— Мне, между прочим, пришлось Наташу успокаивать. Минут сорок плакала бедняжка. Ей все эти твои менты-кранты хуже горькой редьки. И мне тоже. Нет, не стал я говорить им про твоего Бабушкина. Конечно, я не дурак, иначе ты бы сам давно уже давал показания. Что я им рассказал? Что в хорошей империи нет новостей. Да, в нашей империи. Нет, не в больнице, а в стране. Я маммолог, забыл? Что я могу рассказать об огнестрельных ранениях? И зачем я вообще с тобой связался… Надо к тебе Шиза подослать. С ним вы быстро общий язык найдете. Будет тебе мстя.
Следующим утром полиция заявилась в школу, перед этим успев посетить также местный колледж, а также опросить около ста жильцов окрестных домов, которые могли выступить в роли свидетелей. И лишь потом, помучив до кучи еще и школьников с учителями, служители правопорядка отправились непосредственно на место происшествия. Невольно назревал вопрос с подвохом: что мешало провести дознание «по горячим следам» еще в субботу, когда на улице творился снежный ад? По телеку рассказали, что оперативные действия были начаты немедленно, однако непогода препятствовала работе опергруппы, сбору улик, и вообще «все так неудачно складывается…» Но метель утихла еще вечером в воскресенье, после чего дяденьки в погонах отправились… допрашивать потерпевших и свидетелей! То есть, не сразу, а когда произошедшее уже малость поистерлось в сознании. Не говоря уже о лицах. Примет ли суд, буде он состоится, подобные улики? Я изучал криминалистику и прекрасно знаю, что чем дальше событие и его воспроизведение в памяти разнесены друг от друга по временной шкале, тем более искаженными оказываются запечатленные воспоминания. И тем проще внушить наблюдателю, что на самом деле все было совсем не так. Нет, конечно же я не хочу каким-либо образом очернять работу следствия, но против фактов тоже не попрешь.
Второй значимый момент: практически полное отсутствие видеозаписей! Нет, роликами с расползающимся над городом огромным облаком черного дыма интернет был забит под завязку. Лично я нашел не меньше трех десятков. Но все эти записи были сделаны на значительном удалении от эпицентра событий — с балконов и с крыш домов, — в то время, как записей «из толпы», которые могли бы хоть что-нибудь прояснить, как назло, не оказалось ни одной. Объяснялось это просто: люди в масках жестко, а порой даже жестоко пресекали любые попытки запечатлеть их. Они вырывали из рук и разбивали любую технику, которая могла зафиксировать творящийся бедлам. Под раскопанным снегом следователи обнаружили полторы сотни разбитых мобильных телефонов, четыре десятка искуроченных фотоаппаратов и девять автомобильных видео регистратов, выдернутых из оказавшихся поблизости машин. Сейчас записи с них пытаются восстановить, но «сами понимаете, техника двое суток пролежала на морозе, под снегом…» Это какой-то полковник местной газете интервью давал, мне Валерия Степановна вслух зачитала. Умнички они, ничего не скажешь.
Далее. Трасологический анализ пуль в телах жертв и «жертв». Да они, как минимум, должны были выйти на меня! Моя пуля и моего же официально зарегистрированного травматического пистолета была извлечена из ноги мною же подстреленного подростка! И никакой реакции, никакого внимания к моей скромной персоне! Специально озадачившись этим вопросом — как-никак, могут ведь и нагрянуть, лучше заранее приготовиться к проблемам, — я позвонил знакомому в Москву, и тот сообщил мне, что к ним материалы по «важнейшему делу на государственном контроле» (это выдержка из другого интервью) не поступали. Значит, ими занимается местная криминалистическая лаборатория. Только занимается ли? Ко мне так никто и не пришел, чему я, честно говоря, был только рад.
Ну, и как их всех после этого назвать? Очевидно же, что никто ничего не хочет расследовать! Яна была совершенно права. Следователи не найдут ни единой улики, ни единого человека. Потому что не хотят искать. И мне с моей информацией о Бабушкине там делать нечего: я только бессмысленно подставлю сам себя.
Определившись со своей позицией, я спокойно вернулся к работе.
Весь вторник провел в библиотеке, переделывал учебный план. Вечером встретился с Сонечкой: мы сходили в кафе, перекусили, после чего пошли гулять на берег Волги. Сонечка тоже стала свидетельницей беспорядков, была у монастыря в субботу, однако быстро ретировалась и потому не пострадала.
— А вот молодому человеку моему фингал поставили, — пожаловалась она. — Теперь он ходит злой, как собака. И костяшки на пальцах сбиты…
— Он опять в ночную смену сегодня? — на всякий случай уточнил я. Встречаться со злым, «как собака», бойфрендом коллеги в мои планы не входило. Пусть даже мы с его девушкой просто общаемся, и ничего более.
— Да ну его, — отмахнулась Сонечка. — Я сама обиделась. Когда увидела, что там затевается, говорю ему, мол, пойдем домой. А он посмеялся, сказал, если боюсь, могу идти, а ему тут весело. Так я и не переубедила его, ушла одна. А он теперь сердится. Сам получил и сам сердится!
Рассказ о сбитых костяшках навел меня на мысль, что Артем Бабушкин мог оказаться не единственным зачинщиком беспорядков, загремевшим в больницу наравне с добропорядочными гражданами. Но мысль так и осталась всего лишь мыслью.
Сонечка, между тем, продолжила.
— Мы сначала втроем хотели пойти. С Таней Кавериной. Помнишь ее? Она тоже в школе работает.
— Учительница математики? — уточнил я. — Как же, помню. Мы с ней, кстати, утром в субботу в школе пересеклись. Аккурат перед этой самой ерундой.
— Да? — тон моей собеседницы вдруг как-то резко переменился. — И какой она была?
— Она? Да не знаю… — растерялся я. — Нормальной была.
— Улыбалась?
— Да, улыбалась. Настроение у нее хорошее было. Мы еще поболтали немного на крыльце.
— Понятно…
— Что-то не так?
— Нет, нет, — поспешно ответила моя спутница. — Не подумай, я не допрашиваю, просто… С субботы она сама не своя.
— С субботы каждый второй сам не свой, — невесело заметил я. — Она не попала под раздачу?
— Да в том-то и дело, что нет. Мы договорились вместе пойти на этот чертов «праздник», и все было хорошо, но потом она позвонила и сказала, что сегодня не сможет, и чтобы мы ее не ждали. Сразу после ее звонка начался ужас, стало не до Тани. Но в понедельник мы виделись с ней и… На ней лица нет. Я спрашивала, в чем дело, но она не отвечает. Танька обычно веселая, болтушка страшная, еще больше, чем я — а тут сидит, молчит, отвечает невпопад. Костя, жених ее, тоже не знает, в чем дело. Весь извелся уже. Вот что могло с человеком случиться?
— Да разное могло, — пожал я плечами. — Жизнь такая штука: сейчас смеемся, через минуту плачем. Тем более, в свете последних событий… Может, не ее саму, так кого-нибудь из близких зацепило.
— Да нет, — Сонечка остановилась и, облокотившись на перила, задумчиво смотрела на темнеющий горизонт. — Костик говорит, все нормально.
— Ну, Костик может не знать всего. Женское сердце — загадка. Тебе ли не знать.
— Тут ты прав, — улыбнулась она. — Я вот в свое сердце никого не пускаю.
— Даже Славу?
Славой звали его парня.
— Конечно, — серьезно подтвердила Соня. — Он же не знает про тебя. И еще о… Ну, да это не важно. Проводишь меня домой?
Разговор о Татьяне так и почил бы на задворках моей памяти, если бы на следующее утро, заглянув в школу, я не столкнулся с ней нос к носу возле дверей в учительскую.
— Благодарю, — только и сказала она, когда я остановился, чтобы придержать дверь и пропустить представительницу слабого пола вперед.
— О, Филипп Анатольевич! — радостно замахал руками трудовик, стоило мне вслед за Татьяной переступить порог. — Мы тут с коллегами хотели уточнить, когда вам будет удобно посетить наш скромный банкет в вашу честь?
Я замер в растерянности.
— Ваш банкет? В мою честь?
— Ну да, — подтвердила полнотелая ОБЖшница. — Мы подумали, раз уж у вас нет времени, чтобы полноценно влиться в коллектив, мы вам поможем.
— В эту пятницу сразу после седьмого урока вас устроит? — нарочито услужливо поинтересовалась учительница физкультуры, высокая женщина в спортивном костюме желтого цвета и с такими же желтыми глазами.
— Да… Вполне… — я почувствовал, что наливаюсь краской под самую макушку. — Спасибо… Так вышло… Я бы сам… Не стоило себя утруждать…
— Да ладно, — проходя мимо, трудовик так смачно хлопнул меня по плечу, что я чуть было не потерял равновесие. — Нам не трудно для хорошего-то человека.
— Спасибо…
— Ты не стесняйся, подходи. Всегда поможем. Всегда рады!
Вслед за трудовиком ушли и остальные учителя. Остались только мы с Татьяной.
— Они это всерьез или с иронией? — спросил я у нее, но ответа не дождался: девушка уже присела на диванчик в углу и сейчас была погружена чтение чьей-то тетради.
Или делала вид, что погружена.
Поскольку я пришел к Елене, а у нее сейчас был урок, мне ничего не оставалось, кроме как дожидаться здесь. А потому я плюхнулся на диван напротив и, положив ногу на ногу, уткнулся взглядом в циферблат висевших над головой Татьяны настенных часов. Часы показывали половину двенадцатого.
— Что, простите? — учительница вдруг прервала свое чтение и посмотрела на меня. — Вы что-то говорили?
— Да, говорил, — не отрываясь от созерцания часов, ответил я. — Правда, это было четыре минуты назад.
— Ох, простите еще раз, — она закрыла тетрадь и стала теребить ее в руках. — Я какая-то рассеянная сегодня.
— Что-то случилось?
— Да нет…
— Почему-то мне кажется, что вы сами не верите в то, что говорите. В субботу вы были намного веселее.
— Настроение имеет свойство меняться, — с внезапной сухостью в голосе заметила моя собеседница. — Уже одиннадцать тридцать? Мне пора.
— Это как-то связано с запиской? — бросил я вдогонку.
— С какой запиской? — она остановилась на полпути к двери, словно споткнувшись о край ковра.
Черт, а ведь брякнул наугад. Как бы теперь выкрутиться? Но раз уж сказал «А»…
— С той самой, что выпала из стопки ваших тетрадей в субботу утром. Которую я подал вам в гардеробе.
— Вы ее читали?!
Я наконец отвлекся от циферблата и взглянул на девушку. Действительно, совсем другой цвет лица, другая, более строгая одежда, другая манера держаться — все другое. Словно с момента нашей прошлой встречи она успела переболеть какой-то неприятной болезнью. Или потерять кого-то ей небезразличного. Побледнела, ссутулилась, под глазами пролегли небольшие, но заметные круги, которые не скрывал даже слой тональника.
— Нет, я ее не читал. Иначе не спрашивал бы, а утверждал. Что было в той записке? Дайте угадаю. Донос? Вы знаете кого-то из зачинщиков бесовской субботы? Знаете — и боитесь выдать его следствию.
Откуда родилась эта мысль? Как я осмелился ее озвучить? Зачем? Кто его знает. Секундный порыв, один из многих, которому Филипп Лазарев в итоге поддался, хотя изначального не хотел и противился изо всех сил. Чем меньше болтаешь, тем умнее кажешься окружающим. Но она, эта Таня… Видно же безо всяких линз: ее что-то гнетет. Что-то, почерпнутое из той самой записки. Которую я (я!) имел несчастье углядеть на полу.
Но ответ девушки ни единым словом не отражал того, что я ожидал услышать.
— Ничего более глупого мне в жизни не говорили, — с вызовом бросила Татьяна и, гордо вздернув нос, покинула учительскую.
Я остался со своим.
Глава XI: Младовские пещеры
Остаток рабочего дня был всецело посвящен подготовке к судебному заседанию, причем, подготовка выдалась настолько активной, что под вечер у многострадального Филиппа заболели глаза. Желая предоставить им небольшую передышку, а заодно и дать покой разбушевавшемуся желудку, я решил прогуляться до общажной кухоньки и сварганить себе что-нибудь на ужин в таком количестве, чтобы оставшегося хватило еще и на завтрак. А что, не готовить же каждую трапезу отдельно? Так и на более важные дела времени не хватит. На компьютерные игры, например.
Вообще, живя в режиме самообеспечения, я поневоле был вынужден вспоминать и применять на практике навыки, которые не раз выручали меня во времена моего полудобровольного заточения в Зуево. Кулинарные навыки, разумеется. Однако там на помощь всегда был готов прийти брат Андрей, прекрасно готовивший и даже не очень жадный в вопросах дележки приготовленного. А здесь же… Вроде, и не глухомань несусветная, и продуктовый магазин в трех шагах от общежития… Однако меню мое не отличалось оригинальностью и разнообразием. На завтрак яичница, омлет или просто бутеры с сыром. На обед сосиски-пельмени-блинчики — стандартный набор холостяка. Ужин чаще всего состоял из сладостей с чаем либо — крайне редко, — я варил себе супчик. Покупной, из пакетика.
Короче, паршивая диета, с какой стороны ни посмотри. Посидев на такой с месяцок, на ближайший год гарантированно отобьешь себе любое желание ругаться с женой.
Но вернемся к кухне. Как назло, в ней уже трапезничали немногие оставшиеся в общежитии студентки. Учитывая размеры помещения и плотно составленные столы, получалось довольно компактно — только-только протиснуться вдоль стенки до плиты и холодильника. Но все привыкли, никто не жаловался. Девчонки о чем-то увлеченно болтали, краем уха я успел уловить, что разговор идет о каком-то призрачном мальчике. Или о мальчике-призраке. С моим появлением разговор тут же затих.
— Добрый вечер, дамы, — вежливо поздоровался я, проходя к плите.
— Добрый вечер, — хором ответили дамы в количестве шести штук.
— О каком таком мальчике вы беседовали, если не секрет?
Будущие педагоги опасливо переглянулись между собой.
— О мальчике… — начала было одна из них, низенькая и худенькая, с маленькой родинкой на щеке. — Есть тут у нас один…
— Приятно слышать, что хоть кого-то не заботит бесовская суббота, — поддержал ее я, невольно перебив.
— Да мы уже устали от этой субботы… — вздохнула приятная миловидная девушка, выглядевшая несколько старше своих подружек. — Только и судачат, что о ней. Хочется уже чего-нибудь нового.
— Нового?
— Ну да. Какой-нибудь романтики.
Ее подружки весело захихикали, а мне в голову пришла другая мысль, еще дальше уводящая беседу от романтичного мальчика.
— А почему я никого из вас не видел в школе? У вас же практика сейчас, верно? Неужели вы все так дружно проигнорировали первую? Или это она вас проигнорировала?
— Скорее, второе, — фыркнула одна из девушек. — У нее свои есть практиканты, блатные. Мы для нее интереса не представляем.
— К счастью, — поддержала ее любительница романтики. — В городе есть другие школы. Где нормальные учителя. И ученики. А не рассадник криминала.
— Простите? — я так увлекся, что, зажигая плиту, слегка опалил руку зажигалкой. — Криминала?
— Конечно, — утвердительный кивок. — У меня в первой школе друг работает, так он каких только ужасов не рассказывал. И сам столько натерпелся… Те же громобои. Их главный, Елизаров — из вашей школы. И почти все их лидеры — тоже. Вы не знали?
— Догадывался… — холодная вода из-под крана приятно обволокла обожженную руку, я почувствовал, что теряю интерес к беседе. Проходили уже.
— Тогда вот вам и ответ на вопрос, почему мы там не преподаем! — подытожила студентка. — Давайте мы лучше про мальчика расскажем. Это интересней.
— А давайте, — с готовностью согласился я, откладывая в сторону полотенце.
Но сесть на единственный оставшийся свободным стул не успел.
— Лазарев тут? — в кухню заглянула дежурная по этажу, просканировала лица присутствующих и радостно оскалилась, остановившись на мне. — А, вот ты где. К тебе гость пришел, ждет у поста.
— Что за гость? — я замер в том нелепом положении, когда еще не сидишь, но уже и не совсем стоишь. — Я не жду гостей.
— Вот сам ему и скажешь, что не ждешь, — дежурная деловито втиснулась в оставшееся незанятым пространство кухни и бодро протолкалась к холодильнику. — А у меня ужин. Режим питания нарушать нель… Кто опять моё масло спионерил?! Лазарев, ты, что ли?! Девочки?