Ветер над лесом бесновался, раскачивая вековые сосны. А неподалеку от бора уже облетал молодой березняк, перекрашивая лесную землю в яркие цвета осеннего увядания. Листья кружились, лес будто тревожился перед зимними жестокими холодами. Но родничок под серым валуном у барсучьего холма оставался таким же спокойным и чистым. Вода в нем была прозрачна и невозмутима, так же как нерушим был покой и сон в барсучьей норе.
Уже шестую ночь и день два человека рыбачили, ночевали то в охотничьей избушке, то в спальных мешках прямо на берегу озера. Ружья убрали в чехлы и спрятали в большом дупле дерева, здесь же, возле своей стоянки (охота на зверя еще не открывалась). На ночь ставили сетки, жгли костер, баловались удочкой и спиннингом, варили уху. Успели навялить рыбы.
Шквал прошел ранним утром, и сейчас, еще задолго до полудня, установилась тихая погода. Стало совсем безветренно. Васька еще вечером собрал всю рыбу, развешанную на кустах.
— Вась, да она ж еще не дошла, — возражал тогда напарник.
— Ничего. Дойдет дома. Нечего тут напоказ развешивать!
— Да кто ж видит-то?
— Кто-кто! Убрать надо. И все! — Этот человек будто кожей чувствовал опасность.
— Да я ж не спорю… — согласился напарник, и Васька собрал и уложил в мешок всю рыбу. И правильно сделал. А то бы шквалом ее и унесло…
День выдался светлый, хотя и облачный. В костре, сложенном из толстых поленьев, трескуче полыхало пламя, выбрасывая искры, быстрые и яркие.
— Вась!
— Ну что?
— Душа ноет.
— Это оттого, что выпить нечего.
— Да нет… На работу мне надо. Все вкалывают, а я тут прохлаждаюсь с тобой.
— Не прохлаждаешься, а рыбачим и выжидаем. Сегодня под вечерок и попробуем. Надо выкурить этих толстозадых. И зажарить. Но это уж дома…
— Да что ты, собственно, против них имеешь?
— Эх ты, малыш!.. Что имею… Да ничего! Сожрать их хочу! Животное это для меня полезное. Я так думаю: если он зверь съедобный, если я могу его съесть, значит, он полезный.
— Но ведь охота на зверя еще не открыта! Да и охотимся мы по-запрещенному.
— А если как положено, его хрен поймаешь. Он тоже — не дурак.
— Надо ж ему как-то защищаться от нас!
— Он у меня защитится. На сковородке!
— Злодей ты, Васька.
— А ты еще молодой. Извини, и — сопливый. Потому и не понимаешь ничего в лесной жизни. Здесь всегда кто-то кого-то ест. Даже какой-то великий ученый об этом писал. Да.
— Кто-то кого-то… А ты, Вась, готов сожрать всех один. Рот бы тебе позубастей, так ты бы все время и жрал. Ничего бы больше не делал.
— Ты чего это на меня взъелся? — Васька перестал даже жевать кусок хлеба с толстым ломтем сала. — Я что, твое жру, что ль? Взял салагу на охоту, а он тут еще долдонит под ухом. Заткнись и помни: лес о-о-очень большой в наших краях. От меня отстанешь — вовек не выйдешь. С вертолетами не найдут. Тайга! Так что слушайся меня и уважай. А с мясом домой придешь — помаленьку и начнешь перевоспитываться, романтик. — Васька пожевал, проглотил и насмешливо посмотрел на напарника.
Тот промолчал, дуя на уху в деревянной ложке.
— И еще я тебе скажу, — продолжал Васька, — кое-что и вправду имею: и против этих жирненьких, которых скоро жарить будем, это в данном конкретном случае, и против тех ясных соколов, от которых мы с тобой не так давно, как зайцы, удирали. Потому что мешают они мне чувствовать себя в лесу хозяином. Все подловить, все уличить хотят. А я, знаешь, как увижу животину, так и бью без промаха. Умею.
— Да ты, Вась, мне думается, и человека бы гробанул, если б было для чего, и следов бы не осталось.
— Ты что, совсем сдурел?! Одно дело — зверь, другое — человек!
— Жизнь у всех одна. И у человека, и у собаки, и у барсука тоже. А тебе живая душа — нуль: что лося убить, что в воздух выстрелить. В воздух даже хуже — пули пожалеешь.
— Пожалею. Заряд денег стоит. Ну, ладно, хватит ссориться, давай чай ставить. Рыбу-то поешь.
Лешка промолчал, достал из котелка черпаком щучью голову, взял большой ломоть хлеба и занялся рыбьей головой.
В лесу было прохладно, но у костра тепло и уютно. Приятный аромат источал варево в котле, костер весело потрескивал. Оба едока молчали. Да и надо было помолчать, успокоиться. Разговор получился слишком уж резкий и неприятный.
Кроме того, еда тоже требует свое, а рыбья голова — усердия и внимания.
Где-то вдалеке покрикивали утки, готовясь к дальнему перелету, слабо шуршали в тишине леса палые листья. А почти над самыми головами этих людей, на вершине высокой ели, сидел старый Карл, наш давний знакомый.
Он очень давно не ел вареной рыбы, чувствовал знакомый запах и наблюдал за людьми. Держась к ним вполоборота, он все время молчал. И только когда они погасили костер и стали собираться, старый ворон не задумчиво, как обычно, а как-то особенно мрачно произнес:
— Карл!
Люди вздрогнули и подняли головы.
— Не накаркал бы беды, старый черт! — заметил Лешка.
— Шлепнуть бы этого черного вещуна, да стрелять нежелательно. Хрен с ним.
Но старый Карл видывал и не таких. Он даже не повернулся в их сторону. Хотя кто знает, — может, по тону людей и понял возможную опасность.
9. Слышим ли мы голос природы
Чернеца удивила и разозлила уловка старого барсука. И он, уже могучий волчий вожак, умный, обученный охотничьему мастерству и законам стаи Воем, почувствовал на этот раз особую досаду.
Еще шел сентябрь, еще щенки после прогулок возвращались с родителями к логову, но уже приближалась та особенная, обычно лунная (хотя осенью луны и нечасты) октябрьская ночь, когда волчья семья, стая Чернеца, уйдет в свой дальний зимний поход, первое странствие для его волчат-сеголеток[1].
Но Чернец, зверь своенравный и упрямый, все-таки надеялся перед началом зимы подловить этого барсука. Для волка это было азартной игрой, как бы связанной с летним обучением щенков охоте. Чернец всегда показывал особое умение и ловкость в охотничьем волчьем деле не только щенкам, но и старшим.
Но вот этого старого барсука он взять не мог. Никак. Уже второе лето охота на седого подземельщика, осторожная, изощренная, оставалась безуспешной. На своем не очень еще долгом веку Чернец не раз ловил барсуков, насыщал ими своих малышей. Все это бывало летом, когда и так много пищи, и потому за барсуками стая особенно не охотилась. Тем более что подкараулить их было нелегко. Но все-таки можно. А этот старый барсук оказался просто недосягаемым.
Тут надо добавить, что все эти «охотничьи игры» вожака сразу же прекращались, когда начиналась зима. А она приходила к волкам с той самой ночи, когда семья навсегда покидала логово, и к ней тотчас присоединялись братья и сестры прошлого и позапрошлого года рождения. Семья становилась настоящей стаей и уходила в долгий зимний поход. Тогда Чернец переставал быть увлекающимся охотником и снова становился суровым и разумным, строгим отцом-вожаком.
Как раз барсуки в это время укладывались, готовились к своему зимнему сну. Это был именно долгий сон семьи с редкими пробуждениями. Иногда даже в январе или феврале, когда наступала оттепель и в лесу подтаивало, особенно после крепких морозов, старый Бес выходил из норы. Он не кормился. Он просто бродил по талому снегу, тщательно вслушиваясь и внюхиваясь в обманчивую, притаившуюся тишину леса. Иногда с ним выбиралась наружу его подруга, барсучиха-мать.
Зачем это было нужно барсукам? Может быть, интересовались: не изменилось ли чего в родном лесу за время их долгого сна? Или просто по-стариковски не всегда спалось Бесу? Кто знает… А барсучата всю зиму спали крепким сном. Суровая северная зима еще только приближалась. Легкий снежок появился всего раз, да и то — посыпал-покружился и тут же стаял, не оставив покрова. Однако холодные ветры свистели в облетающих, уже почти голых ветвях ольхи и березы, шипели, пронизывая насквозь густые кусты вереска, и беззащитно шуршала под холодными порывами тонкая бронзово-оранжевая шелуха на толстых стволах старых сосен. Во всех этих звуках было предупреждение лесу, зверям, птицам, растениям: «Готовьтесь. Будет нелегкая пора. Она наступает».
Порывы ветра гулко врывались в дымоход, взвывали в трубе избы, но в доме было тепло. Макаров и егерь на несколько дней задержались на базе. Иван Петрович на день уезжал, вернулся, а егерь оставался здесь. Нашлись на базе неотложные дела… В общем, оба знали: надо покараулить барсуков. Точнее — браконьеров. А барсуков поберечь.
Макаров любил посидеть у раскрытой печной топки. Догорающие угли полыхали по избе яркими бликами, трепетные тени вскидывались на стены, потолок.
— А знаешь, Саш, — сказал вдруг Макаров, — в природе нет ничего случайного. Совершенно ничего. Все нужно и закономерно.
— Ну уж и все, Петрович! Есть всякие мелочи, даже и в природе, которые, в общем, не нужны, не связаны с чем-то еще…
— Нет, Саш, я думаю по-другому. Может, я и не прав. Но я уверен: абсолютно все связано в природе, взаимозависимо. А если что нам и кажется ненужным, это, значит, нам еще неизвестно, для чего этот предмет, организм или явление. В природе нужно все. Вот сейчас, например, предзимье. И природа сама всех предупреждает о наступлении тяжкого периода для всего живого. Она сама оберегает созданную ею жизнь. Всегда перед стихийным бедствием — ураганом, наводнением, свирепым морозом — следует предупреждение. И тот, кто хочет услышать, учуять это предупреждение, тот его услышит и учует. Потому звери и прячутся перед ураганами, мигрируют перед снегопадами и бескормицей.
— Это, конечно, понятно. Но удивительно все-таки… Как это так получается?..
— А бывает, что и нас предупреждают. О землетрясении, например. Известны случаи, когда домашняя овчарка хватала люльку с младенцем и выбегала из дома. За ней в ужасе, думая, что собака взбесилась, бросались на двор родители. Но через несколько секунд или минут вздрагивала земля и дом разваливался на глазах изумленных людей.
— Да, я читал об этом. Да и много слышал от людей. Но самому видеть такое не приходилось. И почему все это так? Почему они узнают про такие беды? И как?
— Как — неизвестно. А вот почему?.. Думаю, потому, что природа, создавшая жизнь, сама и бережет ее. И предупреждает о бедствиях. Но слышим ли мы этот голос природы? Хотим ли мы его слышать? И в нас самих тоже ведь есть этот голос… Только мы часто глухи к нему. И себя не бережем, и природу, которая живет для нас и нас создала…
— Может, ты и прав, Петрович, — вздохнув, сказал егерь, — когда особенно один, сидишь ночью, ну… не совсем один, с собаками — тоже ведь человеки! — Сашка улыбнулся. — То, знаешь, часто вот задумываюсь. Ну, по науке там… Это все понятно. Но ведь у каждого, как говорится, кочетка — свой шесток! Даже у бобра, например, один коготь на задней ноге — всего один из всех! — для вычесывания паразитов. Раздвоенный! Это ж надо! Я сперва как узнал… смеялся даже. Ничего не упустила матушка-природа. Хотя все-таки есть и ненужные мелочи, случайные… А вот скажи ты мне, Петрович, вот еще что: в школе все мы учили, что у зверей — только инстинкты. А ведь я знаю, что они соображают иногда не хуже нашего. Как это все связать-то? Вот волки, например. Попадет такой вожак, век его не поймаешь, перехитрит он человека и всю стаю уведет. Что же это, инстинкты, что ли?..
— Конечно, это не инстинкты. Я тебе даже скажу, что современная наука уже много нового знает о животных. То, что мы помним по школе, а кое-кто и по институту, — уже давно устарело. Общепризнано, что у всех млекопитающих есть элементы рассудочной деятельности. Но только эта рассудочная деятельность главная в их жизни или второстепенная — это еще большой вопрос. Этого пока не знает никто. А то, что они мыслят, соображают, что к чему, — это уже для науки не секрет.
Долго еще сидели они вдвоем. А уголья еще дышали жаром и ярко светились в открытой печной топке.
10. Шаги над головой
Они не случайно решили затеять дело под вечер. В прошлый раз их застигли у норы на рассвете. И Васька считал, что надо менять время «охоты». Потому что если их и будут поджидать эти «соколики», то, пожалуй, на рассвете. Хотя и то — вряд ли! Кому приятно несколько суток, не уезжая домой, торчать в этой глуши? Сами-то егеря еще не охотятся. Запрет пока, не время еще, по закону-то…
Браконьеры тоже быстро сообразили, что нора покинута. Васька посмотрел и разобрался, что барсуки ушли. Новую нору нашли не сразу, но тоже довольно скоро. В лесу было еще светло, когда оба подошли к новому барсучьему городку. Сумерки ожидались примерно через час. Как раз, чтобы «дотемна выкурить и шлепнуть этих жирненьких» — так сказал Васька. Он торопливо отыскивал и затыкал отнорки и отдушины, Леша готовил хворост и лапник.
— Леш! — вдруг насторожился старший. — Слышишь, вроде идет кто-то. — Он сказал шепотом, когда напарник был рядом. Оба замерли.
В лесу стояла глубокая предвечерняя тишина. Полное безветрие делало тишину звенящей и тревожной. Долго вслушивались, но ничего подозрительного не обнаружили.
— Показалось тебе, Вась!
— Да нет… вроде… Как будто шаги были. А теперь — нету.
— А далеко?
— Почем я знаю? Вроде прошуршало где-то. А может, зверь какой?..
— Может, и зверь. А может, и они… Тоже ведь не дураки.
— Не каркай! — прошипел старший.
Они снова вслушивались, озираясь. Страх противным сосущим холодком подкрадывался, возникая в горле, под ложечкой…
— Вась! Может, уйдем, а?
— Нет, малыш! Если уйдем, грош нам цена! Тащи дрова!
…Старый Бес, мать-барсучиха, детеныши — все тревожно вслушивались в гулкие человеческие шаги. Чуткие барсуки слышали, как подрагивала земля под шагами людей.
Людям казалось, что они ступают мягко, едва слышно, а здесь, в норе, под землей, раздавался тяжелый топот.
— Погоди! — прошептал Васька. — Там, за рощей, кто-то идет!..
Теперь уже оба отчетливо слышали чьи-то торопливые шаги. Хворост был сложен у норы, но поджечь его не успели.
— Вот гады, — прошептал Васька, — сматываемся!
— Стой! — словно стеганул их по ушам резкий окрик. — Стой, буду стрелять! — Это кричал егерь. Старший узнал его голос. Но окрик не остановил их, а только прибавил страху и прыти. Оба знали, что егерь с кем-то вдвоем бежит, что он не видел их, а только слышал, как убегали. Да и стрелять не будет наверняка. Только пугает. Это-то понятно. Они ведь еще и не сбраконьерничали, только готовились пока. И сбежали. Он со зла их и пуганул…
Стремительно перемахивая через ямы и бурелом, оба мчались, но погоня слышна была где-то рядом.
— Быстро сюда! — крикнул Васька и почти кубарем скатился к воде.
Там, на озере, носом к берегу стояла лодка, которой они пользовались эти дни. Лодку быстро столкнули и торопливо стали отгребать от берега — каждый на весле.
На лес уже наползала полоса сумерек. Когда преследователи выскочили на берег, лодка была уже метрах в двадцати — вплавь не догонишь!
— Стой, буду стрелять! — снова крикнул егерь, но это не возымело никакого эффекта. Беглецы гребли. На головы их были накинуты капюшоны штормовок, и в наплывающих сумерках разглядеть их лица на расстоянии было невозможно. Да это все равно не помогло бы: и егерь, и Макаров понимали, что люди эти вряд ли знакомы им в лицо. В общем, упустили браконьеров. Немного посидели на берегу.
— Сбежали бандиты, — вздохнул Макаров, — а ты что это, Саш, стрелять-то грозился?
— Думал, испугаются.
— А мне показалось, сгоряча палить собираешься.
— Ну что ты, Петрович! Я ведь в своем уме. Они же только мелкие нарушители. Если б они в нас стреляли, тогда другое дело. А так… Чего тут поделаешь? Ничего. Упустили мы их.
— Зато барсуков спасли.
— Пока спасли, Петрович. Вишь, какие эти гады упорные, сколько выжидали?! Вишь, как им наш старый Бес понадобился! Так что могут сюда еще наладиться, снова.
— Ну что ж, Саш, тут тебе и карты в руки. Плохо, что собак нет твоих.