучены крайне мало».
На пристанях и в экспедиторских конторах ходило много толков, и не только по поводу кометы. Всю весну и лето вдоль побережья Новой Англии не раз замечали то, что газета описывала как «необычное морское животное» – змея с черными лошадиными глазами и пятидесятифутовым телом, напоминающим связку бочек, дрейфующих в воде. Любой моряк, особенно если он так же юн и впечатлителен, как Томас Никерсон, задумался бы хоть на секунду, действительно ли это был лучший момент, чтобы отправиться в путешествие вокруг мыса Горн.
В Нантакете поневоле станешь суеверным. Здесь жизнью людей управляет непредсказуемая сила – море. Из-за постоянно меняющейся сетки отмелей, включая нантакетскую банку, расположенную прямо у входа в залив, даже просто подойти к острову или покинуть его становилось изматывающим делом, а зачастую и оканчивалось катастрофой. Особенно зимой, когда штормы крайне жестоки, крушения случались практически еженедельно. По всему острову встречались могилы безымянных моряков, выброшенных на берег бушующими волнами. Нантакет, что в переводе с языка коренных обитателей острова вампаноагов означает «далекий край», представлял собой песчаную насыпь, разрушаемую неумолимым океаном, и все его жители, даже те, что никогда не покидали острова, прекрасно знали, как безжалостно море.
Английские переселенцы, впервые прибывшие на остров в 1659 году, всегда помнили об опасностях моря. Они надеялись прожить свою жизнь не рыбаками, а фермерами и пастухами на этом зеленом, испещренном водоемами и лишенном хищников полумесяце. Но рост поголовья скота и увеличение численности фермерских хозяйств грозили превратить остров в продуваемую ветрами пустошь, и нантакетцам не оставалось ничего другого, кроме как обратить свои взоры к морю. Каждую осень сотни настоящих китов появлялись у южной оконечности острова и оставались там до весны. Названные «настоящими», потому что киты эти годились для промысла, они паслись в водах Нантакета, словно морской скот, цедя богатую пищей воду океана сквозь густые пластины китового уса в своих вечно ухмыляющихся ртах. Когда английские поселенцы в Кейп-Коде и на востоке Лонг-Айленда уже десятилетиями охотились на настоящих китов, в Нантакете еще никто не отваживался преследовать их на лодках. Они оставили китовый промысел в сезон китового дрейфа вампаноагам.
Где-то около 1690 года группа нантакетцев стояла на холме, глядя в океан, где киты играли друг с другом, выплескивая фонтаны воды. Один из наблюдателей кивнул на китов и на водную гладь за ними. «Там, – сказал он, – зеленые пастбища, где наши дети найдут себе пропитание». Словно во исполнение его пророчества, житель Кейп-Кода по имени Ихавод Педдок, привлеченный рассказами о Нантакетском треугольнике, прибыл на остров, чтоб научить его обитателей убивать китов.
Первые лодки были всего лишь двадцати футов длиной, и они отчаливали прямо с пляжей на южном побережье острова. Обычно экипаж вельбота состоял из пяти гребцов-вампаноагов и одного белого нантакетца на руле. Убив кита, они буксировали его к берегу, где снимали жир и варили из него китовое масло. К началу восемнадцатого века английские переселенцы создали систему долговой зависимости, что обеспечило им постоянный приток рабочей силы из племени вампаноагов. Без коренных обитателей острова, значительно превосходивших численностью белое население Нантакета 1720-х годов, остров никогда не смог бы превратиться в успешный китобойный порт.
В 1712 году капитан Хасси, курсируя в своей маленькой лодке вдоль нантакетского берега в поисках настоящих китов, был вынесен в море жестоким северным штормом. Отнесенный на многие мили в сторону, он заметил несколько китов неизвестной ему породы. Дыхательное отверстие этих китов было расположено не вертикально, как у настоящих китов, а смотрело вперед. Несмотря на сильный ветер и шторм, Хасси смог загарпунить и убить одного из этих гигантов. Его кровь и жир успокоили воды, словно библейские пророки. Это существо, как понял Хасси, было кашалотом, точно таким, какого вынесло на юго-западный берег острова всего несколькими годами ранее. Помимо того, что масло, получаемое из жира кашалота, лучше, чем масло настоящего кита, оно горит ярче и не коптит, в голове кашалота есть обширная полость, содержащая масло еще лучшего качества. Его называют спермацет, и черпать его можно, словно из бочки, не обрабатывая. (Спермацет был назван так из-за сильного сходства с семенной жидкостью.) Кашалот был быстрее и гораздо опаснее настоящих китов, но и стоил он гораздо дороже. Не имея других средств к существованию, нантакетцы посвятили себя одной цели – погоне за кашалотами – и вскоре превзошли своих собратьев-китобоев на материке и в Лонг-Айленде.
К 1760-му нантакетцы практически уничтожили местную популяцию китов. Но это уже не имело значения: к тому моменту нантакетцы увеличили число китобойных судов и снабдили их котлами, позволявшими топить жир прямо в открытом океане. Теперь, когда не было нужды так часто возвращаться в порт, чтобы сгружать громоздкую ворвань, их суда могли уходить на более дальнее расстояние. К началу Революции в Америке нантакетцы дошли до границ Полярного круга, до западных берегов Африки, до восточных берегов Южной Америки и до Фолклендских островов на юге.
В своем выступлении перед парламентом в 1775 году британский государственный деятель Эдмунд Берк рассматривал жителей острова как основателей новой Американской породы – «новейших людей», чей успех в китобойном промысле превзошел мощь всей Европы. Живя на острове, отдаленном от материка почти так же, как Англия отдалена от Франции, нантакетцы чувствовали себя особенными и лучшими людьми, привилегированными гражданами Британии – Ральф Уолдо Эмерсон назвал их «нантакетской нацией».
Революция и война 1812 года, когда британский флот разорял суда, оказавшиеся далеко от берега, стали катастрофой для китового промысла.
К счастью, у нантакетцев было достаточно сбережений и опыта, чтоб пережить эти испытания. К 1819 году Нантакет вновь стал подниматься к былым вершинам и, когда китобойный промысел расширился до Тихого океана, даже превзошел свою былую славу. Но начало китового промысла в Тихом океане имело свой неприятный побочный эффект. Вместо рейсов, длившихся когда-то в среднем по девять месяцев, нормой стали двух- и трехлетние походы. Никогда раньше китобои Нантакета не покидали свои дома на такой срок. Давно минули те времена, когда нантакетцы с берега могли наблюдать, как мужское население острова преследует кита. Нантакет стал китобойной столицей мира, но многие островитяне никогда в своей жизни не видели живого кита.
Летом 1819 года люди все еще говорили о том времени, когда девятью годами ранее у северной оконечности острова показалась стая настоящих китов. Туда были быстро отправлены вельботы. Толпа собралась на берегу и зачарованно наблюдала, как пара китов была убита и отбуксирована в порт. Для жителей Нантакета это стало прозрением. Вот наконец-то те самые существа, о которых они столько слышали, те существа, от которых зависела сама их жизнь. Одного из китов втянули на причал, и тысячи людей, включая, вероятно, и пятилетнего Томаса Никерсона, приходили, чтоб посмотреть на него. Можно лишь представить силу любопытства нантакетцев, как они разглядывали гигантское создание, трогали его и говорили себе: «Так вот он какой».
Нантакет больше не зависел от природных ресурсов острова. Почва уже давно была истощена фермерами. Огромное племя вампаноагов чередой эпидемий сократилось до жалкой горстки, и судовладельцы вынуждены были искать людей в экипажи на материке. Киты почти полностью исчезли из местных вод. И все-таки Нантакет процветал. Как заметил один приезжий, остров стал «бесплодною отмелью, удобряемою только китовым жиром».
На протяжении всего семнадцатого века англичане Нантакета сопротивлялись попыткам основать на острове церковь. Отчасти потому, что против этого выступала женщина по имени Мэри Коффин Старбак. Ничего на острове не делалось без разрешения Мэри. Мэри Коффин и Натаниель Старбак были первой английской парой, поженившейся на острове. Это случилось в 1662 году, и тогда же был создан первый поселок для торговли с вампаноагами. Всякий раз, когда странствующий служитель церкви прибывал на Нантакет с надеждой основать приход, Мэри Старбак говорила твердое «нет». Лишь позже, в 1702 году Мэри сдалась обаятельному квакерскому миссионеру Джону Ричардсону. Выступая с речью перед теми, кто собрался в гостиной Старбаков, он сумел довести Мэри до слез. Мэри Старбак была обращена в квакерскую веру, сплав духовности и алчности, что и позволило Нантакету развиться в центр китобойного промысла.
Квакеры, или, точнее, члены Религиозного общества Друзей, полагались больше на собственный опыт ощущения Бога, так называемый «Внутренний Свет», чем на пуританские интерпретации Священного Писания. Но квакеров Нантакета, которых становилось все больше и больше, едва ли можно было назвать свободно мыслящими людьми. Во время ежегодных встреч, призванных сплотить квакерское сообщество, Друзья должны были следовать таким же строгим, как и в любом другом сообществе Новой Англии, правилам поведения. Если и были какие-то отличия, так это вера в пацифизм и сознательное отречение от показной роскоши – два нерушимых принципа, не мешавшие, впрочем, делать деньги. Квакеры острова Нантакет не строили причудливых домов и не покупали модной одежды. Деньги, полученные от китового промысла, они вновь вкладывали в китовый промысел. В результате они пережили те кризисы, которые пустили на дно расточительных предпринимателей с материка, и дети Мэри Старбак, а также их кузены по линии Мейси и Коффин, быстро основали китобойную династию Нантакета.
Нантакетцы не видели противоречий между своей религией и своим укладом. Сам Господь вручил им власть над рыбами в море. Фалек Фолджер, китобой из Нантакета, ставший впоследствии старейшиной квакерской общины, выразил это в стихах:
И хотя на острове доминировали квакеры, осталось место и для других конфессий. К началу девятнадцатого века над городом с юга и с севера возвышались две церкви конгрегационалистов. Но все без исключения следовали одной, глубоко укоренившейся в их душах миссии – мирно жить на берегу и творить кровавый разбой в море. Миролюбивые убийцы, скромно одетые миллионеры, нантакетцы просто исполняли волю Господа.
Город, в котором жил Томас Никерсон, производил жалкое впечатление. Достаточно было прогуляться по его узким, занесенным песком улицам, чтобы понять: несмотря на величественные колокольни и случайные особняки, Нантакет далеко не Салем. «Добропорядочные жители Нантакета, кажется, не заботятся об исправности дорог или чистоте тротуаров», – замечал приезжий квакер. Дома, покрытые кровельной дранкой, выглядели непритязательно и частенько были собраны из останков судов. «Из люков получались неплохие мосты для сточных канав… доска, когда-то служившая частью кормы и сохранившая на себе название судна, могла не только стать частью забора, но и сообщить любопытствующим, куда они забрели». Вместо того чтобы называть улицы так, как для удобства налогообложения они были названы в 1798 году, нантакетцы говорили «улица Элиша Банкера» или «улица Капитана Митчела». «Горожане жили вместе как одна большая семья, – писал нантакетец Уолтер Фолджер, совладелец “Эссекса”, – не в одном доме, но в дружбе. Они знали не только своих ближайших соседей, а буквально каждого в городе. Если вам кто-нибудь был нужен, вы могли остановить на улице любого, и он провел бы вас по нужному адресу, рассказал бы во всех мыслимых и немыслимых подробностях и чем занимается тот, кого вы ищете, и как идут у него дела».
Но даже в этом по-семейному сплоченном сообществе существовали свои разграничения, и Томас Никерсон был одним из тех, кто прозябал на его задворках, ища способа подняться выше. Горькая правда заключалась в том, что мать Никерсона, Ребекка Гибсон, была уроженкой Нантакета, а его отец, Томас Никерсон, – выходцем с Кейп-Кода, и Томас-младший родился в 1805 году в Харидже. Лишь шесть месяцев спустя он, его сестры и его родители окончательно переехали в Нантакет. Они опоздали на шесть месяцев. Нантакетцы скептически смотрели на тех, кто родился не на их острове.
Они называли их «чужаками» или даже «придурками» – словечком, предназначавшимся сначала для выходцев с Кейп-Кода, но потом распространившимся на всех, кому не повезло родиться на материке.
Возможно, к Томасу Никерсону относились бы чуть иначе, принадлежи его мать к одной из старых нантакетских фамилий, к Коффинам, Старбакам, Мейси, Фолджерам или Гарднерам. Но увы. Многие на острове могли претендовать на то, чтоб вести свой род от одной из почти двадцати фамилий так называемых «первых поселенцев». Гибсоны и Никерсоны не имели тех многочисленных родственных связей, которые поддерживали большинство нантакетцев. «Может быть, и есть где-то в мире такое же место, – говаривал Овид Мейси, – где жители так же тесно связаны кровным родством, как здесь, и так же привязаны к земле, на которой они живут, и друг к другу». Друзья и корабельные товарищи Никерсона, Оуэн Коффин, Чарльз Рэмсделл и Барзилай Рей, причисляли себя к старожилам. Томас мог играть с ними, ходить с ними в море, но глубоко в душе он знал: как бы сильно он ни старался, он все равно оставался для них «придурком».
От того, кем был человек в китовом промысле, зависело, где он жил. Если он был владельцем корабля или торговцем, то чаще всего он проживал на Плезант-стрит, отодвинутой подальше на холм, прочь от шума и зловония причалов. (В последующие десятилетия, когда их амбиции потребовали большего пространства и большей публичности, они спустились ближе к Мейн-стрит.) Капитаны, напротив, стремились выбрать дом на Орандж-стрит, оттуда открывался лучший вид на гавань. Если дом стоял на восточной оконечности улицы, капитан мог наблюдать, как на причале идет погрузка судна, и видеть все, что творится в гавани. Помощники выбирали место у подножия холма, «под банкой», на Юнион-стрит, в тени домов, владельцами которых они мечтали однажды стать.