В городской квартире Мамаю все было захватывающе интересно. По сравнению с прежней клеткой — как в джунглях по сравнению с голой степью.
Впрочем, шимпанзе-ребенок не знал географии и сравнивать мог только с вещами: вкусными, невкусными, приятными, страшными.
Приятных вещей было больше.
Во-первых, хороши были все вещи, под которые можно было залезть. Сюда относились: раздвижной стол, платяной шкаф, кресло, тахта и телевизионный столик. Под столиком делалось плохо лишь тогда, когда включался телевизор. Голос, говорящий из ящика, пугал Мамая, как и пищащие игрушки, ибо он не мог разгадать его секрета.
Но зато под большим столом или под тахтой всегда ждало обезьяну какое-нибудь чудо: закатившийся мячик, карандаш, полотерная щетка или же старая кукла Олечка, переименованная Мамаем в А-Ах, грязная, с отъеденным носом, но безгранично любимая и не идущая ни в какое сравнение с куклами, купленными позднее.
— Первая кукла как первая любовь. Верно, Мамай? — сказал однажды хозяин.
Но Мамай из всей фразы понял только слово «кукла» и на всякий случай спрятал А-Ах за спину: ведь у него так часто отбирали самые интересные игрушки. Один раз отняли осколки хрустальной вазы, которую хозяева забыли убрать со стола, другой раз ему попало ремнем за кусок обоев, содранных со стены, хотя еще накануне хозяин высказывался на тему о вреде телесного наказания для такого потенциально высокоразумного существа.
Мамаю при его толстой коже ни капельки не было больно. Все же он усвоил, что содеянное лучше всего скрывать от хозяйских глаз, и устроил в своем уголке за шкафом тайник для хранения пуговиц, иголок, пудреницы, сапожной и зубной щеток, расчески, чайной ложки и шариковой авторучки. Обладание этими приятными вещами наполняло Мамая такой сладкой отрадой, будто он ел банан или грыз морковку.
Но все, что можно было делать на полу, составляло только частицу доступных Мамаю радостей. Замечательную игру, сравнимую только с апельсином, любимым лакомством, можно было вести еще и под потолком. Там он часто висел на светильнике из полимера, пробуя его на вкус, прыгал на шкаф, оглушающе топал по нему ногами, потом перескакивал со шкафа на шторы, которые вскоре стали дырявые, как пробитое пулями боевое знамя, оттуда на тахту, с тахты на телевизор, и хозяева, подумав, решили поставить под телевизор тумбу, а шторы им пришлось снять.
Были в комнате вещи и неприятные, даже страшные.
Неприятна была небольшая клетка, стоявшая за шкафом. В ней Мамаю полагалось спать, а также сидеть, когда хозяйка уходила на работу, а хозяин скрывался в кабинете и стучал там какой-то машинкой. Только просунув руку меж прутьев и перебирая сокровища тайника за шкафом, можно было как-то скоротать унылые дневные часы и ждать, когда же хозяин выйдет обедать и кормить Мамая. Вот почему шимпанзе ненавидел клетку и умоляюще протягивал руки к хозяевам, когда его туда загоняли.
Но взревывал неумолимый и страшный пылесос, служивший только для того, чтоб отравлять жизнь обезьяне, — и бедный Мамай, ухнув, сам захлопывал за собой металлическую дверку домика. Щелкал шпингалет, и Мамай оказывался взаперти. Когда же он разгадал секрет задвижки — повесили замок, и возникла новая тема для обезьяньих размышлений: как замок открывается?
Тайник, еда и раздумья заполняли первую половину дня. Потом хозяин выходил из кабинета в кухню, сам обедал и приносил Мамаю разогретую кашу, яблоко, сладкий чай.
Мамай радовался его приходу, как собака, но собачьего уважения к нему не испытывал. У Мамая с хозяином было много общего. Например, у хозяина тоже была кличка — Петя. Так его звала жена. Затем он ходил на задних лапах. Правда, он делал это, не опираясь рукой об пол; кроме того, он не умел прыгать, что Мамай считал недостатком. Петя был белой, седой и лысой обезьяной, очень болтливой и с очками на носу. Накормив Мамая, он вместо приятных ритмических звуков заставлял деревянный ящик издавать какие-то плавные, бесконечные, переливающиеся мелодии, от которых застаивалась кровь в теле и хотелось разломать клетку, топать ногами и грызть ящик со звуками.
— Привыкай к классике, — увещевал его Петя. — Примитивная музыка способствует лишь неразвитому, примитивному мышлению…
Все же Мамай многое прощал Пете. Как было не простить, если тот, прицепив к Мамаеву ошейнику поводок, наконец-то выпускал его из клетки и отправлялся с ним на прогулку! Это было уже ни с чем не сравнимое счастье!
Неподалеку от дома нетерпеливо покачивал ветвями или многообещающе молчал большой парк. Он ждал Мамая. Прохожие останавливались, ребятишки визжали от удовольствия видеть обезьяну, из проносящихся автомобилей выглядывали люди — Мамаю было не до них. Он пританцовывал от нетерпения, дергал Петю за руку, еле до нее доставая, и кричал, оттопыривая губу:
— У! У-у! У!
В парке грузный, солидный Петя шел по земле, отстегнув поводок, а маленький черный Мамай двигался по деревьям. Так они доходили до зарастающего пруда. В одной руке у хозяина была легкая удочка. Он разматывал леску и доставал из кармана коробок с червями. Минут через пять красный с белым поплавок уже чутко дремал на воде, как будто прикидываясь, что у него нет никакого интереса к жизни и событиям в зеленой глубине. И однако он вздрагивал даже чаще, чем клевала рыба. Это хозяин дергал слегка леску, делал большие глаза и вскрикивал:
— Мамай, клюет!
Мамай и сам видел, что клюет. Лазая по старой прибрежной иве, отдирая кусочки коры или залезая в дупло, он не терял из виду поплавка и тотчас кидался к хозяину, выхватывал из его рук удочку и дергал что было сил. За такой «номер» он получал из фляжки хозяина стаканчик морковного соку. Однажды Мамай сильно перепугался, выдернув из воды маленького карасика, который, сверкнув на солнце чешуей, упал шимпанзе на голову, скользнул на траву и запрыгал у ног Мамая. Визжа, обезьяна опрометью бросилась к дереву, взобралась на самую верхушку и не хотела спускаться.
Но удивительно! Хозяин не побоялся страшного существа, подошел к карасику и положил его на ладонь. Мамай впервые почувствовал уважение к хозяину.
Петя взял банку, зачерпнул из пруда воды и пустил в нее карасика.
— Иди, не бойся, это маленький глупый карась, — сказал он Мамаю.
Мамай сидел на своем дереве с открытым ртом. Может, он просидел бы так долго, но в открытый рот залетел жук, и Мамаю пришлось отплевываться. Затем он спустился пониже. На берегу остановились мальчишки, молодая женщина подкатила коляску, подошел ухмыляющийся милиционер, народу прибывало, но все держались на почтительном расстоянии от дерева, услышав от хозяина, что шимпанзе может их покусать. Мамаю подумалось, что все они тоже боятся того, кто плавает в банке, и в нем проснулась гордость самца в стаде. Он самый сильный и должен всех защитить от карася. Он спрыгнул на землю.
Теперь начиналось самое трудное. Надо было вести себя умно. Сначала запугать противника. Мамай залаял и стал бегать вокруг банки, потом перепрыгнул через нее и тупо застучал по земле пятками.
— Ух, ух, ух! — закричал он, увидев, как заметалась за стеклом рыбешка. Потом притронулся к банке пальцем.
— Смотри, — сказал хозяин и сел рядом с ним на корточки. — Видишь, я беру карася руками. Давай положу тебе на ладошку. Ну, какой ты паникер! А еще шимпанзе!
Мамай брезгливо отбросил рыбу и понюхал ладонь.
— Ничего, привыкнешь, — утешил его Петя. — Перерыв у меня кончился, давай домой… Жаль, что скоро осень. Осенью тебе легко схватить пневмонию. А то я бы сделал из тебя заправского рыболова! Показывал бы в цирке. Что, ребята, нравится вам мой рыболов-спортсмен?
— Нравится, — вразнобой ответили мальчишки и, галдя, двинулись вслед за хозяином и шимпанзе, провожая их до самого дома.
Пока стояло лето, вечерняя жизнь Мамая проходила на балконе. Здесь все свое свободное время хозяева отводили занятиям с шимпанзе. Балкон стал для Мамая университетом культуры.
Мамай был больше привязан к хозяйке, чем к хозяину, любил сидеть у нее на коленях и рассматривать цветные картинки в большой тяжелой книге.
Вечер душен, но зато у хозяйки приятно прохладные руки, она добра, ласкова, картинки ярки и разнообразны — Мамай блаженствует и боится только одного: как бы не наступила ночь, когда погонят спать. Он радуется, что с наступлением сумерек хозяйка включает балконную лампу. Ему кажется, что свет сейчас разгонит всю темноту и будет день.
— Покажи мне чайник, — просит хозяйка, и Мамай показывает ей рисунок синего чайника.
— А где башмачок?
Мамай тычет пальцем в желтый башмак.
— Молодец какой! — хозяйка гладит его. — Петя, ведь верно, он у нас молодец?
— Угу, — соглашается Петя, не сводя удивленных глаз с обезьяны.
Ни башмак, ни чайник Мамаю не интересны: босиком лучше, а чаю он напился. Он ждет, когда его спросят про собачку, которая напоминает ему соседскую Лирку, спаниеля. С Лиркой у него дружба.
— Покажи собач… Ой, да ты у нас прелесть! Петя, ты видел? — восхищается хозяйка. — Нет, подумай только, все понимает! Наверно, он понимает каждое мое слово.
— Я думаю, ты преувеличиваешь. Словно он твой ребенок, — не без юмора возражает Петя.
Мамай улавливает в голосе хозяина веселые нотки и тоже улыбается, раскрывая рот.
— Петя! Ты видишь? Ты только взгляни на эту ухмыляющуюся рожицу! — всплескивает руками жена.
Но Мамай не тщеславен. Книга надоела. На балконе стол накрыт клеенкой, и Мамаю хочется ее погрызть. Он уже оскаливает зубы, но его начинают уговаривать.
— Петя, послушай, что я сейчас скажу Мамаю. Мамай, голубчик! Ты ведь не хочешь меня огорчить? Послушай меня, маленький. Ну погляди на меня. Вот так.
Мамай останавливает на ней нежный невинный взгляд.
— Ты ведь все понимаешь, и ты у нас хороший. Ты видишь, ни Петя, ни я не грызем клеенку. Она невкусная. Но дело не в этом. Люди умны и не грызут ни клеенок, ни скатертей, ни ботинок. Ты хочешь быть умным, как люди? Тогда гляди на них и поступай, как они. Вот погляди на Петю (Мамай переводит взгляд на хозяина, на его блестящие и такие заманчивые очки). Бери с него пример.
Очки трогать не следует. За это сажают в клетку. Но, услышав слово «бери», Мамай радостно вскакивает, хозяин кричит, а очки перекочевывают на нос шимпанзе.
— Петя, прошу, не отнимай у него очки! Или будет истерика. Дай мне закончить. Я попробую его уговорить. Слушай, Мамаюшка, погляди мне в глаза внимательней.
Мамай глядит на нее сквозь очки. Ее лицо теперь непривычно расплывчато. Это удивляет и забавляет Мамая.
— Послушай дальше. То, что ты сделал, — нехорошо. Но ты сделал только то, что делает Петя, — надел очки. Ты взял с него пример. Ты не совсем верно понял меня. Но такие тонкости тебе пока не под силу. Зато пообещай мне, что ничего не будешь грызть без разрешения. Ну кивни мне головой. Вот так, как я.
Мамай кивает.
— Очень хорошо! Таким я тебя люблю и буду любить.
Мамай чувствует: им очень довольны. Что бы еще такое выкинуть?
Запрокинув голову, шимпанзе быстро выгрызает в клеенке дырку.
Вслед за тем он вскакивает в испуге, дрожа телом и распушив бакены, потрясенный неистовым Петиным хохотом.
Остаток вечера между хозяином и хозяйкой идет спор.
— Ты считаешь его умней ребенка! — горячится хозяин. Много ли понимает ребенок его, младенческого, возраста? Кроме того, ты слишком с ним сюсюкаешься. Но он не девчонка, и дай мне срок, я воспитаю из него парня!
Мамай некоторое время глядит на них, не двигаясь. Но он не любит споров, чувствуя, что при этом спорящие сердятся, и сам начинает злиться.
Конечно, он всегда на стороне женщины.
Недолго думая, Мамай подскакивает к хозяину, который размахивает руками, и крепко кусает его за руку…
Такие сцены бывали редко.
Чаще всего хозяин и хозяйка мирно беседовали о чем-то своем. Иногда женщина подшучивала над мужем, называя его чересчур ученым, а Петя рассказывал.
— Вспомнил, что приснилось: как будто поехали всем институтом отдыхать в санаторий, и надо было на это писать рецензию…
Мамай слушал их краем уха, понимал, что им весело, но у него были свои занятия. Обхватив пальцами перильце балкона, он наблюдал жизнь квартала. Внизу на зеленой ткани газонов белела сеть тропинок, точно морщины на Мамаевой ладони. Бегали дети, кошки, прыгали воробьи. Вдали проезжали машины — непонятные и очень скучные существа. Темнело. Дети откликались на зов женщин и уходили в дома. В домах люди жили в больших стеклянных банках, и, когда внутри банок гас свет, наступала пора идти в клетку. Вот почему Мамай обеспокоенно следил, много ли в соседнем доме потушенных и освещенных банок.
Иногда внизу на траве появлялась веселая и добрая Лирка, сопровождаемая человеком с усами и бородкой, который первый раз представился Мамаю так:
— Дед Сергей, персональный пенсионер.
Незнакомых Мамай недолюбливал, но дед Сергей ему понравился, почти как Лирка.
А Лирка была просто прелесть.
Во-первых, нос у нее был башмачком. Точь-в-точь таким башмачком, как в книжке с картинками. Затем Лирка пленяла чудесной длинной волнистой шерстью, искаться в которой было одно удовольствие. Шерсть была пестрая, где темная, где светлая.
А уши! Это было что-то необыкновенное! Такие большущие, мягкие, они походили на распущенные, достающие до плеч крылья волос у Мамаевой хозяйки! И когда Лирка носилась с Мамаем наперегонки, уши ее разлетались в стороны, тоже как женские волосы. Лирка никогда не лаяла и не пугала своим лаем обезьяну. Словом, она была прекрасным товарищем по играм и лучше всех после хозяйки и хозяина.
Жила Лирка балконом ниже, и, когда Мамай слышал клацканье ее когтей по порогу балкона, он начинал возбужденно ахать и свешивать вниз голову, а Лирка, увидев его, подпрыгивала кверху, тихонько повизгивала и трясла ушами.
Ее хозяин иногда на целый день уходил куда-то, и тогда Лирка сидела на балконе. Однажды дед Сергей не вернулся, и это вызвало беспокойство обезьяньей хозяйки и хозяина. Они стали часто повторять имя деда и Лирки:
— Дед в больнице. Пошел по общественным делам — и вдруг такое. И ключей не оставил. Что делать с Лиркой?
Выход нашли: взяли старую кастрюльку, налили в нее супа, наложили костей и на веревке спустили еду собаке. Мамай суетился вместе с хозяевами и не успокоился, пока ему не дали подержать в зубах конец веревки.
На следующий день хозяйка долго не возвращалась в квартиру. Вечером хозяин вывел Мамая на балкон, привязал поводок ошейника к решетке и сказал обезьяне:
— Ты тут погуляй, а мне надо помыться. И доклад подрепетировать.
И ушел, забыв закрыть балконную дверь в кухню.
Оставшись один, Мамай обследовал ящик стола, стоявшего на балконе. Пробки, бечевки, шурупы — все это он вытащил и кое-что запихал в рот, чтобы пополнить свой тайничок за шкафом. Он так увлекся, что внезапно раздавшийся внизу вой пронзил его током и показался страшен, как рычание. Шимпанзе спрятался под столом. Немного спустя вой повторился, но вызвал у обезьяны уже не страх, а догадку. Голос был знакомый. В груди Мамая шевельнулось сочувствие. Он вылез из-под стола и снова прислушался. Вой раздавался совсем близко. Мамай глянул с балкона вниз. Ну конечно, это выла его любимая Лирка. Мамай обеспокоенно ухнул и выкрикнул воинственное «ках! ка!», ища глазами Лиркиного обидчика. Но обидчика нигде не было. Возможно, что враг убежал, укусив Лирку, или же, испуганный криками Мамая, спрятался. Во всяком случае, теперь ему несдобровать. И Лирка это поняла — она перестала выть и только тихо, жалобно скулила, поглядывая на обезьяну и виляя хвостом.
Что-то подсказывало шимпанзе, что Лирку надо утешить. Но как? Чем? Несколько секунд Мамай глядел на нее, почесывая голову и сильно оттопырив губы.