На вершине он опять лег отдохнуть. Осталась позади испещренная огнями черная вода, за ней тянулись в небо чернильные очертания города, в расщелинах которого тлел грязный смог. Впереди лежало плоскогорье, которое постепенно понижалось.
Настало время уточнить направление. Лэд встал и принюхался, поворачивая голову из стороны в сторону и высоко поднимая нос в наморднике. Определив курс, он снова тронулся в путь, но теперь его трусца не была такой быстрой, а легкий шаг отяжелел. Его мощная мускулатура постепенно избавлялась от невероятного напряжения речной переправы, но происходило это медленно, потому что Лэд бесконечно устал, давно не ел и у него болели тело и душа. Он берег силы на то время, когда придется беречь их еще расчетливее.
Через плато, вниз по склону и потом по бескрайним засоленным лугам шел пес — на северо-запад, все время на северо-запад; иногда по дороге или по тропе, иногда по бездорожью, но не отклоняясь от прямой линии.
Время близилось к полуночи, когда он взошел на первую гряду джерсийских холмов над Хакенсаком. Погруженную в темноту деревню он пересек по единственной улице: голова поникла, лапы заплетаются, намордник весит тонну и сделан из расплавленного железа и осиных жал.
Теперь, когда острая усталость прошла, больше всего досаждал ему именно намордник. Это пыточное устройство начинало влиять на его нервы и мозг. Даже флегматичная, вялая собака ненавидит намордник, а уж чувствительные собаки просто сходят из-за него с ума.
Жажда, нестерпимая жажда мучила Лэда. Попить из озер и ручьев, попадавшихся ему на пути, он не мог, потому что проклятый стальной капкан сдавил челюсти так, что невозможно было даже подышать с открытым ртом, а это само по себе жесточайшее страдание для собаки.
Вдруг из тени какой-то покосившейся лачуги вынырнула массивная фигура и яростно набросилась на пробегающего мимо колли.
Дворовый сторожевой пес — помесь английского дога, гончей и любой другой породы, какой только пожелаете — дремал на крыльце своего хозяина-скотовода, когда от дороги донеслось «топ-топ-топ» усталой трусцы Лэда.
За время путешествия колли не раз и не два к нему подбегали другие собаки, чтобы облаять чужака, но из-за размера Лэда и целеустремленности, с которой он следовал выбранному курсу, нападать на него они не решались.
Однако этот полукровка был менее благоразумным. А возможно, он понял, что намордник делает Лэда беспомощным, и решил не упускать легкой победы. В любом случае он не предупредил о нападении ни лаем, ни рыком.
Зрение Лэда ослабло от изнеможения и дорожной пыли, слух притупился от воды и шума. Поэтому приближения неприятеля он не видел и не слышал. Опасность он осознал только тогда, когда сбоку на него обрушились семьдесят с лишним фунтов. В тот же миг два ряда зубов вонзились ему в плечо.
Под этим натиском Лэд распластался на левом боку. Оказавшаяся сверху дворняга быстро отказалась от невыигрышной хватки в плечо ради более многообещающего укуса в горло упавшей жертвы.
У кошки есть пять орудий борьбы — четыре лапы и пасть. Так же обстоит дело с любым другим животным на земле, включая человека — но за исключением собаки. Она может быть опасной только благодаря зубам. Заключите ее пасть в намордник, и собака станет такой же безвредной в сражении, как новорожденный младенец.
Таким образом, Лэд был плачевно неспособен ответить на атаку неожиданного врага. Истощенный, прижатый к земле, мощные челюсти обездвижены — казалось, ему конец.
Однако упавший колли — еще не побежденный колли, так ему диктует его волчье наследие. Еще в падении Лэд инстинктивно подобрал под себя лапы, так же как он сделал, когда выпал из автомобиля.
И почти сразу же он опять вскочил, страшно рыча и отбрыкиваясь от вцепившейся ему в горло дворняги. От его усталости не осталось и следа — в игру вступило его удивительное второе дыхание. Но только этим оно и могло помочь ему — использовать зубы он не мог, о чем хорошо знали и Лэд, и дворняга.
Горло колли, за исключением одного уязвимого пятнышка, надежно спрятано под густым воротником, толстым и вязким, как матрас. В этот-то матрас и погрузил клыки сторожевой пес. Вся его пасть оказалась забита шерстью, но это было все, на чем смогли сомкнуться страшные челюсти.
Рывок мощного корпуса, и Лэд высвободился из хватки, не причинившей ему вреда. Дворняга накинулась на него снова. Лэд взвился на задние лапы, встречая прыжок врага широкой грудью и бессильно щелкая челюстями под тесным намордником.
Натолкнувшись в прыжке на могучего колли, дворняга кубарем отлетела назад, но тут же вновь пошла в бой. На этот раз она не дала противнику шанса встать на задние лапы, а набросилась на него сбоку. Лэд крутанулся, встречая наскок, и, резко выставив плечо вперед, отразил и эту атаку.
Лэд видел свою беспомощность. Не пора ли дать стрекача? Коли не можешь превзойти врага в драке, не попробовать ли превзойти его в скорости? Если продолжать борьбу, то ее исход практически предрешен: его растерзают насмерть. Лэд не был глупцом; все это ему было понятно. Тем не менее он не воспользовался секундной передышкой, чтобы броситься наутек, и продолжил безнадежную битву.
Дважды, трижды смекалка и сверхъестественная быстрота помогали Лэду отразить натиск злобной дворняги. На четвертый раз, когда он пытался встать на дыбы, его задняя лапа поскользнулась на подмерзшей лужице. Лэд грохнулся наземь, и дворняга бросилась в решающую атаку.
Прежде чем колли успел встать на лапы, его соперник сумел-таки зацепиться зубами за его шею. Прижав Лэда к земле, дворняга пыталась поглубже прокусить то, что схватила в пасть, а теперь это было кое-что посущественнее, чем мех. Ее клыки наткнулись на тонкий кожаный ремешок.
Дворняга остервенело грызла это плотное препятствие на пути к яремной вене. В пылу битвы она ошибочно приняла его за плоть. Лэд вьюном вился под ней, чтобы освободиться и встать на ноги, но семьдесят пять фунтов веса противника крепко придавили его шею к земле.
И вдруг сторожевой пес торжествующе зарычал. Ремешок перегрызен!
Держа в пасти оборванный конец кожаного крепления, победитель напоследок как следует дернул за него. На какой-то момент стальные прутья глубоко врезались в израненный нос Лэда. А потом, словно по волшебству, пыточное устройство перестало сковывать его морду. Оно болталось на ремешке, зажатом в челюстях дворняги.
Молниеносным движением, за которым невозможно уследить глазом, Лэд вскочил и исступленно бросился в драку. Свершилось чудо — его челюсти свободны; пытка закончилась. Счастье избавления зажгло в колли неистовство берсерка[5].
Дворняга отбросила намордник и с прежним азартом вернулась к битве. К ее разочарованию, с ней теперь сражался не беспомощный пес, а смертельно опасный волк. Лэд не стремился к одной крепкой хватке. С головокружительной скоростью двигались его морда и туловище, и каждое движение означало глубокий укус или рваную рану в короткошерстой шкуре его противника.
До смешного легко уклонялся колли от неуклюжих контратак дворняги, а сам продолжал наносить укусы. Его короткие передние зубы доставали до самой кости. Глубоко и кроваво разили его изогнутые клыки — как могут разить только клыки волка и колли.
Дворняга, сбитая с ног, с воем повалилась на дорогу, и Лэд мрачно вцепился в обнажившееся брюхо.
В лачуге открылось окно. Раздался громкий мужской голос. В доме через дорогу закричала женщина. Лэд оторвался от поверженного врага, оценивая новые обстоятельства.
Охваченная страхом, израненная дворняга мигом подскочила и стремглав умчалась обратно на крыльцо. Каждый ее прыжок сопровождался воплем боли.
Лэд не преследовал ее, а побежал дальше своей дорогой, ни разу не обернувшись.
Спустя милю он остановился, чтобы попить из ручейка. И пил он полных десять минут. Потом двинулся дальше. Без намордника и утолив жажду, он забыл о боли, об усталости, о засохшей корке грязи и крови на его чудесной шубе, о всех кошмарных событиях того дня.
Он идет домой!
Автомобиль Хозяйки и Хозяина свернул с шоссе к Усадьбе, когда уже забрезжил серый рассвет. Всю ночь они искали Лэда, они исколесили Манхэттен от края до края — от Полицейского управления до приюта для собак. Теперь Хозяин вез усталую и несчастную жену домой, чтобы она отдохнула, а сам собирался вернуться в город и возобновить поиски.
Автомобиль уныло запыхтел по подъездной дорожке, но он был еще далеко от Усадьбы, когда утреннюю тишину разорвал грозный лай, призывающий нарушителей границ и покоя убираться восвояси.
Со своего поста на веранде наперерез автомобилю бежал Лэд, скованно перебирая натруженными лапами. А потом его зрение и нюх вдруг открыли ему, что эти нарушители — не кто иной, как его божества.
Хозяйка ахнула, не веря своим глазам, и выскочила из автомобиля прежде, чем он остановился. Переполненная чувствами, она упала на колени и крепко-крепко обняла грязную окровавленную морду Лэда.
— О, Лэд, — всхлипывала она. — Лэд мой! Дорогой мой!
И в этот момент свершилось еще одно чудо: и скованность в мышцах, и боль, и утомление Лэда исчезли. Он потянулся, чтобы лизнуть залитое слезами обожаемое лицо, склонившееся над ним, а потом в безудержном приступе радости, как щенок, перевернулся на спину и затряс в воздухе всеми четырьмя грязными тонкими лапами, стал делать вид, будто собирается укусить любящие руки, которые ласкали его.
Таковое поведение никак нельзя назвать приличествующим степенному, взрослому колли. Но Лэду было все равно, потому что таким поведением он остановил слезы Хозяйки и заставил ее засмеяться. А именно этого он и хотел больше всего.
Глава седьмая
Пережиток прошлого
Усадьба находилась в девяти милях к северу от окружного центра — города Патерсона. Каждый год рядом с Патерсоном проводилась крупная животноводческая ярмарка штата Нью-Джерси — ярмарка, призеры которой на следующие двенадцать месяцев становились аристократами среди породистого крупного рогатого скота, овец и свиней в радиусе тридцати миль.
За два дня до начала Ярмарки с пастбищ на склонах гор Рамапо, что возвышаются к югу от Сафферна, спустились двадцать призовых овец. Их разведением увлекался один человек, для которого титул Фермера с Уолл-стрит обладал ни с чем не сравнимой притягательностью, стоил ему тысяч тридцать в год и превращал его самого в кару небесную для всех его немногочисленных друзей.
Среди этих невезучих друзей случилось оказаться и Хозяйке с Хозяином. И потому наш Джентльмен-Фермер решил разбить перегон своих овец на ферму двадцатичетырехчасовым постоем в Усадьбе.
Хозяин, должным образом уведомленный о сомнительной чести, которая выпала его дому, выделил для овец пустующий загон возле конюшни. Туда и привел пастух своих запыленных блеющих подопечных по прибытии отары в Усадьбу.
Пастух был угрюмым шотландцем. Основы угрюмости в его северном сердце заложила Природа. Тяготы службы у Фермера с Уолл-стрит десятикратно усилили природную склонность. Звали его Макгилликадди, и внешность у него была под стать имени.
Отметим, что в Северном Нью-Джерси живая овца — почти такая же редкость, как птеродактиль. Это стадо в двадцать голов обошлось собственнику в целое состояние. Собака же (особенно колли), которая не знакома с овцами, при первой встрече склонна рассматривать их как свою законную добычу. Другими словами, при виде овцы многие законопослушные псы мгновенно превращаются в убийц.
Чтобы не запятнать таким позором гостеприимство Усадьбы, Хозяин погрузил утром всех своих колли, кроме Лэда, в машину, чтобы отправить их на три дня в гостиницу для собак, что имелась в десяти милях.
— Старый пес тоже поедет, сэр? — спросил старший работник Усадьбы после того, как он поднял остальных собак в кузов, и кивком указал на Лэда.
Лэд обозревал происходящее с верхней ступеньки веранды. Хозяин посмотрел на колли, потом на машину и ответил:
— Нет. Лэд имеет больше права находиться здесь, чем какие-то презренные овцы. Он не побеспокоит их, если я скажу ему. Пусть он остается.
Часом позже овцы, конвоируемые мизантропом Макгилликадди, вереницей проследовали от шоссе к воротам Усадьбы, после чего их разместили в отведенном им загоне.
Когда, теснясь и толкаясь, стадо в сопровождении сурового пастуха показалось на подъездной дорожке, Лэд поднялся со своего коврика. Его ноздри щекотал странный запах, его глаза были оскорблены причудливой картиной — нет, нужно немедленно изгнать пришельцев обратно, на главную дорогу. С этим намерением колли спрыгнул с крыльца.
Он бежал с опущенной головой, не издавая ни звука, потому что счел, будто это чрезвычайное происшествие, которое требует немедленных и жестких мер, а не предупредительного лая. Кто их знает, этих двадцать толстых, курчавых, белых существ, может, это драчуны, готовые напасть на него или даже нарушить покой и безопасность его божеств. Да и хмурый Макгилликадди не показался Лэду слишком миролюбивым. Вот чем объяснялась его беззвучная атака на врага — атака, произведенная со скоростью и грозной силой молнии.
Макгилликадди быстро встал впереди своих подопечных и вскинул посох. Но прежде чем посох опустился на мохнатого стража Усадьбы, пса повелительно окликнул певучий голос. Это Хозяйка, вышедшая на веранду, заметила, как Лэд помчался к воротам.
— Лэд! — позвала она. — Лэд!
Большая собака замедлила бег.
— Ко мне! — крикнула Хозяйка. — Оставь их в покое! Слышишь, Лэд? Овец не трогай! Иди сюда!
Лэд услышал и послушался. Лэд всегда слушался. Если эти двадцать смердящих чужаков и их размахивающий палкой поводырь — друзья Хозяйки, то он не должен прогонять их. Команду «Оставь в покое» ослушаться нельзя.
Дрожа от ярости и тем не менее без единой мысли о неповиновении, Лэд развернулся и рысцой направился обратно к веранде. Там он сунул холодный нос в теплую маленькую ладонь Хозяйки и вопросительно заглянул ей в лицо, ожидая отмены приказа о том, что надо держаться в стороне от овец и их погонщика.
Но Хозяйка только погладила его по шелковистой голове и прошептала:
— Нам они тоже не нравятся, Лэд, но мы не должны этого показывать. Оставь их в покое!
Двадцать бесценных овец прошествовали до веранды и дальше, к конюшне.
— Полагаю, они заберут на Ярмарке все призы, как вы считаете? — вежливо спросила Хозяйка у Макгилликадди, когда он брел мимо нее, замыкая процессию.
— Мабудь, да, — буркнул Макгилликадди с изысканной вежливостью, к которой прибегают представители его народа и его класса в ситуациях, когда им кажется, будто к ним снисходят. — Мабудь, нет. Мабудь — гхм.
Обезопасив таким образом свое заявление от любых нападок, шотландец побрел дальше. Лэд тоже добежал до загона, чтобы проконтролировать, как запирают овец. Хозяйка его не удерживала. Она была вполне уверена в том, что ее команда «Оставь их в покое» оградила овец от посягательств со стороны колли.
Лэд медленно обошел загон, не сводя взгляда с овец. Впервые в жизни он видел этих животных. А ведь его предки тысячу лет, если не больше, пасли и охраняли овечьи стада на вересковых пустошах.
Атавизмы в собаках загадочно сильны и проявляют себя порой самым неожиданным образом. К тому же в колли живет наследие волков — не только в теле, но и в мозге, а волк — официально признанный истребитель овец и считался таковым еще в те дни, когда горбатый раб по имени Эзоп коротал бессонные ночи созданием басен.
Лэд все бродил и бродил вокруг загона. Его глаза светились мириадами смутных воспоминаний. Его чувствительные ноздри ходуном ходили от запахов, струящихся из-за ограды.
Макгилликадди время от времени поглядывал на пса и хмурился. Эти овцы не являлись предметом его гордости. Честное сердце пастуха вообще не знало, что такое гордость, ведь это один из семи смертных грехов, а овцы даже не его собственные. Но стадо — это его кусок хлеба с маслом, Фермер с Уолл-стрит за работу платил неплохо, и Макгилликадди обязан был следить за благополучием овец.