– Я должен каждой из вас жизнь человека. Рано или поздно, может быть, вы напомните это обещание.
Маркиза и Марион остались безмолвны. В последний раз обратившись ко всем этим людям, которые прежде осудили его, а потом простили, Баррас сказал:
– Господа, я знаю, что между вами есть люди, которые были осуждены заочно и которые, если попадутся в руки полиции, будут отправлены на эшафот. Но если Французская республика не может всегда прощать, то по крайней мере она может закрывать глаза. У меня будут готовы паспорта для тех, которые захотят оставить Францию.
Ответом ему была тишина.
Через несколько минут гражданин Баррас выходил с завязанными глазами из залы Бала жертв и снял свою повязку только у Шарантонской заставы. Через час он приехал в Гробуа.
Уже рассветало, но праздник директора продолжался. Исчезновение хозяина дома приметили, но имя Марион переходило из уст в уста, и женщины завидовали Марион, а мужчины – гражданину Баррасу.
Только одна особа оставалась озабочена и растревожена, но она молчала и никому не поверяла своей озабоченности и своего беспокойства. Эту особу Баррас встретил первой, возвращаясь через сад, в крытой и темной аллее.
– Поль! – сказала она, подбегая к нему.
Баррас вздрогнул и удвоил шаги.
– А! Это вы, Ланж? – сказал он.
– Это я, – отвечала молодая женщина (а женщина эта была молодая да еще и хорошенькая), – я ищу вас везде со вчерашнего вечера.
Она схватила его за руку и увлекла в луч света, отбрасываемый венецианским фонарем, висевшим на дереве. Баррас засунул большой палец правой руки за жилет и принял победоносный вид.
– Вы ведь знаете, красавица моя, – сказал он, – что мы теперь не более чем просто добрые друзья?
– Ну и что же?
– Что мы взаимно возвратили друг другу полную свободу… с известного дня.
– Так, и что же дальше? – спросила мадемуазель Ланж.
Это была прелестная, грациозная актриса из театра Республики, мадемуазель Ланж, любимая воспитанница мольеровского дома.
– Я вздумал воспользоваться моей свободой, моя обожаемая, – сказал Баррас, приняв развязный вид.
– А!
– Пока вы здесь танцевали…
– Вы отправились забавляться в другое место?
– Именно.
– Вы увезли с собой цветочницу Марион?
– Может быть… Признайтесь, она ведь очаровательна? Почти так же, как и вы…
Директор-волокита обнял мадемуазель Ланж и поцеловал ее, но молодая женщина вырвалась и осталась печальна и серьезна.
– Мой бедный Поль, – сказала она, – ваша одежда в беспорядке, ваши волосы растрепаны, и вы бледны, как привидение.
– В самом деле? – спросил Баррас, вздрогнув.
– Я не спорю, что вы уехали из Гробуа с Марион, но…
Ланж взглянула на Барраса – тот потупил взгляд. Она переспросила:
– Разве не вы увезли Марион?..
– Вот еще!
– А, так это она вас увезла?
– А! Вот это уже смешно!
Баррас попытался рассмеяться. Ланж положила свою маленькую белую ручку на руку смущенного директора.
– Я знаю многое, – сказала она.
– Что же вы знаете?
– Вы получили вчера утром письмо.
– Да.
– В этом письме вас предупреждали, что вас хотят убить.
– Да.
– Это письмо написала я.
– Вы?!
– Да, я. Вы, наверное, подвергались опасности в эту ночь.
Баррас промолчал.
– Я не спрашиваю вас, – продолжала Ланж, – как вы спаслись… Для меня это все равно, если вы здесь… Только послушайтесь меня и будьте осторожны… Прощайте!
– Как! – сказал Баррас. – Вы меня покидаете?
– Я уезжаю.
– Вы уезжаете из Гробуа?
– Да, друг мой. Сейчас пять часов утра. У меня репетиция в двенадцать, а вечером – спектакль. Прощайте… или, лучше, дайте мне руку, мы пойдем по этой аллее, которая ведет к калитке, и вы проводите меня до кареты.
Баррас повиновался. Через несколько минут он сам отворил дверцу и посадил в карету Ланж. В карете сидела толстая женщина лет сорока, которая заворчала от удовольствия, увидев свою госпожу.
– А! Так с вами была Жаннетта, это милое создание? – воскликнул Баррас, затворив дверцу и просовывая голову в окно.
– Я не оставляю свою госпожу, – сказала Жаннетта.
– Никогда? – улыбнулся Баррас.
– О, чрезвычайно редко!
– Она отлично охраняет меня, – сказала Ланж, смеясь.
– В самом деле?
– Все обожатели приближаются ко мне с почтением.
– Любовь – глупость, – возразила Жаннетта, – на нее не купишь серебра, замка и годовых доходов.
– Добрая Жаннета! – сказал Баррас, смеясь. – Ее никогда не обвинишь в ненаходчивости. До свидания, моя красавица!
Баррас наклонился и сделал знак кучеру, тот хлопнул бичом, карета тронулась.
– Сударыня… Сударыня… – с живостью сказала Жаннетта. – Ах, если бы вы знали!
– Что такое? – спросила Ланж.
– Он был здесь.
– Кто?
– Машфер.
– Знаю, – холодно сказала Ланж.
– А вы видели его?
– Да.
– Он с вами говорил?
– Нет.
Жаннетта перевела дух.
– Слава богу! – сказала она.
– Что ж, если бы он и говорил со мной? – сказала Ланж. – Если бы он приехал в Гробуа нарочно для меня…
– Ах, сударыня!..
– Разве это не друг мой?
– Друг… Без гроша за душой… Изгнанник, которого разыскивает полиция…
Ланж пожала плечами.
– Вот увидите, в одно прекрасное утро, – продолжала Жаннетта, воодушевляясь, – полиция явится к вам.
– Плевать мне на полицию!
– Ваши бумаги захватят.
– Я прежде их сожгу.
– Вы будете арестованы… посажены в тюрьму, конфискуют ваш отель, ваше белье, ваши процентные бумаги, и все это из-за аристократишки… из-за этого бродяги.
Ланж перебила Жаннетту:
– Я тебе запрещаю говорить мне о Машфере.
– По крайней мере, вы не будете его принимать?
– Приму, если он придет.
Жаннетта вздохнула и замолчала. Карета, запряженная почтовыми лошадьми, приближалась к Парижу. Проехав Шарантонскую заставу, она направилась к Сен-Жерменскому предместью, где прелестная и несравненная актриса Ланж выстроила себе отель между двором и садом, отель, достойный ее богатства, таланта и красоты. Двор был заставлен статуями и мраморными колоннами, в ветвях больших деревьев пели тысячи птиц.
Банкир Гопп, поставщик Летран и Симон, богатый каретник, попеременно тратили сумасшедшие суммы, чтобы украсить и меблировать это жилище. Чеканное серебро, золотая посуда, восточные ковры, картины великих живописцев, мрамор белее снега – все это находилось в отеле актрисы Ланж.
Она воротилась домой с задумчивым лицом, едва удостаивая презрительным взглядом все эти богатства, и прямо прошла в небольшой будуар, обитый материей серо-жемчужного цвета с золотыми полосами. Этот будуар был ее любимым убежищем и сообщался с садом несколькими ступенями, которые вели в уединенную аллею. В конце этой аллеи была калитка в соседний переулок, за калиткой дерновая скамья.
Ланж разделась; потом, вместо того чтобы лечь в постель, закуталась в широкий пеньюар и отослала Жаннетту. Когда Жаннетта ушла, Ланж взяла с камина роль, которую она должна была играть в тот вечер. С ролью в руке вышла она в сад и по уединенной аллее дошла до дерновой скамьи, находившейся у калитки, и села на эту скамью. Не просидела она и двух минут, как два тихих удара послышалось снаружи. Ланж поспешно встала, сердце ее сильно забилось, а щеки вспыхнули.
VIII
Ланж отперла калитку, и какой-то мужчина влетел как ураган.
– Скорее! – сказал он. – За мною следят!
Этот человек был закутан в плащ, закрывавший ему часть лица. Ланж поспешно заперла калитку. Тогда вошедший мужчина скинул плащ, и молодая женщина бросилась ему на шею, говоря:
– Ты, верно, хочешь лишить меня жизни?
Он с восхищением поцеловал ее в лоб.
– Как ты добра и преданна! – сказал он. – Я тебя люблю!
– Ах! Если бы ты истинно меня любил, – сказала она, – ты не подвергал бы свою жизнь опасности каждую минуту, мой обожаемый Арман! Видишь ли, – продолжала она с воодушевлением, – я знаю все!…
– Ты знаешь… все?
– Да, все.
На губах его появилась гордая улыбка. Он сел возле Ланж и окинул ее белоснежное чело с чуть заметными голубыми жилками взглядом, смешанным с нежностью и с самонадеянностью мужчины, который чувствует себя любимым.
– И что же вы знаете, мой прелесный ангел? – спросил он.
– Я знаю, что ты был в Гробуа.
– Да… Я видел тебя там…
– О! И я видела тебя… И испугалась.
– Дурочка!
– Испугалась твоей смерти, мой Арман… Ноги у меня подогнулись… Пелена пала на глаза…
– Чего же ты боялась, моя обожаемая?
– Но ты, верно, лишился рассудка, что спрашиваешь меня об этом…
– Напротив…
– Ведь ты изгнан?
– Ну так что ж?
– Осужден на смерть?
– Однако ты видишь, что я жив и здоров.
– А если бы ты был арестован в Гробуа?
– Полно! Ведь я был не один.
– Знаю.
Он взял ее голову обеими руками и опять поцеловал.
– Как же много вы знаете, – сказал он.
– Я знаю все.
– Это много, мой милый ангел. Ну, скажи же мне, что ты знаешь?
– Ты хочешь?
– Еще бы! Давай, рассказывай!
– Ты был в Гробуа с Каднэ и Суше, человеком в жилете из человеческой кожи…
– Это правда.
– Ты увез Барраса… Вы его связали, заткнули ему рот… Бросили в карету…
– Это правда, – отвечал Машфер, – это был он.
– Что вы с ним сделали? Сам он не хотел мне этого сказать.
– А! Ты его видела?
– Да, он возвращался в Гробуа в ту минуту, как я уезжала оттуда.
Машфер сделался серьезен. Он взял в свои руки беленькие ручки Ланж и сказал:
– Выслушай меня хорошенько. Нынешней ночью для меня исчезла великая надежда.
– О! Я догадываюсь.
– Может быть, – задумчиво сказал Машфер.
– Да, я догадываюсь, – отвечала Ланж, – твои друзья и ты думали, что Баррас, этот любящий удовольствия человек, этот якобинец, оставшийся дворянином, этот знатный вельможа, из-под красной шапки которого еще виднеется графская корона, растрогается несчастьями своей касты, подчинится воспоминаниям о прошлом, поддастся обещаниям великолепной будущности.
– Увы! – сказал со вздохом Машфер.
– Вы все думали, не правда ли, – продолжала Ланж, – что, прельщенный примером Монка, он захочет возвратить Францию ее государям.
– Да, мы были твердо в этом уверены, – сказал Машфер.
– Вы ошиблись.
– Я это понял сегодня. Но это ничего. Мы восторжествуем без него.
– Что ты хочешь сказать, Машфер? – с беспокойством спросила Ланж.
– Я хочу сказать, – продолжал молодой человек с воодушевлением, – что отказ Барраса – искра, которая подожжет порох заговора, обнимающего всю Францию, которая ищет и ждет господина и которая уже три года управляется лакеями!
– Мой бедный Арман, – печально сказала Ланж, – я согласна с тобою: Франция ждет господина, но…
– Этот господин – король Людовик XVIII.
– Ты ошибаешься.
Машфер иронически засмеялся.
– Неужели ты думаешь, что это гражданин Баррас? – спросил он.
Актриса покачала головой.
– Нет, – сказала она.
– Кто же осмелится?
Ланж взяла за руки Машфера и сказала:
– Ты мне говорил о заговоре?
– Да.
– Где он начинается?
– С востока, с Франш-Конте, будет простираться до Бургундии, Лотарингии и до берегов Луары…
– А оттуда, – перебила Ланж, – соединится с возмущением запада, с Пуату, Вандеей и Бретанью?
– Да.
– Эти три провинции борются энергично. Но как возмутите вы другие?
Машфер отвечал с серьезным видом:
– Это тайна, не принадлежащая мне.
– Раз так, сохрани ее, – сказала печально молодая женщина. – Но ради Бога, ради нашей любви… Арман, выслушай меня…
– Говори, – с нежностью сказал Машфер.
– Видишь ли, мой обожаемый Арман, женщины умеют предугадать будущее, что всегда будет ускользать от мужчин. Мы любим и чувствуем больше вас, мы видим там, где для вас потемки.
– Что ты хочешь сказать?
– Я не знаю, удастся ли вам возмутить часть Франции, это для меня все равно, но час ниспровергнуть Республику еще не настал.
– Она не продержится и полгода, – с убеждением сказал Машфер.
– Ты ошибаешься, Арман.
– Когда ствол сгнил, дерево падает.
– Если только его не подопрут.
– Кто осмелится и сумеет подпереть его? – спросил Машфер презрительно.
– Кто? – повторила молодая женщина, прекрасное и бледное лицо которой приняло пророческое выражение.
– Да, кто?
– Послушай! Не видел ли ты вечером тринадцатого вандемьера[1] двадцатипятилетнего генерала, молодого человека, бледного, с длинными волосами, с глазами, сверкающими мрачным огнем, который объезжал улицы завоеванного Парижа, как триумфатор? Разве ты не видел, как он направил свою лошадь на массы народа, собравшегося около церкви Сен-Рош, и не видел ли ты, как эти массы отхлынули, трепеща, словно толпа невольников при приближении господина?
– О! Молчи… Молчи! – сказал взволнованный Машфер.
– Составляйте заговоры, – докончила Ланж, – возмущайте провинции, сжигайте здания, делайте все, что хотите, – этот человек поднимется, и вы все низвергнетесь в прах.
Машфер чуть заметно вздрогнул и нахмурился. В эту минуту в дверь со стороны переулка тихонько постучали. На этот раз пошел открывать Машфер. Увидев входящего, Ланж вскрикнула.
– Опять вы! – прошептала она. – Вы непременно хотите отнять его у меня! Вы его злой гений!
– Я лишь только исполняю свой долг, – отвечал новоприбывший. – Ну же, Машфер, поскорее прощайся, все готово, час отъезда пробил.
Ланж без чувств упала на руки Машфера.
Человек, явившийся в дом актрисы, этот злой гений ее возлюбленного Армана, был Суше, старичок в жилете из человеческой кожи.
Часть первая
Поджигатели
I
Край, в который мы перенесем теперь наших читателей, живописен и горист, он покрыт лесами и виноградниками и несет на себе суровый отпечаток той красоты, что навевает меланхолию.
Это страна браконьеров и охотников, страна, которя даже в самые тяжелые дни революции направляла свою неукротимую энергию как в сторону добра, так и в сторону зла. Там-то найдем мы через три месяца, в один зимний вечер 1796 года некоторых лиц, появившихся в прологе этой истории.
В тот декабрьский вечер, печальный и холодный, когда день слишком быстро сменяется сумерками, некий молодой человек в охотничьем камзоле и с ружьем на плече вышел из Фуроннского леса и направился к хижине дровосека, расположенной неподалеку на опушке.
Две большие собаки с черными, белыми и рыжими подпалинами бежали следом за ним. Снег покрывал тропинки, холодный ветер резал лицо.
Хижина была обитаема – струйка синеватого дыма из трубы поднималась к серому небу. Прежде чем постучаться в дверь, охотник обернулся и осмотрелся вокруг, как человек, отыскивающий заблудившегося спутника. Но рубеж леса был пуст, и охотник решился взяться за деревянную щеколду, служившую запором хижины. Отворив дверь, он остановился на минуту на пороге и поклонился с любезным видом.
– Здравствуй, Жакомэ, – сказал он, – здравствуй, малютка.
Первое из этих приветствий обращалось к человеку лет сорока, бородатому, как козел, с почерневшим лицом, низенькому и плотному, широкая шея которого обнаруживала геркулесовскую силу. Всю жизнь он занимался тем, что валил деревья или собирал уголь.
Другое приветствие, сопровождаемое улыбкой, обращалось к девушке лет четырнадцати или пятнадцати, которая, сидя возле черного и свирепого угольщика, походила на ангела рядом с демоном. Высокая, стройная, гибкая, с волосами золотистыми, с глазами голубыми, с губами розовыми, а руками белыми, несмотря на черную работу, это создание даже в своей полосатой юбке и грубой холстяной рубашке имело спокойную и гордую красоту дочери короля. Трудно было верить, что это отец и дочь.
Жакомэ поспешно встал, говоря: