Начался прилив, подул юго-восточный ветер, поднялись высокие волны, обрушивавшие на них такие фонтаны воды, что пришлось отбежать за ближние скалы, разматывая лесу на ходу, и даже присесть на корточки. Брызги сыпались градом и, скатываясь с намокших волос, мешали видеть. Обоим было ясно, что придется отступать и перебираться в другое место.
Питер быстро вытащил свою удочку вместе с крючком и грузилом, однако глаза его расширились, он выплюнул окурок и удивленно заморгал, стряхивая с ресниц соленую воду, когда заметил, что Джейкоб и не думает уходить, а нетерпеливо дергает свою удочку, держа удилище за середину, а потом лезет в воду, чтобы достать крючок, видимо зацепившийся за раковины мидий. Джейкоб хорошо знал море и был осторожен.
Он выждал, пока пройдет седьмая волна, которую всегда считали самой высокой и оставляющей особенно сильную зыбь и шипящую пену, и, дождавшись этого момента, прыгнул на заросшую мидиями скалу. Питер видел, как поднималась следующая волна, закричал, но голос его потонул в грохоте моря, которое, точно собираясь с силами, сперва притворилось почти спокойным, так что Джейкоб, наклонившийся над скалой, не заметил вспухавшей волны, а потом зеленая морская вода вдруг поднялась стеной и сразу затопила его по пояс. Он вскочил, держа в одной руке крючок и грузило, а в другой — Удочку, но вода уже захлестнула его по грудь, потом приподняла, точно питон добычу, вздохнула и слизнула со скалы, перевернув вниз головой. Питер успел лишь заметить, как мелькнули в воздухе ступни Джейкоба, конец его удочки, который медленно согнулся дугой, а потом не стало видно ничего, только белый пенный след, который вода тут же с ревом унесла прочь, слепя Питера сверкавшими на солнце брызгами. Несколько часов он не сводил с моря глаз, а потом увидел в воде лицо Джейкоба. Волны подтаскивали тело все ближе к берегу, и Питер попытался зацепить его крючком, что ему вскоре удалось. Джейкоб медленно кружился в воде лицом вниз. Волны занесли его в расселину меж скал, совсем рядом с тем местом, где они только что ловили рыбу, и Питеру показалось, что как-то непристойно таскать человека на крючке.
Все равно ведь вытащить Джейкоба не было никакой возможности. Он порвал лесу и сел, размышляя, что же ему теперь делать. Плавать он не умел, да и спасать Джейкоба было поздно.
Однако он решился пойти домой только после наступления темноты, когда уже ничего невозможно было разглядеть.
Именно тогда Джеймс и начал всерьез свою игру со смертью. Заработав в той трещине пневмонию, он две недели пребывал между жизнью и смертью. Делия и Адель уже стали терять всякую надежду. «Он ведь старый человек, — говорил доктор, и обе понимали, что он имеет в виду, — и хотя старики тут крепкие и упрямые, но всему есть предел».
Однако Джеймс удивил их всех: он стал поправляться, перебрался домой, под присмотр Делии, и через два месяца вполне способен был прошагать километров пять по берегу.
И пусть он шел медленно, но достаточно бодро и, как всегда, с непокорно поднятой головой.
А Меченый все это время пролежал в пещере, недосягаемый для рыболовов. Это было отличное уединенное убежище близ небольшой рощицы морского бамбука, выросшего благодаря постоянно заходившему сюда холодному течению; среди этих водорослей жила целая колония лобстеров, на которых охотились осьминоги, тоже обитавшие здесь во множестве, этих осьминогов, соблюдая должное равновесие, Меченый ловил по ночам, когда те вылезали из своих темных нор. Он мгновенно проглатывал их, чтобы они не успели обхватить его голову своими щупальцами и повредить незащищенные глаза. Постепенно морская окраска Меченого восстанавливалась, заиграли опаловые и бронзовые тона, восстановились и утраченные силы, так что весной, когда горбылям-холо пришло время метать икру, он снова устремился в открытое море, без устали плывя вдоль поросших красными кораллами путей, проложенных природой на дне океана; и, если не считать крупных акул, тунцов и огромных пятнистых панцирных щук, обитавших в поверхностных слоях моря, он был самой большой рыбой в своем придонном царстве.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В первую же неделю, когда Джеймс снова приступил к работе и стал ходить в город по понедельникам и пятницам, чтобы хоть немного разгрузить Делию, в магазин зашел Джон Уильямс, его приятель-биолог с Брид-ривер. Уильямс отрастил бороду, и сперва Джеймс узнал его с трудом. Впрочем, и сам Джеймс тоже сильно изменился — похудел, начисто сбрил бороду и показался Уильямсу как бы лишенным возраста: просоленный морем «пират» куда-то исчез, а вместо него возник бледный старик, на вид то ли ученый, то ли римский патриций.
— Я слышал, вы болели, — сказал Джон Уильямс, — подцепили что-то вроде краснухи?
Джеймс засмеялся.
— Ну да, что-то в этом роде. Они у меня пневмонию обнаружили, — сказал он, махнув рукой так, словно был не согласен с этим диагнозом, но не спорил, чтобы успокоить встревоженных близких.
Джон Уильямс приехал в отпуск и в тот день с утра устраивал в библиотеке лекцию для старшеклассников.
— О целакантах рассказывал, — сообщил он Джеймсу, — показал слайды и еще кое-что.
Джеймс вдруг очень заинтересовался и даже огорчился:
— Жаль, я не знал! Я бы и сам с удовольствием послушал.
Джон Уильямс купил несколько мелких крючков и грузил в унцию весом, и Джеймс сообщил ему:
— Сегодня Адель из Плеттенберхбая приезжает, ей нужно к зубному врачу. Может, выпьем вечерком вместе?
Адель улыбалась, видя Джеймса таким оживленным. Она все никак не могла привыкнуть к его изменившемуся лицу, хотя, с ее точки зрения, перемена оказалась довольно приятной, а сейчас она была очень довольна тем, что у Джеймса так поднялось настроение в компании молодого биолога. Они пили пиво местного производства; над заливом садилось солнце, окрашивая их уголок ресторанчика на пирсе в розовые и желтые, как дерево на срезе, тона отражавшимся от воды светом.
Мать и отец Джона Уильямса недавно вышли на пенсию и поселились в Книсне, чем он был страшно доволен. Разговор у них шел о защите прибрежных вод и о контроле над промышленным производством на побережье.
— Рано или поздно все начинают стремиться в здешние края, — говорил Джон, — где сохранились еще последние уголки дикой природы, столь необходимые человеку для восстановления душевного равновесия. Так что людям следует вести себя особенно осторожно, иначе вскоре побережье будет целиком затоптано и загажено и природа здесь утратит способность к нормальному развитию. В результате нашей же собственной жадности будет убита гусыня, несущая золотые яйца. — Он обернулся и тихо сказал: — Вы потом взгляните вон туда — там, у стойки бара, один тип с длинными волосами и плешью на макушке. Я его знаю, встречался с ним в Плеттенберхбае. Он занимается строительством подводных лодок и тому подобного. В общем-то, он довольно милый человек, и это его работа, конечно, однако фирма в целом ведет себя совершенно отвратительно, безжалостно. Хотя, по-моему, сам он кое-чему уже успел научиться. У всех ведь в конце концов начинают открываться глаза. Во всяком случае, хотелось бы надеяться, что это так.
— А может, его слегка «потрясти»? Вдруг он вам с этим судном поможет? — сказал Джеймс и, повернувшись к Адели, пояснил: — До твоего прихода Джон успел мне рассказать, что их группа получила субсидию для исследования колонии целакантов и их возможной охраны. Им нужно устроиться в этих местах и приобрести судно, достаточно большое, чтобы на корме поместился батискаф для подводных погружений.
Джон улыбнулся, показав ровные зубы, очень белые на загорелом лице, обрамленном черной бородой, и сказал:
— А что, неплохая мысль! Однако держу пари: этот тип потребует кое-каких уступок и с нашей стороны — как бы в уплату.
— Зато такие пожертвования придадут его компании солидности и повысят ее авторитет, — заявила Адель и с неожиданной теплотой спросила: — Значит, это вы выступали с лекцией в библиотеке? Ну разумеется, вы! Мне говорили, что лекция была очень хороша. (Уильямс видел, что Адель искренне заинтересована и хочет узнать о целакантах побольше.) А что это за «живые ископаемые»? Боюсь, я слишком мало об этом знаю.
— Ну, предположим, — начал Уильямс, — вы идете по лесу недалеко от Книсны и вдруг видите, что над деревьями торчит чья-то голова на длинной шее, очень похожая на змеиную. А потом из-за деревьев появляется и все животное, у которого, оказывается, ноги и тело гиппопотама. Кто это, по-вашему?
— Динозавр, наверное. Но они давно вымерли.
— Да, конечно. Но вы его узнали, хотя никогда в жизни не видели. И никто из людей не видел. Все его изображения, рисованные и объемные, основаны исключительно на данных палеонтологии и на правилах реконструкции тел животных по отдельным костям — ученые знают, как должно было выглядеть то или иное животное, если бы его скелет и живая плоть были восстановлены. Так вот, целаканты — это современные динозавры, только почему-то они не вызывают столь драматического интереса и не так популярны. И все же когда эту рыбу обнаружили живой в сетях тральщика недалеко от Ист-Лондона, хотя целаканты считались вымершими по крайней мере четыреста миллионов лет назад, а за последние семьдесят миллионов лет не встречалось даже их следов — то есть ученые считали целакантов ископаемыми, исчезнувшими на Земле семьдесят миллионов лет назад, а они вдруг оказались живы, — то в науке произошла целая революция, уверяю вас. К тому же был обнаружен не один целакант, а целая их колония близ островов Коморо к северо-западу от Мадагаскара.
Адель отпила пива и спросила:
— Значит, ученые считают, что у здешних берегов есть еще одна колония целакантов?
— Да, вполне возможно, — ответил Уильямс. — Скорее всего, и тот целакант, которого поймали близ Ист-Лондона, не был одиночкой, а просто отбился от стаи, обитающей у островов Коморо.
— А найти их здесь было бы важно для науки?
— Еще бы! К сожалению, эти редкие рыбы очень ценятся с коммерческой, так сказать, точки зрения. Рыбакам отваливают за каждого кучу денег. Целакантов становится все меньше, их трудно защитить, а размножаются они, похоже, очень медленно. Так что перед вами ситуация классическая. Ограниченная численность, ограниченная среда обитания, с одной стороны, и неограниченная потребность — с другой. Представьте себе, что будет, если их за ближайшие пятьдесят лет выловят окончательно! Существо, прожившее четыреста миллионов лет, то есть появившееся на свет задолго до первых динозавров, не говоря уж о млекопитающих, и дожившее до наших дней, будет в один миг уничтожено людьми, которые и появились-то на Земле всего каких-то два миллиона лет назад! Да эволюция снова вильнет неизвестно куда!
— Надо сказать, что людей это характеризует не с лучшей стороны, — мрачно заметила Адель.
— А еще вот по какой причине целаканты так важны для науки, — продолжал Уильямс. — Они совершенно отличны ото всех остальных рыб по большей части своих характеристик, это совершенно особые существа; анатомия, способ размножения, органы чувств — все у них иное, даже то, как они плавают. Да и выглядят они тоже, надо сказать, впечатляюще.
Представьте себе, Джеймс, рыбу синего цвета, значительно крупнее взрослого желтого каменного зубана, так хорошо вам знакомого, — то есть более полутора метров длиной и весом где-то килограммов семьдесят, с семью мясистыми плавниками, напоминающими конечности. Когда целакант всплывает, попавшись вам на крючок, он не только жив, но и пытается цапнуть вас, пока вы втаскиваете его в лодку. У целакантов нет плавательного пузыря, как, например, у горбылей-холо и других рыб, нахождение на воздухе — хотя обитают они на глубине примерно сто пятьдесят метров, — похоже, не наносит им особого вреда. — Уильямс умолк. Потом задумчиво проговорил: — Однако целаканты чрезвычайно чувствительны к переменам температуры. При восемнадцати градусах Цельсия они гибнут; в крови у них резко снижается количество гемоглобина, способного поглощать кислород, и они просто задыхаются.
— А вы сами собираетесь принять участие в этой экспедиции, если она состоится? — спросил Джеймс.
— Конечно. Если получится.
Джеймс поскреб выбритый подбородок.
— Я бы много дал, чтобы спуститься под воду на одной из этих ваших штуковин, — промолвил он.
Джон Уильямс вдруг оглянулся и тут же вскочил навстречу улыбавшейся девушке, которая подошла к их столику.
— Знакомьтесь, это Энн. Аспирантка из Университета Сесила Родса.
Девушка снова улыбнулась. Она была маленького роста, светловолосая, очень загорелая, с голубыми глазами. Джеймс пододвинул ей стул, сделал официанту новый заказ, а Уильямс предложил:
— Вот вы спросите Энн, что она думает о применении объячеивающих сетей, Джеймс. Она занимается кое-какими исследованиями, связанными с будущим здешних заливов, то есть с тем, что нам грозит лет через тридцать — сорок.
Девушка чуть нахмурилась, словно собираясь с мыслями, повертела в руках стакан с вином, потом улыбнулась Джеймсу и сказала:
— Вас интересуют те дрифтерные сети, которыми пользуются японцы и тайванцы?
Джеймс кивнул.
— Ну что ж, они главным образом ловят рыбу на большой глубине, вдали от обычных промысловых судов. Однако же вполне вписываются в общую картину. Их действия тоже в некотором роде ведут к полному физическому истреблению некоторых видов рыб; они словно соревнуются, кто из них скорее зацапает последние разрозненные стаи; каждое государство стремится выловить как можно больше рыбы, однако же в последнее время для этого требуется раз в пять больше усилий и различных новейших технологий. Эти японские сети бывают до двадцати километров в длину, а в ширину всего метров десять. Вот они и плавают у поверхности, как занавеска, и душат все, что в них попадет: марлинов, тунцов, дельфинов, черепах, акул и даже небольших китов.
— На суше, конечно, дела тоже обстоят неважно, — вставил Уильямс, — но там, по крайней мере, есть какой-то контроль за землепользованием. А в море все всем позволено, все бесплатно; трудно даже определить, что именно там происходит, пока не становится слишком поздно.
— Но ведь можно же хотя бы запретить глубоководное траление на шельфе? — спросил Джеймс. — Конечно, чересчур активный лов рыбы с помощью различных спиннингов — теперь ведь даже рыболовы эхолотами пользуются! — тоже никуда не годится, но траулеры попросту прикончат запасы шельфовых рыб.
— Я думаю, в данном случае соблюдаются прежде всего политические интересы, — сказала Энн, — всякие там взаимные соглашения, договоры и тому подобное. И все же людям прежде всего следует беспокоиться о состоянии окружающей среды, которая терпит бедствие. Ведь это человек виновен в тех переменах, которые произошли в некогда столь богатых прибрежных водах. Например, в истощении запасов озона, что чрезвычайно пагубно влияет на жизнь морских растений, или в засорении и заиливании впадающих в море рек, или в том, что пестициды с речной водой попадают в заливы, или в изменениях температуры в различных слоях воды из-за так называемого «парникового эффекта».
Джеймс что-то пробурчал себе под нос и глянул на Адель, однако та одобрительно смотрела на девушку, вертя в руках бокал с пивом.
— Похоже, в один прекрасный день, чтобы просто увидеть восьмилинейную пристипому, придется в аквариум идти, — сказала она.
— Вот именно, и вы даже себе не представляете, насколько это реально, правда, Джон? — воскликнула Энн. — Да, придется идти в аквариум или в заповедник для морских животных, вроде того, что устроен в устье Цицикаммы.
Делия уже вовсю жаловалась на осьминога по кличке Феликс, которого Джеймс Ривер держал в стеклянном садке с морской водой, предназначенном для рыбы. Его коллекция аквариумных рыб разрослась настолько, что теперь занимала огромный угол в магазине рядом с холодильником, где держали наживку, однако же Делии приходилось мириться с этим увлечением отца. Джеймс обычно сам тщательно заботился об обитателях аквариума, так что рыбки не доставляли Делии особого беспокойства. А вот осьминог, как ей казалось, нарочно пугал ее.