А потом кроме любимой ладони к Лэду прикоснулось что-то еще более дорогое — теплый розовый язычок стал робко лизать его кровоточащую лапу.
— Леди, и перед тобой я тоже извиняюсь, — продолжал глупый Хозяин. — Прости меня, девочка.
Леди была слишком занята заботами о своем вновь обретенном друге, своем герое, чтобы понять. Но Лэд понял. Лэд все понимал.
Глава вторая
«Тихо!»
Для Лэда реальный мир ограничивался Усадьбой. Вне ее пределов имелось определенное количество миль земли и неопределенное количество людей. Но мили ничем не привлекали его, за исключением дальних прогулок с Хозяином, а люди — это глупые и малопонятные существа, которые либо разглядывали его (что всегда раздражало Лэда), либо пытались погладить (что он просто ненавидел). Зато Усадьба была… Усадьбой.
В Усадьбе он жил всегда. Ему казалось, что она принадлежит ему. Во всяком случае, создана она была именно для того, чтобы он наслаждался жизнью в ней, охранял ее, обходил от верхней дороги до озера. Она была его миром.
Обитателям любого мира для поклонения необходимо как минимум одно божество. У Лэда такое божество было: Хозяин. Точнее, их был два: Хозяин и Хозяйка. И поскольку Хозяйку невозможно было не любить, а пес обладал тонкой душой и вдобавок был рыцарем, он поместил ее алтарь даже выше алтаря Хозяина. Что, в общем-то, было абсолютно справедливо.
В Усадьбе были еще и другие люди — люди, с которыми собака должна быть вежлива, как положено породистам существам, и чьи ласки ей следует принимать. Очень часто бывали в Усадьбе и гости. И с первых дней жизни Лэда учили свято соблюдать Закон гостей. Он вежливо сносил ласки этих чужаков-визитеров. По их требованию он здоровался с ними за руку (в смысле за лапу). Он даже разрешал им щупать себя и носить на руках, если они оказывались из породы несносных любителей потискать животное. Но как только появлялась возможность удалиться, не нарушая правил вежливости, Лэд потихоньку скрывался от их рук и, в идеале, от их глаз.
Из всех собак, обитающих в Усадьбе, большой Лэд один имел право в любое время дня и ночи находиться в доме — где захочет.
Спал он в «пещере» под пианино. Ему позволялось даже заходить в столовую во время еды, где он всегда ложился слева от стула Хозяина.
С Хозяином Лэд в любой момент был счастлив устроить веселую возню. Когда же Хозяйка изъявляла желание поиграть с ним, он отдавался игре с безудержностью щенка: катался по земле у ее ног; в шутку охотился на ее туфельки, делая вид, что вот-вот поймает одну из них и раздавит мощными челюстями; валился на спину и болтал в воздухе всеми четырьмя лапами, если она запускала пальцы в его пышный воротник, и с готовностью мирился с прочими формами полной утраты достоинства.
За исключением двух этих людей, со всеми остальными Лэд вел себя неприступно. Едва родившись, он уже знал, что является аристократом среди существ низшего порядка, и никогда не забывал об этом, с невозмутимой отстраненностью взирая на своих подданных.
Но однажды, совершенно неожиданно, славный уклад Усадьбы нарушило Уныние.
Началось все в ветреный сумрачный октябрьский день. Хозяйка поплыла в своем каноэ на другой берег озера в деревню, и Лэд отправился с ней, свернувшись на носу, похожий на груду меха. На обратном пути, когда они отплыли от пристани ярдов пятьдесят, каноэ на полной скорости натолкнулось на полузатопленное бревно, которое принесло в озеро осенним паводком. В тот же миг сильный порыв ветра ударил в корму каноэ, и обтянутое парусиной суденышко перевернулось кверху дном.
Два незадачливых любителя водных прогулок плюхнулись в ледяную воду. Лэд вынырнул на поверхность и оглянулся на Хозяйку, чтобы понять: это такая шутка? Но ему сразу же стало понятно, что Хозяйке не до смеха.
Опутанная складками длинной плотной юбки, Хозяйка, как ни старалась плыть, к берегу, не приближалась. И собака рванулась к ней так энергично, что из воды показались не только его плечи, но и половина туловища. Уже через секунду он оказался рядом с ней и ухватил зубами за рукав свитера.
Хозяйке достало самообладания, чтобы вытянуться на поверхности воды и набрать в легкие побольше воздуха. Так псу стало гораздо легче ее тащить, чем когда она барахталась. Тем не менее расстояние до берега почти не сокращалось. И тогда Хозяйка сообразила обвить одной рукой мохнатую шею Лэда и велела отпустить ее свитер. Благодаря неустанному напряжению каждого мощного мускула в теле колли, они наконец добрались до суши.
Ах, как радовался Лэд и как безмерно гордился собой! Похвалы Хозяина и Хозяйки были музыкой для его ушей. Он абсолютно безошибочно понял, что сделал нечто замечательное, и что все в Усадьбе говорят только о нем. При этом все старались приласкать его — такое невоздержанное обхождение быстро утомило Лэда, и в конце концов он скрылся от него в свою «пещеру» под пианино. Вскоре все успокоятся, забудут о происшествии, и жизнь вернется в привычную колею.
Но, как оказалось, все только начиналось.
Потому что не прошло и часа, как Хозяйку, которая уже несколько дней боролась с начинающейся простудой, охватила лихорадка, и к ночи стало ясно, что у нее пневмония.
Вот когда в Усадьбе воцарилась Тревога. Тревога, которую Лэд не мог понять, пока не поднялся перед ужином на второй этаж, чтобы как обычно сопроводить Хозяйку в столовую. Но на его тихое поскребывание в дверь ответа не последовало. Он еще раз поскребся, и тогда из комнаты выглянул Хозяин и приказал ему вернуться вниз.
По голосу и виду Хозяина Лэд догадался, что происходит что-то ужасное. А поскольку Хозяйка так и не появилась за ужином и ему впервые в жизни запретили войти в ее комнату, колли понял, что случилось какое-то несчастье.
Позднее в дом пришел незнакомец с черным саквояжем и вместе с Хозяином поднялся к Хозяйке. Удрученный Лэд пробрался вслед за ними на второй этаж и попытался незаметно просочиться в комнату, но Хозяин велел ему выйти и захлопнул дверь у него перед носом.
Лэд улегся у порога, уткнувшись носом в щель под дверью, и стал ждать. Из комнаты доносилось жужжание мужских голосов.
Раз он уловил голос Хозяйки — странно изменившийся, приглушенный, с непривычной новой интонацией, но это был ее голос. И Лэд с надеждой застучал хвостом по полу. Увы, никто не вышел, чтобы впустить его. А скрестись в дверь после того, как его выдворили, он не решался.
Доктор едва не упал, запнувшись о вытянутое тело собаки, когда покидал комнату вместе с Хозяином. Он и сам держал собак и потому все понял и не рассердился на живое препятствие, из-за которого мог загреметь на пол. Но при виде пса он кое-что вспомнил.
— Те собаки, которых вы держите во дворе, — обратился он к Хозяину, когда они оба спускались по лестнице, — подняли страшный шум, когда я подъезжал к вашим воротам сегодня. Лучше бы отослать их куда-нибудь, пока ей не станет лучше. В доме должна стоять полная тишина.
Хозяин обернулся и посмотрел наверх, туда, где к запертой двери в комнату Хозяйки жался понурый Лэд. Несчастная поза пса растрогала его.
— Утром же отвезу их в гостиницу для собак, — ответил Хозяин доктору. — Всех, кроме Лэда. Мы с ним останемся здесь, вместе. Он будет вести себя тихо, если я ему велю.
Всю ту бесконечную ночь, пока за стенами дома выл и бесился октябрьский ветер, Лэд провел под дверью больной — нос между несуразно маленьких белых лап, грустные глаза широко открыты, уши ловят малейший звук из закрытой комнаты.
Порой, когда ветер завывал особенно громко, Лэд приподнимал морду и — шерсть на загривке вздыблена, клыки обнажены — издавал низкое гортанное рычание. Казалось, что в неистовстве бури ему слышится, будто в дребезжащие окна пытаются проникнуть злые духи непогоды и наброситься на больную Хозяйку. Может быть — кто знает! — может быть, есть на свете нечто, что собаки видят и слышат, и к чему люди слепы и глухи. А может, и нет ничего такого.
Лэд оставался на своем посту, когда забрезжил рассвет и из комнаты вышел Хозяин с опухшими от недосыпа глазами. Лэд оставался там, когда других собак погрузили в машину и увезли в отель для животных.
Лэд был там, когда машина вернулась со станции и доставила в Усадьбу костлявую, с деревянным лицом, желтоволосую женщину с еще более желтым чемоданом — очень неприятную личность, от которой исходили слабый запах хлорки и деловитость. Вскоре она подошла к комнате больной, вся в белом и накрахмаленном. Лэд возненавидел ее с первого взгляда.
Он был там, когда с утренним визитом приехал доктор. И снова и снова Лэд пытался проскочить с входящими в комнату, и снова и снова его разворачивали восвояси.
— Это уже третий раз, когда я чуть шею не свернула себе из-за этого противного пса, — ворчливо возвестила сиделка, встретив на лестнице Хозяина. — Прошу вас, уберите его отсюда. Я и сама пыталась, но он только скалится на меня. А в серьезных случаях, вроде вашего…
— Оставьте его в покое, — коротко обронил Хозяин.
Но когда сиделка, фыркнув, ушла, он подозвал Лэда к себе. Собака неохотно покинула дверь и выполнила команду.
— Тихо! — приказал ему Хозяин очень внятно и медленно. — Ты должен вести себя тихо. Тихо! Понял?
Лэд понял. Он все и всегда понимал. Ему нельзя лаять. Он должен двигаться бесшумно. Нельзя производить лишних звуков. Но, по крайней мере, Хозяин не запретил ему рычать на ту мерзкую женщину в белом — едва слышно, с отвращением, каждый раз, когда она перешагивает через него.
Таким было его единственное утешение.
Потом Хозяин ласково поманил его за собой вниз по лестнице и вывел из дома. Потому что, как ни крути, лохматое восьмидесятифунтовое животное, растянувшееся под дверью комнаты, где находится больной, может доставлять определенные неудобства.
Спустя три минуты Лэд пробрался через открытое окно в подвал, оттуда проскочил на лестницу, взбежал на второй этаж и опять улегся на пороге комнаты Хозяйки, вытянув морду между лап.
Доктор, навещающий больную трижды в день, каждый раз должен был переступать через пса, но был достаточно великодушен, чтобы воздержаться от ругани. Сиделка по двадцать раз на дню спотыкалась о массивное неподвижное тело и кипела бессильной яростью. Хозяин тоже ходил то в комнату, то из комнаты, не забывая подбодрить добрым словом страдающего колли, — и снова и снова выдворял его из дома.
Но снова и снова Лэд умудрялся через минуту-другую вернуться на свой пост. И ни разу не открывалась дверь в комнату Хозяйки без того, чтобы он не предпринял отчаянной попытки пробраться внутрь.
Слуги, сиделка, доктор и Хозяин зачастую забывали о том, что за дверью лежит Лэд, и тыкались в него ногами. Иногда их обувь причиняла ему боль, но он ни разу не издал ни стона, ни визга. «Тихо!» — такую команду он получил и исполнял ее.
Так оно и шло, долгими тяжкими днями и бесконечно более тягостными ночами. Лэд не покидал своего места под дверью, за исключением случаев, когда его уводил оттуда Хозяин. И даже власть Хозяина не могла удержать его вдали от этого поста дольше пяти минут.
Пес ничего не ел, почти ничего не пил, практически не двигался. По собственной воле он не удалялся от двери ни на дюйм. Тщетно взывали к нему прелести осеннего леса. Там в это время года зайцы бывают особенно упитанны, и белки тоже — те самые белки, которым Лэд давно уже объявил кровную вражду (и хотя бы одну из которых он всю жизнь безуспешно старался поймать).
Для него все это перестало существовать. Ничего не существовало, кроме его смертельной ненависти к невидимому Чему-то в той запретной для него комнате, которое хотело забрать от них Хозяйку. Он всей душой рвался в ту комнату, чтобы защитить ее от неведомой Опасности. А они не пускают его туда — эх, люди… Поэтому он лежал там, вжимаясь всем телом в дверь, и — ждал.
А в комнате Смерть и человек с черным саквояжем вели свою беспощадную дуэль, где наградой была жизнь неподвижной бледной фигурки на большой белой кровати.
Однажды ночью доктор вообще не поехал домой. К рассвету Хозяин, пошатываясь, вышел из комнаты и сел на ступеньку, опустил голову в ладони. Тогда и только тогда за все время бдения Лэд добровольно оставил ненадолго дверь.
Весь дрожа от истощения и усталости, он поднялся на ноги и издал тихий стон. Доковыляв до Хозяина, он лег рядом с ним, а большую голову положил человеку на колени. Черный нос робко потянулся к стиснутым рукам.
Через несколько минут Хозяин опять ушел в комнату больной. А Лэд остался в темноте один — гадать, прислушиваться и ждать. С усталым вздохом он вернулся к двери и продолжил свое неусыпное бдение.
По прошествии нескольких дней настало золотое утро, когда доктор вышел из комнаты с видом Победителя. Даже сиделка с деревянным лицом не заворчала злобно, когда споткнулась о тело собаки. Она почти улыбалась. А потом вышел и Хозяин. При виде Лэда он остановился и оглянулся назад, в комнату. Лэд услышал, что он говорит что-то. И еще услышал, как Хозяину отвечает дорогой, ах, какой дорогой голос. Этот голос был очень слаб, но больше не пугал глухим и странным звучанием. Затем раздалось предложение, которое собака могла понять.
— Заходи, дружище, — сказал Хозяин и открыл дверь пошире, встав в сторону и пропуская Лэда.
Одним прыжком колли оказался в комнате. Там лежала Хозяйка. Она была очень худой, очень бледной, очень слабой. Но она была там. Ненавистное Нечто проиграло битву.
Лэд хотел разразиться заливистым восторженным лаем, который оглушил бы всех в доме. Хозяин догадался о его желании и успел вмешаться:
— Тихо!
Лэд услышал. Он сдержал порыв. Но стоило ему это невероятных усилий. Так степенно, как только смог, он подошел к кровати.
Хозяйка улыбалась ему. Она протянула исхудавшую руку, чтобы погладить его, и проговорила едва слышно, почти шепотом:
— Лэд! Миленький мой!
Вот и все. Но ее рука дарила ему ту ласку, которую он так любил. И Хозяин рассказывал ей о том, как пес караулил ее под дверью все время болезни. Лэд слушал — но не похвалы мужчины, а женский нежный шепот, и его сотрясала дрожь от носа до кончика хвоста. Ему снова приходилось отчаянно бороться с самим собой, подавлять счастливый лай, который рвался наружу. Лэд знал, что сейчас не время для шума. Он догадался бы об этом даже без подсказки людей. Ведь Хозяйка почти шептала. Да и Хозяин говорил едва ли громче.
Но Лэд осознал главное: черная Тревога миновала. Хозяйка жива! Весь дом словно просиял счастьем. Этого было достаточно. И стремление выразить — выразить громкими звуками — охватившее его безумное облегчение становилось неудержимым. И Хозяин понял и сказал:
— Беги, Лэд. Но можешь заглядывать сюда время от времени.
И пес с достоинством покинул комнату и сразу же направился к выходу из дома.
Как только он оказался вне стен, то целиком и полностью отдался безумию. То, как вел Лэд себя в тот день, можно объяснить только помутнением сознания. Его поступки опозорили бы и безродного щенка. Ни разу за всю свою безупречную, упорядоченную жизнь Лэд не безобразничал так оголтело, как тогда, когда узнал, что Хозяйка жива и что Тревога миновала. Невыносимое напряжение спало, и Лэд на время обезумел.
Когда он выскочил из дома, по газону, аккуратно переставляя лапки, шел Питер Гримм, циничный и темпераментный серый кот Хозяйки. Обычно колли относился к нему с холодной терпимостью, но сейчас бросился на него разъяренной фурией, лохматым вихрем упав сверху на ничего не подозревающего кота. Ошеломленный Питер жутко обиделся, расцарапал псу нос с излишней, прямо скажем, жестокостью и взлетел на дерево, шипя, мяукая и раздув пушистый хвост трубой.
Видя, что Питер Гримм прибегнул к неспортивной тактике — скрылся там, куда собаке было не добраться, Лэд вспомнил о необходимости соблюдать тишину и не стал запугивать сбежавшую жертву громким лаем. Вместо этого он помчался за дом, туда, где находилась маслобойня.
Дверь была закрыта на щеколду. Тычком морды Лэд откинул ее и вбежал в помещение с каменным полом. Там на полке выстроились ведра, полные молока. Лэд поднялся на задние ноги, передними оперся о полку и ухватился зубами за край одного ведра. Несколько рывков, и оно упало и с лязгом покатилось по полу. И так колли поступил со всеми ведрами до единого.