Рисса хорошо знала, что значит иметь дело с кабанами. Она однажды видела, как матерый секач вспорол брюхо волку своими кривыми и острыми клыками и поволок окровавленное тело зверя, перевертывая его, подкидывая. Правда, волк тот был не очень опытен, молод, но два матерых, бывших поблизости, в бой не вступили. Риссе запомнилась кровавая пена у волчьей головы. Как вечная памятка об осторожности на охоте вообще и в особенности на кабанов.
Сейчас она, чуть оторвав голову от земли, сквозь густую траву внимательно наблюдала за стадом, опасливо поглядывая на вожака. Рысята, не шелохнувшись, лежали неподалеку.
Рисса долго шла за кабанами. К середине дня они дважды сменили пастбище, спокойно паслись, рыли землю, подрывали корни.
Рисса ждала. Ей так хотелось, чтобы маленький поросенок, который рылся в земле в трех-четырех прыжках от нее, забрел за куст и она могла бы его незаметно схватить. Но поросенок не подходил. И голод, и желание накормить рысят, и азарт охоты, и осторожность — все это скрутилось в запутанный узел. Так бывало всегда, когда Рисса готовилась к нападению. И она напала. Сделав эти три прыжка, она схватила поросенка за холку, но в тот же самый момент вдруг учуяла резкий запах секача. На нее буквально дохнуло грозным смрадом огромной кабаньей пасти. Непонятно, как он, коротконогий, успел, но он был уже рядом. Бросив добычу, рысь молнией метнулась в кусты. Кабан недолго преследовал ее, и она вскоре остановилась. Рысята не отставали. Так же стремительно убежали они от кабаньего стада, почувствовав всю опасность положения. Рисса недолго постояла. Рысята наблюдали за ней, ждали, куда она двинется, что предпримет. А Рисса неожиданно повернула обратно к кабанам: она не могла уйти от стада просто так, едва лизнув добычу. Теперь она осторожно подходила к кабанам с подветренной стороны. Когда рыси подобрались ближе, стало слышно, как повизгивает раненый поросенок. С ним заигрывали другие резвые и игривые поросята. Рядом стояла крупная мамаша. Вокруг шумел на ветру лес, а здесь, на опушке, где паслись кабаны, начиналось большое картофельное поле. Человеческое жилье было далеко отсюда, потому и решились кабаны промышлять днем. На счастье Риссы, и лес, и опушка, и край поля были окружены кустами можжевельника, здесь же густо рос молодняк осины, березы, ольхи. И было удобно подобраться к стаду почти вплотную.
Но произошло все очень просто. Кабаны стали уходить. Может быть, они почувствовали соседство рысей и это тревожило вожака, а может быть, решили поискать лучшее место для кормления — они сбились в табун и двинулись. Раненый поросенок лежал на траве под кустом можжевельника и чуть слышно повизгивал. Он не мог идти дальше.
Жизнь лесных обитателей нелегка. Им всегда надо бороться за существование. Поэтому остаются продолжать род не только самые стойкие, выносливые, сообразительные, но и самые осторожные. Осторожность помогает спастись от хищника. А хищнику собственная его осторожность облегчает охоту. И дорого стоит зверю промах, даже если он еще не вырос.
Закон леса суров. Не щадят там слабых. Потому что надо сохранить семью, табун, выводок. Надо выжить. И кабаны ушли, оставив раненого поросенка…
7. Бой Большого Уга
Уже несколько дней семья не возвращалась в пещеру. Приходилось чаще менять места охоты. Да и не тянуло сейчас в логово. Рысям нравилось залегать на дневку в новых местах, в укрытиях, приготовленных для них заботливой природой. Это были небольшие ямки под кустами густого можжевельника или ниши под корнями вывороченных бурей сосен. Иногда они отдыхали на пышной и сухой опавшей листве, подгребая ее под плотно лежащие одно к другому поваленные деревья, под которыми рыси пролезали, но кабан или медведь не смогли бы.
Лес суров, но и приветлив. Прижавшись друг к другу, рыси спали своим чутким, настороженным сном. Они слышали шорохи, чувствовали запахи во сне. Когда возникал подозрительный звук, Рисса поднимала голову, тревожно вслушивалась, всматривалась, принюхивалась. Рысята все это тоже слышали, но не особенно тревожились: мать была рядом, мать была на страже.
Сегодня их сон нарушил громкий и грозный лосиный рев. Этот голос был хорошо знаком Риссе, но рысята его слышали впервые. Они забеспокоились, прижались к матери, поджав свои острые пушистые уши.
— У-у-у-у-г-г-г… — гремело на всю округу. Казалось, последние алые листья осин и желтые листья берез вздрагивали, срывались с ветвей и падали к сырой и холодной земле, насмерть перепуганные этим трубным, грозящим, мощным голосом, вырывающимся из сильной звериной груди. Настало время любви у лосей. И смелый Уг бросал вызов своим соперникам-быкам, таким же, как и он, да и всему лесу: деревьям, скалам, волкам, кабанам — всем. Всем, кто осмелится принять его вызов. Ветер и эхо далеко уносили этот клич… И всякий, кто его слышал, понимал, что лес живет. Что в лесу прокладываются новые звериные тропы, рождается новая жизнь. Кто-то умирает. А кто-то крупными глотками утоляет великую жажду, наслаждаясь ледяной и бесконечно чистой водой лесного ручья или тайного родника, упрятанного за большим темно-красным валуном.
Белогрудый хотел вскочить, но Рисса ему не позволила, придержав лапой. Это понял и Рыжий. Рисса знала, что Большой Уг, в общем, безобиден. Однако не всегда. Сейчас, когда он издавал свой боевой клич, ему нельзя попадаться на глаза. Потому что он мог любого, кого увидит, принять за противника. И убить. Сокрушительным ударом тяжелого переднего копыта или своими широкими, твердыми, как можжевеловый корень, рогами.
Рыси лежали в густом кустарнике и, приподняв головы, наблюдали. Неподалеку на склоне холма стоял этот крупный лось. Они хорошо видели через сплетения ветвей, как он нетерпеливо сильными ударами передних ног рыл землю. Его тяжелая голова была низко опущена, большие глаза налились кровью, темно-рыжая шерсть на холке встала дыбом. Он ждал соперника. И тот пришел. Глухо, басисто и протяжно крикнул он что-то злое и, ломая кусты, с шумом выскочил на тропу навстречу Угу. Когда они ударились рогами, казалось, хвойные лапы, нависающие над тропой, вспыхнут от искр. Треск от этого удара — рогами в рога — был такой сухой и пронзительный, словно неожиданная молния поразила соседнюю сосну. Противник Уга был моложе и почти такой же крупный. Оба они изогнулись и напряглись. Каждый хотел сначала сдвинуть, а потом смести соперника с этой узкой тропы, по которой победно должен пройти только один. Выпуклые мускулы быков на груди, на спине и на бедрах вздулись и набрякли. Копыта их начали уходить в землю.
Затаив дыхание, рыси следили за этой свирепой битвой двух гигантов. Это была еще одна тайна жизни, которую родной лес открывал рысятам. Тайна соперничества, борьбы в своем племени.
Быки еще стояли в предельном напряжении, еще ничего вроде бы не изменилось, но вдруг в какой-то момент стало ясно, что Уг победил. В следующее мгновение у соперника вдруг подогнулись ноги, он попытался отпрянуть назад, оступился, упал на бок, вскочил, суетливо и неуклюже перебирая ногами, разбрасывая в стороны комья земли. Большой Уг не преследовал его. Лениво и несильно поддав ему рогами в бок, Уг, высокомерно задрав морду, прошел по тропе несколько шагов следом. Остановился, презрительно скривив коричневые с фиолетовым отливом губы, фыркнул и из огромных ноздрей, нависающих над губами, со свистом выпустил пар. Это был вздох облегчения или просто усталости. Затем он, еще возбужденный, высоко задирая передние ноги, неторопливо прошествовал по тропе и скрылся за елями, где, должно быть, ждала его подруга, невидимая отсюда, с рысьей лежки.
Когда Большой Уг ушел, Рисса повела рысят в другую сторону. Бесшумно вышли они на опушку, слушая рассветную тишину. После битвы, которую они наблюдали, лес показался им притихшим, замершим перед началом нового дня. Восходящее солнце сделало особенно яркими осенние цвета листьев, трав, стволов, земли. Лес словно пылал, и совсем неслышно скользили три рыси. Они ступали так, что даже листья — хрупкие и звонкие — почти не шуршали под их ногами.
В этот день Рыжий впервые поймал тетерева. Белогрудый уже ловил тетеревов, да и других птиц он ловил чаще. Он осторожнее брата подползал к будущей добыче и стремительно нападал. Рыжему охота на птиц давалась труднее. И только сегодня поймал он эту, такую желанную, крупную птицу. Тяжелый косач с черным, отливающим синим перламутром оперением и изящной лирой широкого хвоста — большая награда рысенку за долгое, почти непосильное для него терпение, которое он проявил, когда, прилипая к земле, полз так медленно, что сам едва замечал свое передвижение. И почти не дышал, пока полз.
Птица лежала на желтой траве осени. Рисса и рысята рвали ее на части. За едой рысята уже не ссорились. Мать не позволяла.
Увядающий осенний лес притих. Он стал спокоен и задумчив. И чуден не только своими ослепительными красками… Облетая, лес обновлял свою жизнь, готовился обрести новую молодость с приходом весны. Опадающие листья позже, растворяясь в земле, дадут пищу корням, корни крепче обнимут родную землю за ее доброту, за ее мудрость, которая не щадит листья ради всего дерева, ради жизни.
Всегда горько видеть погибшую птицу, но в лесу ничего не происходит зря. И, погибая, птица тоже дает жизнь. Так же как и листья, дающие жизнь корням после своей смерти, она погибает ради жизни другого зверя или птицы, которые тоже являются частью леса, его необходимой живой частью, его листьями.
8. Расставание
Ночь была светлой. Самой луны не было видно, но ее свет струился через тонкую пелену облаков, и лес казался пронизанным насквозь этим мягким бледным светом. Давно уже был подо льдом и снегом ручей Риссы. Высокие снега отражали свет невидимой луны, и ночь казалась еще светлей.
Рысята играли на пологом снежном холме. Было очень тихо. Рыжий прятался, а Белогрудый нападал, искал его и снова нападал. Рыжий зарывался в снег с головой и, когда братец находил его, с восторгом прыгал на Белогрудого, они катались в снегу, взбивая снежную пыль, однако все время молча, потому что мать запрещала шуметь, особенно ночью, и они уже привыкли играть молча.
А Рисса, напряженно вслушиваясь в светлую ночь, лежала сбоку от заячьей тропы, проходившей в низине у холма, на противоположной стороне которого играли рысята. Лежала, ожидая и надеясь на добычу. На этот раз ей не пришлось выжидать слишком долго. Длинноногий заяц появился из-за елки, едва рысь залегла в засаду. Он делал несколько прыжков, замирал, присев на задние лапы, прислушивался, снова прыгал. Рысь схватила его, когда он остановился в двух прыжках от нее.
Рисса побежала с добычей в зубах к рысятам, она миновала низину, ступила на снежный склон и вдруг замерла. Чуть выше ее по склону, совсем рядом, стоял незнакомый зверь: небольшого роста, темный, мохнатый, кряжистый. Он явно готовился напасть на Риссу и отобрать ее добычу, угрожающе показывал свои неровные, уродливые, острые и, видимо, очень крепкие зубы. И хотя зверь был меньше Риссы, вид его, такой суровый и уверенный, встревожил ее. Широко расставив мохнатые лапы, он закрывал ей путь на холм, к ее рысятам. Но Рисса была не из тех, кто легко отдает свою добычу врагу. Злобно зашипев, она уронила зайца на снег и сделала шаг вперед. Отсюда до зверя оставался прыжок. Рысь рванулась, но зверь проворно отступил в сторону, и она промахнулась. Они сцепились в жестокой схватке. Рисса хотела ухватить его зубами за холку, но он, жилистый и крепкий, увернулся, и у нее в зубах осталась его вонючая шерсть. Острый запах незнакомого зверя, запах выделений его мускусных желез буквально забил рыси глотку. К ее злобе прибавилось бешенство. Зверь пытался вцепиться Риссе зубами в горло, но она тоже выскользнула. Он дважды поранил ей спину острыми когтями. Рисса, взбешенная, вонзила зубы ему в бок, забыв про удушливый запах, и, обняв зверя, стала торопливо рвать ему другой бок когтями, левой передней лапой все время защищаясь от его зубов. Зверь неожиданно перевернулся на спину, пытаясь притянуть рысь к себе. Но она вовремя поняла опасность, увидев приготовленные к удару острые когти мощных задних ног зверя.
Рисса отпрыгнула и, схватив зайца, о котором все время помнила, побежала вверх по склону. Зверь тоже дернулся в сторону зайца, но, конечно, не успел. Негромко и злобно рычал он вслед уходящей рыси.
Рисса никогда раньше не встречала редкую в этих местах росомаху — злобного, коварного, осторожного и смелого зверя.
Когда она поднялась на вершину холма, рысята все еще играли. Один отыскивал другого по следу, петляющему в снегу. Второй лежал, зарывшись в сугроб по уши, не шелохнувшись, наблюдая за братом. Будто ничего нет на свете, кроме этого веселого и увлекательного занятия. Минутная эта радость прекрасна. Увлеченные игрой, они забыли обо всем на свете: о страхах ночного леса, об опасностях, о матери. Забыли, потому что мать рядом, потому что она-то о них не забудет. Это чувство беззаботности, присущее детству, у них сразу же исчезнет, как только они станут жить отдельно от матери.
Следующей ночью Рисса почувствовала беспокойство. Она вообще плохо спала в этот день и вечер, наверное, из-за особенно жгучего воздуха, который сейчас, ночью, буквально обжигал горло. Днем не было так холодно, но Рисса, словно предчувствуя беду, устроилась дневать с рысятами под вывороченным корнем старой, сваленной ураганом сосны. Глубокая узкая яма под вздыбленными корнями дерева позволила семье рысей надежно укрыться. Рисса не помнила таких холодов за всю свою жизнь. На усах мгновенно нарастали льдинки, нельзя было облизать не только лапу, но даже облизнуться. Язык прихватывало, он прилипал к шерстинкам. Не зря накануне она так упорно искала надежное убежище, не стала ложиться на отдых прямо в снегу, как это часто случалось. Это и спасло рысят от беды. Прижавшись друг к другу, они грелись в узкой яме. Высунув морду наружу, пытаясь облизнуть обледенелые усы, Рисса вдруг поняла, что нельзя вылезать из этой спасительной норы. Страшный мороз не только не принесет удачи на охоте — ведь никто не выйдет на тропу в такую ночь, — можно замерзнуть самим. И рыси не вышли из убежища. Согревая друг друга, они дремали, пережидая суровую ночь. Голодные, но согретые, звери делили общее тепло, и им было хорошо.
К полудню пошел крупный снег, и лютый мороз отступил. Стало теплее, и гонимые голодом рыси вышли на охоту, едва на землю спустились сумерки.
Прошли морозные дни и ночи, когда снег скрипел и взвизгивал даже под мягкими рысьими лапами, когда было тихо и по ночам над лесом висела луна и большие мерзлые звезды.
Наступило вьюжное время зимы. Ночи стали темными, луна почти не появлялась над деревьями, и днем было пасмурно. Снег то мягко кружил — нежный и пушистый, как шерсть рыси, — то, гонимый сильным ветром, свивался в поземку и хлестал по глазам — жесткий и колючий, как черные голые ветки осин или щетинистые кусты можжевельника.
Потеплело. Сугробы стали пушистыми и глубокими. Не надо было тщательно заботиться о местах лежки. На любом месте в снегу можно было хорошо отдохнуть, без боязни встретиться с волками или замерзнуть.
Пришло время расставания в рысьей семье. Белогрудый и Рыжий были уже не рысята. Они так и не дотянулись до матери — слишком крупной была Рисса. Но уже выросли, окрепли, научились охотиться, скрадывать жертву, прятаться от врагов — всему, чему их могла научить мать. Они уже чувствовали, что пора жить самостоятельно. И во время последней охоты не очень слушались Риссу. Последняя совместная добыча — крупный тетерев — была разорвана, съедена, и они разошлись.
Рисса долго еще стояла, глядя вслед то одному, то другому. Потом и она пошла обычным своим мягким шагом. Крупные снежинки садились на ее усы, касались темно-коричневого носа и таяли. Хлопья снега опускались в следы Риссы, и скоро место, откуда разошлась по лесным неведомым дорогам семья рысей, покрылось ровной снежной пеленой.