Там, на поляне, коричневая собака не знала, как относиться к происходящему. К беде ли, к добру, но что-то менялось. Эти люди выглядели по-другому, пахли по-другому и говорили по-другому, чем те, кого она знала. Она бегала туда-обратно, наблюдая за тем, как люди приходили и уходили. Они выходили из-за деревьев, шли мимо клеток. И мимо сараев. Мимо мест, о которых она имела лишь смутное представление, но хоть какое-то. Они шли мимо дома и грузовиков с мигающими фарами в мир, о котором она ничего не знала, но с которым ей предстояло скоро встретиться.
Пока одни полицейские занимались собаками, Бринкман с другими подошел к сараям. Хотя он прошелся по ним еще раньше, сейчас предстояло произвести тщательный осмотр.
Они открыли первый сарай, небольшую постройку слева. Дверь со скрипом отворилась, сарай осветили. В нем находились приспособления для натаскивания собак: ремни для вейт-пуллинга, беговая дорожка, три тренажера, подъемный блок, какой-то шест с петлей. Бринкман присмотрелся. Он узнал кое-какие из этих предметов. Он конфисковал их у Бенни Батса семь лет назад.
Второй сарай поражал безукоризненной чистотой. Он был стерильным настолько, насколько может быть стерильным импровизированный лазарет в лесной глуши. Вдоль стены тянулись полки со шприцами и медикаментами, а на полу стояли клетки из нержавейки. Здесь были различные лекарства, обезболивающие, бинты, шины. Третий сарай представлял собой нечто вроде послеоперационной палаты, уставленный рядами клеток, в которых собаки находились во время лечения после боев или после родов. В одной из клеток, высунув язык, лежала недавно родившая сука, однако щенков нигде не было видно.
Полицейские направились к самому большому, двухэтажному, сараю. У стены была свалена огромная гора пакетов собачьего корма «Блэк Голд Премиум». Их количество впечатляло — компания покупала по восемьдесят мешков за один раз в Клубе Сэма. На каждом мешке под названием стояли слова «Корм для активной деятельности». Рядом виднелись ведерки с белковым порошком, гемоглобином и другими веществами, повышающими активность. К балке были подвешены весы, рядом лежали палки, чтобы держать рот собаки открытым, и стояло специальное приспособление для фиксирования суки во время вязки. Около сарая один из полицейских наткнулся на частично сожженный ковер, лежащий в большой бочке, а внутри стояли свернутые в рулоны куски коврового покрытия.
Брауни подвел их к свисавшему сверху канату. Они потянули за канат, и вниз опустилась лестница. Полицейские начали взбираться наверх. Для собак лестница была слишком крутой, но их могли заносить на второй этаж на руках. На чердаке они увидели пустую комнату. Один из полицейских обнаружил выключатель и повернул его. Комнату залил яркий свет. Когда глаза привыкли к освещению, у присутствующих появилось ощущение, что они попали в другой, сюрреалистический мир, в комнате воцарилось гнетущее молчание.
Вдоль одной стены стояли пустые молочные пакеты, а в углу свалены пустые деревянные поддоны. В комнате также был кондиционер, радиоприемник и несколько стульев. Позднее они поймут, что стены ринга были съемными и в перерывах между боями хранились отдельно, для конспирации. Как эти стены монтировались, догадаться не составляло труда. На полу угадывались контуры квадрата примерно шестнадцать на шестнадцать футов. Почти повсюду — на полу и стенах — виднелись темные пятна и небольшие бесцветные дуги. Что это — было понятно без всякого лабораторного анализа. Это были пятна крови.
Пока продолжался осмотр, один из полицейских увидел на подоконнике белый блестящий предмет. Они подошли поближе и содрогнулись — перед ними лежал собачий зуб.
7
Фургон слегка накреняется, затем несколько раз подпрыгивает на кочках, проезжая по двору на подъездную дорожку. Наконец кабину наполняет звук шуршащих о дорожное покрытие шин. Собаки в фургоне смотрят на качающуюся поверхность под ними и лают. Одни растопыривают лапы, чтобы сохранить равновесие, другие ложатся на пол клетки. Одну-двух собак охватывает ужас.
Коричневую собаку волнует и пугает покачивание фургона. Само состояние движения нервирует и лишает ее уверенности. Она родилась на этой земле и всю жизнь провела на этой поляне. Здесь ей знакомы все запахи, и каждый день не сулит ничего неизвестного. Звук появляющегося из-за деревьев внедорожника. Небо над головой и лай соседей. Здесь ей знакомы все дуновения воздуха.
А сейчас она заперта в ограниченном пространстве, наполненном незнакомыми запахами. Лишь запах других собак немного успокаивает. Их лай усиливают металлические стенки фургона, он режет уши. Какое облегчение, когда лай, наконец, стихает — собаки свыкаются с движением.
Они направляются в приют для животных округа Сассекс, где проведут то время, пока будет решаться их судьба. Девятнадцать из пятидесяти одного питбуля Вика примет Сассекс, остальных распределят по другим приютам: тринадцать в округ Сарри, десять в Чесапик, пять в Саффолк, три в Вирджиния-Бич, одного в Хоупуэлл.
Тридцать пять миль от Мунлайт-роуд до округа Сассекс кажутся коричневой собаке вечностью, но вот, наконец, фургон сворачивает на гравийную дорогу. Стук гравия о шины вызывает еще один взрыв лая, но он длится недолго. Дорога приводит к стоянке, заполненной школьными автобусами и старыми полицейскими машинами. По одну сторону лежит поле, по другую роща. Здание приюта новое, обшитое желтым алюминиевым сайдингом с белой отделкой. Оно окружено восьмифутовым забором с колючей проволокой поверху.
Клетки выгружают из фургона и вносят в здание. Коричневая собака переступает лапами, ожидая, когда придет очередь ее клетки. Она мечется в тесной клетке и боязливо принюхивается. Она тявкает.
Наконец к ней подходит человек и берется за клетку. Клетка приходит в движение, и собаку охватывает ужас. Она поджимает хвост и припадает к земле. Клетку поднимают, и собака оказывается в воздухе. Над ней деревья, облака и синее вечернее небо. Воздух пахнет щебенкой, бензином, а еще нагретой пылью и деревьями, растущими вокруг. Собака в последний раз втягивает носом воздух и поворачивается к двери, темнеющей сбоку здания, которое ей видно сквозь прутья клетки. Если бы она знала, как нескоро из него выйдет, то в тот миг постаралась бы увидеть что-нибудь еще.
Наутро коричневая собака проснулась в конуре площадью четыре на шесть футов, сделанной из шлакоблоков. К дверце прикреплена бумажка, на которой среди прочего значилось ее имя — Сассекс 2602.
Здание приюта построено совсем недавно, и собаки Вика стали его первыми обитателями. Загоны для собак расположены в два уровня и три ряда. Коричневая собака узнает знакомых собак по соседству, но не всех. Ей хочется подойти к одной из них, суке почти такого же окраса, но немного крупнее, чем она сама. Однако приблизиться к той, другой, собаке она не может. Она вообще не может ни к чему приблизиться.
Четыре небольших окошка пропускают внутрь немного естественного света, который, впрочем, забивает желтоватое искусственное освещение, отражающееся от светлых стен. Вентиляторы под потолком еле двигаются. Сводчатая алюминиевая крыша и голые стены отражают шум, который разносится по помещению, словно по пустой бочке.
Жужжание кондиционеров, охлаждающих помещение, становится слышным, лишь когда стихает собачий лай. Но он ни на минуту не стихает. Собаки лают не переставая с той самой минуты, когда они здесь оказались. Когда их вынимают из переносных клеток, они лают потому, что лишились маленькой безопасной территории. Когда их ведут в конуру, они лают оттого, что вновь оказались в плену. Они лают оттого, что вокруг суета. Они лают на полицейских, которые вносят и уносят клетки. Они лают потому, что голодны и испытывают жажду. Наевшись и напившись, они начинают лаять с удвоенной энергией.
Когда суета вокруг затихает, они лают на соседей, которые находятся в непривычной близи, однако по-прежнему недосягаемы. Они лают, когда за окном и в помещении темнеет. Они лают потому, что на цементном полу холодно, а спать на подстилках — металлических или пластиковых каркасах, покрытых материей, — они не умеют. Они лают, осознав, что выбора у них нет. Они лают и лают.
Ночью на какое-то время все успокаиваются, и наступает тишина, которую вскоре нарушает лай какого-нибудь пса, который, проснувшись, не может понять, где находится, куда делись знакомые запахи, луна и звезды над головой.
Утром, когда помещение наполняется светом, собаки вновь лают. Все вокруг странное и незнакомое. Они скребутся и смотрят сквозь решетку. Что же теперь будет? Кто к ним придет? Покормят ли их? Новизна и неопределенность нервирует их, и они лают.
Коричневая собака испытывает те же чувства и временами присоединяется к общему хору. Она нюхает твердый и холодный пол, который пахнет миллионом разных вещей — краской, мылом, людьми. Ей нужно справить нужду, но она не знает где. Она привыкла делать это на мягкой земле, найдя подходящее место и потом забросав следы землей.
На поляне, привязанная к автомобильной оси, она обычно выбирала для этой цели несколько мест. Как можно дальше от конуры. Здесь таких мест не было. Инстинкт, выработанный тысячелетиями и ставший второй натурой, не позволяет ей делать это там, где она ест и спит. Она мечется по клетке, принюхиваясь и высматривая выход. Она смотрит на окна, откуда падает свет, чувствует едва уловимые запахи улицы, идущие от вентиляторов, и тихо скулит. Она ждет. Она надеется, что ее выведут на улицу.
Многие собаки уже подняли лапы, чтобы пометить свое пространство, придать ему свой запах, заявить себя его хозяевами. Результат «вылился» в лужи на полу. И не только лужи, что вызвало новые приступы лая. Теперь они лают, оттого, что вынуждены ходить и сидеть среди собственных луж и куч.
Коричневая собака не может, больше терпеть. Отойдя в дальний угол, она облегчается. Затем она отходит в противоположный угол и, покрутившись, укладывается. Лай вокруг накрывает ее.
С улицы доносится звук шагов по гравию. Коричневая собака вскакивает. Остальные собаки тоже. Они лают на звуки и лают на тишину. Слышен поворот ключа во входной двери. В коридоре раздаются шаги, но никто к ним не входит. Входные двери открываются и закрываются. Собаки лают и мечутся. Некоторые встают на задние лапы, опираясь передними о решетку.
Наконец дверь распахивается. В помещение входит человек, собаки лают, виляют хвостами, дрожат от нетерпения. Человек скрывается, но через секунду вновь появляется, таща за собой шланг. Он надевает на шланг насадку и начинает поливать помещение водой. Он идет по рядам и смывает то, что есть на полу в каждом отсеке, в дренажную канаву и дальше, на улицу. Некоторые собаки стараются укусить струю воды, другие прячутся, а есть и такие, которые явно не знают, как себя вести. Но каждая лает.
У них снова чистые клетки, но все в них мокрое. Пол мокрый, и подстилки тоже мокрые. Собаки стоят, стараясь не наступать в воду. Тем временем человек обходит клетки, наливает каждой собаке свежую воду и кладет в миску еду. Коричневая собака ест. Все собаки едят, и в течение нескольких минут в наступившей тишине слышно только их чавканье.
Когда они наедаются, человека уже нет и дверь опять закрыта. После еды собаки немного успокаиваются — ложатся или садятся в загонах. Некоторые мечутся. Хорошо, когда на шее нет тяжелой цепи, но нет ни птиц, ни бабочек, за которыми можно гоняться. Нет ни травки пожевать, ни камушков погрызть. Нет круга в пыли, по которому можно бесконечно бегать.
Коричневая собака, Сассекс 2602, сидит, а ее ухо торчит, словно вопросительный знак. Человек приходил и принес еды, но вернется ли он и когда? А что дальше? Эта комната станет их последним пристанищем? Ее обуревает страх и неуверенность, к которым присоединяется скука. Коричневая собака начинает лаять. Они все лают.
8
27 апреля 2007 года, в пятницу, спустя два дня после налета на Мунлайт-роуд, 1915, Майкл Вик присутствовал на официальном мероприятии, проводимом перед принятием игроков в НФЛ, которое должно состояться на следующий день. Он впервые появился на публике после того, как стала известна история с собаками, и от него потребовали объяснений.
— Я не бываю в этом доме, — заявил Вик, — в нем живут члены моей семьи и двоюродный брат. Они занимались не тем, чем надо. Почему отвечать за это должен я? Если меня там не было, откуда мне знать, что там происходило? Теперь я понял, что нужно пристальнее присматриваться к тем, о ком я забочусь. Когда заваривается каша, люди норовят сделать тебя крайним. Это послужит мне уроком.
Джим Кнорр не присутствовал на этом приеме. Он расследовал случаи петушиных боев в округе Пейдж, штат Вирджиния. Однако в тот же день он получил сообщение на свой телефон. Билл Бринкман написал: «Позвони мне. Это касается Вика».
В понедельник утром по телефону они договорились встретиться через неделю в доме у Бринкмана. Когда Кнорр приехал в округ Сарри, Бринкман повез его к дому Вика, рассказывая о прошедшем рейде и о том, что они тогда обнаружили. Затем друзья зашли в итальянский ресторанчик «У Анны» в Смитфилде, и Бринкман ввел Кнорра в курс дела.
В ходе обыска они обнаружили массу улик, однако не все было так просто. Во-первых, они нашли собак. Во-вторых, тренажеры, медикаменты и прочее. Были взяты пробы пятен на полу и стенах большого сарая, которые, вероятнее всего, представляли собой следы крови, однако Бринкман не знал, куда их можно отправить на экспертизу. Один из местных жителей, находящихся в тюрьме, сообщил им, что перед тем, как его арестовали, он устраивал и принимал участие в собачьих боях с питомником «Бэд-Ньюз» вместе с Виком. Нужно было обязательно с ним встретиться.
И, наконец, самым важным звеном был Брауни. Бринкман чувствовал, что старик рассказал им далеко не все, что знал, но он был твердым орешком. У Брауни не было постоянного места жительства, он кочевал по ночлежкам, друзьям и родственникам, перебиваясь случайными заработками в городе. То угрюмый и замкнутый, то, наоборот, излишне возбужденный, он цедил информацию по каплям, то утверждая, что ничего больше не знает, то разражаясь потоком слов.
Несмотря на такие перепады настроения, Бринкман не сомневался, что Брауни хочет рассказать правду. Мести он не боялся. Однако он опасался, что старик либо уйдет куда-нибудь бродяжничать, либо кто-нибудь убедит его не раскрывать то, что он видел и слышал на Мунлайт-роуд, 1915. Бринкман считал, что Брауни нужно на некоторое время поместить в безопасное место, предпочтительнее за пределами округа Сарри.
Дело было масштабное и запутанное, и Бринкман боялся, что в Сарри не найдется достаточного количества специалистов, чтобы довести расследование до конца. Сам он частенько работал в одиночку или прибегал к помощи полиции штата, не доверяя тем, кто его окружал. За годы работы у него даже выработалась привычка хранить собранные в ходе расследования доказательства под замком в ящике своего стола или в машине из опасения, что они могут попасть к кому-то в руки.
Он чувствовал, что не все в округе Сарри считают, что Майкла Вика нужно преследовать по закону. Возможность обыскать дом Вика возникла неожиданно, и так же быстро без обычной волокиты согласования между местным полицейским начальством был подписан ордер на обыск. Когда Бринкман в первый раз позвонил по телефону из дома Вика и попросил прислать еще людей для полномасштабного расследования, офицер, принимавший звонок, сказал:
— У вас там и так куча народа слоняется.
Вечером Бринкман, стоя вместе с другими полицейскими и наблюдая, как выводят собак, громко заметил:
— За это расследование я вылечу с работы.
Несложно было понять, откуда исходит неудовольствие. Позднее в интервью «Вирджиния Пайлот» Бринкман утверждал, что через несколько дней после обыска его шеф, шериф Харолд Браун, сказал ему, что прокурор Джералд Пойнтдекстер, представляющий штат Вирджиния в округе Сарри, недоволен им. Вскоре после этого Бринкмана вызвали на встречу с Пойнтдекстером, который когда-то представлял Майкла Бодди в деле о вождении в нетрезвом виде. Бринкман уже сталкивался с Пойнтдекстером.