Пещера, в которой он поселился, была отлично расположена и недаром выбрана в качестве жилища ее многочисленными предшествующими обитателями. Она была не слишком глубока, а потому довольно хорошо освещена солнцем даже в эти послеполуденные часы. У одной из ее стен бил небольшой родничок, и вода стекала по заросшему мхом и папоротником-адиантумом в естественный, выдолбленный в камне резервуар, а стена деревьев перед входом отлично загораживала от ветра. Было приятно, испытывая душевное волнение, отыскать где-нибудь в куче мусора старую косточку и думать, что когда-то давным-давно, может быть тысячу лет назад или больше, другой человек сидел на этом же самом месте и слушал тот же морской прибой и, возможно, то же тихое журчание родничка, даже не представляя себе, что в мире есть и другие народы, и безоговорочно считая лишь собственный народ хозяином и высшим смыслом мирозданья. Однако теперь внутренний вид пещеры стал иным. В углу, под выступом скалы, стояла раскладушка, аккуратно застланная серым одеялом с подвернутой простыней и подушкой в белой наволочке.
Выступ над нею занимали рюкзаки, керосиновая лампа, коробки с едой, котелки и сковородки, а на полу у выхода был устроен очаг, аккуратно обложенный камнями, возле него стоял походный столик, три складных матерчатых стула, керогаз и рашпер. Центральная часть пещеры почти вся, насколько это оказалось возможно, была выложена кусками плавника, подобранными на берегу; некоторые куски дерева явно сохранили еще остатки белой и синей краски и корабельного свинцового сурика.
На столе лежала аккуратная стопка страниц с отпечатанным текстом, прижатая сверху каким-то древним каменным орудием с дыркой посредине, теперь выполнявшим функцию пресс-папье, а рядом со стопкой бумаги виднелся буклет, на обложке которого было написано: «Клиффорд Тернер, бакалавр. Заметки о южноафриканском леопарде». У стола, на двух прямоугольных чурбачках, пристроилась портативная пишущая машинка, а рядом — портфель с именной табличкой:
«К.Б.Тернер». Клиф положил книгу на стол, присел на корточки и, насвистывая сквозь зубы, принялся укладывать растопку для очага. Он был высокий, худой, широкоплечий; впрочем, широкие плечи только подчеркивали его худобу, как и вылинявшие голубые джинсы, тяжелые ботинки и болтавшаяся на нем охотничья рубашка цвета хаки с расстегнутыми пуговицами. Когда дымок над кострищем стал завиваться кольцами, Клиф повернулся и посмотрел на заходящее солнце; в ярком свете трехдневная щетина на его довольно-таки крепком подбородке вспыхнула червонным золотом, как и рыжеватая шевелюра — длинная, роскошная грива до плеч. Однако из-за небритых щек и слишком густого загара он казался старше, чем был на самом деле.
Клиф Тернер никогда не отнес бы себя к «привилегированным» молодым людям, описывая свой жизненный путь, и все же однажды ему пришлось весьма серьезно задуматься над этой проблемой после спора с приятелями из Кейптаунского университета и постараться отыскать более четкое определение собственной жизненной позиции. Случилось так, что они, все шестеро, были англоязычными южноафриканцами в четвертом поколении. Они не раз уже обсуждали тот факт, что чисто случайно оказались белыми, имели неплохую материальную поддержку со стороны вполне обеспеченных родителей, и теперь у них возникло желание по мере возможностей оправдать возложенные на них надежды всего южноафриканского сообществ, то есть всех — чернокожих, цветных и белых — граждан ЮАР. Уже сам по себе этот факт, а также их потребность дать рационалистическое объяснение некоторым явлениям в жизни их страны были, видимо, результатом политики Южной Африки, а не просто обычным студенческим стремлением к равноправию. Это было конечно же проявлением горячего желания как-то восстановить равновесие в обществе и чувства вины за собственное благополучие перед лицом вечного бесправия и неприкрытой нищеты.
Во время срочной службы в армии он очень много читал — для чтения там были и время, и возможности — и при этом умудрялся не казаться другим ни чокнутым, ни букой. Отшельник по природе, он тем не менее пользовался среди солдат всеобщим расположением, потому что — по крайней мере внешне — производил впечатление всегда веселого и физически сильного человека и к тому же никогда не афишировал своего пристрастия к чтению и любимым авторам. Это были главным образом современные зоологи и философы. Клифа чрезвычайно занимали мысли о месте и ответственности человека как представителя животного мира перед прочими обитателями столь небольшой территории, как земной шар, и он во многих отношениях благодарил судьбу за то, что живет именно в Южной Африке: это было интересно как с географической точки зрения, так и с точки зрения зоолога, имеющего возможность изучать поведение редких животных и людей в «полевых условиях».
Ни на минуту не забывал он и о том, что является представителем «потерянной» группы населения ЮАР, подозреваемой во всех грехах, однако же совершенно бессильной и одной из самых малочисленных среди белого меньшинства — того англоязычного населения этой страны, чьи предки так много сделали для ее благополучия и когда-то пользовались безграничной властью над нею и своими соотечественниками, включая африканеров.
Когда огонь в очаге как следует разгорелся, Клиф сел на матерчатый походный стул и принялся протирать свой спиннинг промасленной тряпкой. Конечно, нельзя было оставлять снасти на берегу, да еще ниже уровня прилива, — теперь в спиннинге было полно песку!
Он прожил здесь уже больше года, и его знали — хотя бы понаслышке — очень многие местные жители. Он получил достаточно щедрую субсидию для своих исследований и сумел собрать поистине удивительный материал о жизни леопардов на самом юге Капской провинции, на территории площадью более пяти тысяч квадратных километров, где имелись в достатке и леса, и горы. Его деятельность имела довольно широкий резонанс, и далеко не все реагировали на нее положительно. Среди настоящих фермеров, не считая всякую мелочь и арендаторов, отношение к его исследованиям было исключительно разнообразным — от явной расположенности до удивления и даже враждебности. Члены местных клубов любителей птиц и животных воспринимали его с вежливым ужасом — ведь эти люди, по большей части уже пожилые, даже орла в небе рассматривали только в бинокль и расценивали как нечто чрезвычайно далекое от реальной действительности и способное лишь нарушить их давно застывшие представления о «дикой природе». Многие из них охотно поверили бы, что леопарды давным-давно перевелись в этой местности, как исчезли отсюда некоторые африканские антилопы и буйволы.
Тернер старался не показывать на людях пристрастного отношения к предмету своих исследований, однако в глубине души всегда испытывал особую симпатию ко всем крупным кошкам, особенно к леопардам. Он все больше склонялся к мысли о том, что именно здесь, в узкой полоске прибрежных лесов, зажатых между морем и горами, несмотря на бесчисленные паркинги, отели и чрезмерную «окультуренность» местных красот, давно облюбованных туристами, в государственном заповеднике еще сохранилось некоторое количество леопардов, которые чувствуют себя здесь по-прежнему дома и ведут так, как и должны вести себя эти крупные хищники.
Истрепанная карта мира, на которой были отмечены места распространения леопардов, гласила, что на сегодняшний день в данной местности сохранилось в лучшем случае всего несколько особей, а то и вообще ни одного животного, так что порой Тернер сам себе казался кем-то вроде исследователя земных недр, открывающего новые и неизведанные богатства.
Он предпочитал по возможности работать в одиночку и подальше от чужих глаз; очень немногие из его коллег в ЮАР — Да и, пожалуй, во всем мире — лучше него разбирались в тонкостях наблюдения за леопардами, этими искусными ночными охотниками, самыми загадочными из всех кошек, особенно в такой пересеченной местности со множеством оврагов и ущелий, склоны которых заросли густыми, непроходимыми лесами и кустарниками. Двое помощников Тернера — цветные, результат смешения африканских готтентотов и людей с белой кожей — порой ночевали в сарае на дальнем конце лесной дороги, прямо над его пещерой; там помещался также «лендровер», запасы бензина, инструменты и кладовая для фотооборудования.
Тернер мало-помалу отработал систему отслеживания ночной жизни леопарда с помощью фотосъемки. Каждый его фотокомплекс состоял из двух фотоаппаратов со вспышками, которые срабатывали от фотоэлемента с инфракрасным приводом. Батареи фотоэлемента могли действовать почти год, так что при помощи этой аппаратуры он накапливал поразительные материалы о поведении леопардов, а также целую портретную галерею этих животных. У него уже были четкие цветные снимки девятнадцати вполне легко отличимых друг от друга хищников, и все пять его фотокомплексов — каждый из двух дорогих спаренных фотоаппаратов — работали отлично. Он мог быть вполне доволен достигнутыми успехами в осуществлении своей исследовательской программы.
Когда возникали хоть какие-то сомнения в том, какое животное на сей раз попало в кадр — уже известное или новое, он всегда подходил к этому вопросу с осторожностью. Иногда получались фотографии, напоминавшие скорее увеличенный снимок странно длинного и даже как будто отдельно существующего хвоста; или сверкающих клыков в широко открытой пасти; или исчезающих в зарослях задних лап и крупа с давно уже зажившим двойным шрамом. В таких случаях второй аппарат, видимо, по большей части не срабатывал, но Тернер потихоньку отлаживал свою систему, а также шаг за шагом открывал для себя, что эти звери отличаются друг от друга, так же как и люди, — размерами, окрасом, особыми приметами и даже поведением.
Случайные срабатывания аппаратов происходили все реже, так что теперь другим животным, в том числе важным древесным соням, редко удавалось нечаянно включить приводной механизм и вызвать никому не нужную вспышку яркого света, но иногда все же случалось, что его камеры «щелкали» антилопу или барсука, кабана, виверру или рысь. Однажды он даже получил четкий, с хорошо видными подробностями снимок затылка человека, явно крадущегося и напряженного, и понял, что далеко не всех пропавших овец следует относить на счет леопардов или бродячих собак. Он не стал показывать эту фотографию своим помощникам, считая, что поведение людей — это не его епархия. Кроме того, он был уверен, что слепящая вспышка — вполне достаточный деморализующий фактор, который наверняка заставит ночного бродягу лишний раз подумать, прежде чем вновь отправиться воровать. Внимательно изучив этот снимок с помощью лупы, он был озадачен: человек тащил не только явно тяжелый рюкзак, но и чемодан! Весьма странное место и время для одинокого прохожего, да к тому же с громоздким чемоданом в руках! Рюкзак был из дорогих. Обе руки человека скрывала листва, и Тернер не был уверен, чернокожий это или белый.
В первую очередь с утра его команда проверяла фотоаппараты, переставляла и перезаряжала те, которые нужно было установить в другом месте в соответствии с заранее продуманным планом. Здесь, среди бесчисленных речных ущелий, сделать это было не так просто, и порой целый день уходил на установку лишь одного фотокомплекса. Приходилось с топором в руках расчищать тропу до нужного места — иногда более километра, — потом устанавливать и настраивать тонкое фотооборудование, потом готовить особым образом ароматизированную приманку, потом включать вспышку и фотоэлемент с инфракрасным приводом, и только после этого можно было вернуться к «лендроверу» — и все повторить сначала в другом месте. Однако полученные результаты превзошли самые оптимистические его надежды. Благодаря этой аппаратуре он не только вел полевые наблюдения за жизнью леопардов, но и составлял подробную перепись всех проживающих здесь особей. И больше всего его при этом радовало то, что ни одно животное ни разу не пострадало — уж в этом-то он был уверен.
Почти каждый день он заезжал в контору местного лесничества, находившуюся в десяти километрах от его «штаб-квартиры» в пещере. Благодаря имевшемуся телефону домик лесничего служил для Тернера и почтой, и местом сбора различных сообщений о леопардах с окрестных ферм. Вся эта система действовала отлично. В первое время фермеры, жившие на границе государственного лесного заповедника и горного массива, воспринимали телефон Тернера как передаточный пункт для собственных жалоб, надеясь, что так их скорее услышат в коридорах власти. Однако когда обнаружилось, что на самом деле Тернер леопардов любит или по крайней мере не желает им вреда, количество сообщений об этих хищниках стало уменьшаться. Впрочем, к этому времени он уже успел подружиться со многими здешними жителями; к тому же, что гораздо важнее, благодаря врожденной дипломатичности и владению английским и африкаанс он постепенно закладывал в их души представления об экологии и бережном отношении к ней, и это начинало доходить даже до самых невежественных и отсталых людей. И все же леопарды по-прежнему считались убийцами овец и — в какой-то степени — источником потенциальной опасности для людей — короче, проблемным животным для сотрудников Департамента по охране дикой природы. Но у Тернера страх вызывали только сообщения о тех случаях, когда леопард попадал в ловушку-самострел, ибо раненый леопард — один из самых опасных зверей на свете.
Тернер всегда испытывал странную смесь страха, жалости и долга, понимая, что не сможет не участвовать в поимке или убийстве такого зверя и будет внимательно следить за каждой неясной тенью своими слабыми глазами человека, ни в какое сравнение не идущими со зрением этого хищника, и готовить свое жалкое оружие для последнего неизбежного выстрела. За то время, что он прожил здесь, подобный случай был только один, но ему хватило с избытком. Тогда они с егерем обнаружили лужицу крови у самострела и пустили вперед собаку.
Дворняга пошла нехотя, шерсть у нее на загривке встала дыбом. Зеленые сумрачные коридоры густого леса тянулись во все концы и приводили в итоге в непроходимые заросли колючих кустов, в мешанину корней и веток. Вдруг собака бросилась назад, поджав хвост, а еще через мгновение по земле уже катался рычащий клубок из желтой и черной шерсти.
Выстрел Тернера оглушительно прогрохотал в замкнутом лесном пространстве. Они жизнью своей были обязаны собаке, но собака была уже мертва.
Клиф свернул на обсаженную дубами аллею, ведущую к лесничеству, и поставил «лендровер» возле дома.
Жена лесничего, женщина все еще привлекательная, с очень темными волосами и фиалкового цвета глазами, уже начинала седеть и располнела. Она весьма болезненно относилась к проблеме собственного веса, и Тернер, хотя и знал, что Полли конечно же не сбросит ни грамма, всегда уверял ее, что она немного похудела. Он как-то видел ее мать и сразу же понял, что сражение с весом явно уже проиграно, по крайней мере с точки зрения генетики.
Сейчас Полли стояла к нему спиной и причесывалась перед висевшим на стене зеркалом. Когда он резко распахнул дверь, со стола с шелестом разлетелись по комнате листки бумаги.
Она обернулась, гневно сверкнула глазами — особенно свирепый вид придавала ей большая заколка, зажатая в зубах, — и снова отвернулась к зеркалу, продолжая укладывать волосы в прическу.
— Ты меня испугал! — заявила она обвиняющим тоном.
Голос ее звучал глухо из-за заколки во рту.
— Извини, Полли. Я не хотел. Просто задумался. — Он помолчал, потом спросил: — А Майк где?
Она застыла, по-прежнему глядя в зеркало, потом молча пожала плечами; было заметно, что она чем-то расстроена, и все-таки Тернер удивился: обычно она разговаривала с ним очень доброжелательно, с материнской заботой.
— Эй, — мягко окликнул он ее, — в чем дело? — И легонько обнял за плечи, но она вывернулась.
Он принялся молча собирать бумаги.
— Звонил Джон Эвери, — помолчав, сказала Полли, не глядя на него. Потом прошла через комнату к маленькому столику, где на газовой плитке стоял голубой кофейник.
— Джон Эвери? Что ему было нужно?
— Он вроде бы ранил леопарда. Просил тебя позвонить.
Тернер резко вскинул голову и внимательно посмотрел на Полли, пытаясь понять, не шутит ли она.
— Черт! — вырвалось у него с неожиданной горячностью. — Вот идиот! — Глаза его сверкнули. — Неужели правда? Вот кретин! Ох уж этот Джон! Не знаешь, что там у него произошло?