— Писала, — всхлипнула Соня. — Штук двадцать написала — он ни на одну не ответил. Если вчера я могла еще предположить, что он загулял… То сегодня уже не знаю, что думать.
— Но ты думаешь, с ним все в порядке?
— Не знаю… У нас маленький город, все про всех знают. Если бы что-нибудь случилось, мне бы уже позвонили. Но понимаешь, я очень боюсь, что он пошел в этот отряд самообороны, в эту дружину. После субботы он сам не свой стал. Ему тогда досталось, помнишь, я рассказывала? Так вот, мне кажется, он решил отомстить. И ждет выходных. Но громобои не дают пощады тем, кто сопротивляется. Может случиться что угодно, вплоть до стрельбы или поножовщины. А на полицию никакой надежды. В прошлый раз она даже не вмешалась. Вот почему мне надо найти его и вернуть. Прежде чем он наделает глупостей.
— Ясно…
Блин, и чем я могу здесь помочь? Прошвырнуться по местным подвалам, из которых каждый третий — подпольная качалка? Или самому начать названивать этому пропавшему Славе? «Здравствуйте, я тот парень, который пару раз гулял с вашей девушкой, пока вы были заняты неизвестно чем. Вас домой скоро ждать?» Спасибо, в проявлении суицидальных наклонностей я пока еще замечен не был. И вообще, если кто-то решится дать отпор громобоям, так я только за. Интересно будет на это посмотреть… Со стороны, разумеется. Мда… А я ведь обещал Вере приехать на выходные. Как же быть? Ладно, обойдутся без меня. К тому же, как показывает практика, если о планируемой публичной акции известно заранее, то едва ли что-нибудь действительно произойдет. Скорее всего, обычная дезинформация, нагнетание паники. Или попросту беспочвенные слухи. А Соне надо было идти в полицию, а не ко мне. В полиции ее, может, и пошлют, но ведь всегда можно обжаловать в вышестоящие инстанции… Ага, обжаловать… Едва ли она вообще знает, как правильно общаться с правоохранительными органами. А уж как заставить их работать… Идея! Надо пойти вместе с ней и написать заявление. Вот в чем я смогу помочь! Уж это всяко лучше, чем бродить ночью по улицам. Бинго, выход найден!
Зазвонил телефон.
— Сизов у тебя?
Это Лев.
— Нет, — на всякий случай я осмотрелся в комнате, чтобы окончательно убедиться в своей правоте, чем несколько смутил свою гостью. — Он сегодня не приходил.
— Твою дивизию, — охнул в трубке доктор. — Опять на Волгу убежал! С воспалением! Ну я его, когда поймаю… Так отделаю… Все его проблемы ему сразу покажутся раскрашенным воздухом…
— Помочь? — с надеждой спросил я, но Еремицкий уже бросил трубку. — Ладно, Сонечка, пошли.
— Куда? — тут же вскочила учительница.
— Куда-куда… Вестимо, куда. В полицию. Давненько я не бывал в полиции по своей воле.
Ну вот, Женька уже сбежал. Когда моя очередь?
В отделении нас, разумеется, никто не ждал. Дежурный лейтенант в пол-уха выслушал историю Сони и предсказуемо отказался принимать заявление. Кажется, он даже собирался нагрубить, но не успел: я демонстративно положил перед ним телефон с включенным диктофоном.
— Теперь можете говорить.
— Ааа… Эээ… Так нельзя! Уберите немедленно!
— Уберу, как только примите заявление о пропаже человека.
— Дык, с чего вы вообще решили, что он пропал?
Вот, уже некая конструктивность наметилась.
— Есть основания полагать.
— Какие основания?
— Это все будет указано в заявлении.
— Я не могу…
— Не можете отказать, совершенно верно.
— Ладно, пишите, — буркнул офицер. — Один хрен, начальство его завернет. До свидания, Серег.
Последние слова были обращены к проходившему мимо коллеге. Еще один полицейский Серега, машинально подумал я. Но тут мужчина поднял голову, и я узнал его.
— Капитан Лоенко! Добрый вечер.
— А, Лазарев, — капитан остановился и с некоторым подозрением оглядел всю представшую перед ним сцену. — Что вы здесь делаете?
— Пытаемся написать заявление о пропаже, — пожаловался я. — Но товарищ лейтенант не дает делу хода.
— Все я даю, — проворчал дежурный. — Вот, на, даже чистый листок даю. Ручка на столе есть, там же форма для заполнения.
— А кто пропал?
— Молодой человек моей подруги, — я указал на Соню. — Вот, ее.
— Понятно, — кивнул Лоенко. — Давно пропал?
— Вчера утром видела его последний раз, — ответила Сонечка, дежурно всхлипнув. — С тех пор ничего о нем не известно. Дома не ночевал, на работе не появлялся…
— Да, есть основания для беспокойства, — согласился капитан. — Сереж, прими у девушки заявление.
«И этот тоже, оказывается, Сережа. Нет, точно проклятие какое-то».
— Я уже принимаю, — выразил свое недовольство лейтенант. — Пишите, девушка.
— Лазарев, а с тобой я бы поговорить хотел. Поднимемся ко мне?
— Если это просьба, а не приказ, — осторожно ответил я. — То без проблем. Соня, товарищ лейтенант поможет тебе с заявлением. Я быстро. Без меня не уходи.
— Хорошо, — вздохнула та, принимая их рук офицера бланк заявления. — Куда я пойду… Что мне дома делать одной…
Мы же прошли в знакомый мне кабинет, где не так давно состоялась наша первая беседа.
— Ну и накурено у вас тут, — заметил я, с отвращением глядя на огромную пепельницу, утыканную окурками, словно морская мина.
— Работа вредная, — капитан жестом предложил мне сесть, сам разместился напротив. — Ну как, нашел что-нибудь?
— В смысле? — я аж опешил от его бесцеремонной прямолинейности.
Он бы еще спросил, когда я планирую детей заводить и в каком количестве!
— В смысле и есть, — Лоенко сделал вид, что его очень заинтересовала пылинка на лацкане кителя. — Ты же искал там у речки, вот я и спрашиваю: нашел или нет? Если ничего не нашел, так и скажи.
— Ничего не нашел, — послушно повторил я, не совсем понимая, к чему может привести данный разговор.
Капитан достал из кармана шоколадный батончик, развернул.
— Хочешь? Ну, как хочешь. Я тут почитал твое дело и понял, что ты парень нормальный. Не то, что местные. Я сам здесь лишь полгода — переехал из Вязьмы, к жене. У нас там тоже не праздник был — хватало всякой дряни по работе. Но здесь вообще беда. Одна история с коллекцией Юрьевских чего стоит. Да и бесовская суббота — мне чуть не прямым текстом запретили расследовать это дело. Ты ведь прекрасно понимаешь, что ноги растут из одного места. И тоже хочешь разобраться, ведь так?
К запаху сигарет присоединился запах шоколада.
— Не то, чтобы очень уж хочу, — спокойно ответил я. — Скорее праздное любопытство. И отсутствие высокоскоростного интернета, дабы было, чем заниматься по вечерам.
— А ты шутник, — одобрительно усмехнулся мой собеседник. — Тем не менее. Если ты поможешь мне, я буду очень благодарен.
«Из всех, с кем я за сегодняшний день имел счастье общаться, один Лев не стал просить помощи. Надо будет как-нибудь позвать его на кружку пива. Заслужил».
— Чем я могу помочь вам, товарищ капитан?
— Да ничем особенным. Просто смотри по сторонам. Будет что-нибудь интересное — скажи мне. Вместе обмозгуем, как быть. Понимаешь, ты здесь единственный приезжий, у тебя нет личной заинтересованности. Поэтому тебе можно доверять.
— Ах вот оно что… — догадался я. — Вы хотите завербовать меня в сексоты?
— Нет, что ты, — рассмеялся Лоенко. — Сексоты работают за деньги. Тебе же, я думаю, деньги не нужны.
— В России деньги нужны всем, — резонно возразил я.
— Ты же не как все. Ты другой.
Зря он это сказал. Слишком грубо подмазал. Фальшиво.
— Вы что, — я демонстративно откинулся на жесткую спинку стула и слегка прищурился. — Думаете, я идейный? Простите, но это не совсем так. Или было бы правильнее сказать, совсем не так. Я просто любопытный. Немного другой тип. Не настолько внушаемый, наивный и доверчивый. Мне не сложно было бы делиться с вами информацией, но… Сегодня днем я сам для себя решил, что все, происходящее здесь, меня не касается. Даже краешком. Громобои, пришлые, коллекции, пещеры, беспорядки, костры с костями… Нет, я лучше потом в газетах прочту, чем тут все закончилось. А сам доделаю свою работу и уеду. К жене. И помашу вам ручкой.
Лоенко чуть заметно улыбнулся. Одними лишь краешками губ.
— Прости, Филипп. Но ты уже влез. И газетами не отделаешься.
— И что? Как влез, так и вылезу. Уже вылез. Вот, нет меня там.
— Нет, — капитан поднялся с места, давая понять, что короткий разговор подошел к концу. — Ты и вправду не глупый и не доверчивый. Но наивный, как моя дочка. Тебя давно уже взяли на заметку: и мы, и они. Так что не мечтай о спокойной жизни. Пока ты здесь, тебя будет касаться все, что происходит в этом городе.
Я встал следом за ним, но уходить не спешил.
— С чего бы это вдруг?
Лоенко охотно ответил:
— А с того, что я так решил. И Гелик с Пледом тоже так решили. Знаешь таких?
— Знаю.
На самом деле, Гелика я лишь пару раз видел мельком, а о Пледе и вовсе услышал впервые. Чего от них можно ждать, я понятия не имел.
— Тогда какие вопросы? — капитан упер руки в бока.
— Теперь никаких. Никаких вопросов у меня нет.
Действительно, какие теперь могут быть вопросы. Мама дорогая…
Лоенко потянулся за служебной курткой, что висела на спинке его кресла.
— Заметь, я честен с тобой. Я сам назвал имена. Ладно, не имена — прозвища. Но за ними стоит кто-то еще. Кто-то, кого я не знаю. Кто-то, чей заказ они выполняют. Заказ с коллекцией. Они ее не для себя ищут, понимаешь? Если мы узнаем, для кого — нам будет проще. Намного проще.
— Если мне что-то станет известно, я непременно сообщу.
Искренности в этой фразе было ровно с горсть.
— Замечательно, — одобрил полицейский, набрасывая верхнюю одежду на плечи. — Ты хоть и наивный, но догадливый. А теперь учти: никакого снисхождения тебе от меня не будет. Думаешь, я дурак? Попадешься мне где угодно: в лесу ли, в поле — тут же окажешься здесь. В обезьяннике. За что — позже придумаю. Это в том случае, если я не услышу от тебя ничего полезного. Ах да, чуть не забыл. Травмат сдал.
— Не имеете права, — я почувствовал, как предательски подогнулись колени. — Это беспредел!
— Беспредел — в людей стрелять. Расскажу тебе еще историю напоследок. Мы проверили твоего Бабушкина. И знаешь, что? Он чист. Мало того, он нашел трех свидетелей, которые подтвердили, что правдивы его показания, а не то, что ты мне наплел. Так что, если не хочешь проходить у меня по сто одиннадцатой, ствол на базу. Или мне сообщить Бабушкину фамилию человека, который в него стрелял?
Мы стояли по разные стороны стола и сверлили друг друга взглядами: я — ненавидящим, он — изучающим. Но долго так продолжаться не могло. Он был прав, куда ни кинь. По крайней мере, с точки зрения гребаного закона, который наделил его полномочиями на правоту.
— Да подавитесь, — я обреченно швырнул на столешницу свое единственное оружие. — Если вам так легче жить. Не пугайтесь так, он не заряжен. Обойма в боковом кармашке. Все по закону.
— Да, так легче, — подтвердил Лоенко. — И не думай, что тебя кто-то всерьез опасается. Все, теперь свободен.
Спустившись вниз, я застал Сонечку сидящей на коленях у лейтенанта: они совместно писали заявление о пропаже Славы.
Глава XXI: 19:55
Холодный юго-восточный ветер налетает порывами, пробирает до дрожи. От него не спасают ни плотная ткань мундира, ни теплая шерстяная накидка, наброшенная на плечи. Лед. Я чувствую его дыхание, слышу его шепот. Он совсем близко, хоть и невидим, но ощутим. Огромный, титанический массив льда, скрытый за горизонтом, вот уже много веков он остужает этот богом забытый край. Солнце совсем не греет. Оно медленно клонится к закату: вечер вступает в свои права. Скоро, очень скоро станет темно, начнется ночь.
Но я не увижу этой ночи. Раньше, чем скроется за горизонтом последний луч дневного светила — я умру.
Меня зовут Крэдок. Сэр Кристофер Джордж Фрэнсис Морис Крэдок. Я родился ровно пятьдесят два года три месяца и двадцать девять дней тому назад. Пятьдесят два года — немалый возраст. Но много ли это? Едва ли. Мне и ста лет было бы мало. Когда чувствуешь вкус жизни, время летит незаметно. А я чувствую этот вкус. Большую часть жизни я провел вдали от дома: путешествовал, служил Отечеству, воевал. Не самая плохая жизнь, многие мальчишки мечтают о такой. И я мечтал. Но в придачу к такой жизни неплохо бы получить спокойную старость. Тихий домик в каком-нибудь западном графстве, молодая жена, дети, вкуки… Чтобы было тихо и размеренно, как всегда бывает в старой доброй Англии. Чтобы было время обдумать, осмыслить прожитое, написать скучные мемуары, поностальгировать с заехавшим в гости сослуживцем о прожитых годах. Только вот беда: мне не суждено дожить до старости. Мне не суждено дожить даже до завтрашнего дня. Только сегодня и только — до захода солнца. И окружающие меня люди — они тоже обречены. Все до единого. До единого. Все эти бравые парни. Бравые? Право, смешно называть их так. Большинство из них не должны были оказаться здесь, вместе со мной. Ни при каких обстоятельствах. Резервисты, новички, добровольцы…Они могли бы находиться сейчас где угодно: дома, с семьей, в угольной шахте, в бакалейной лавке, на почтовой станции. Где угодно. Однако судьба распорядилась иначе, и до ближайшей бакалейной лавки много-много сотен миль. А смерть уже совсем рядом.
На море сильное волнение. Баллов шесть, не меньше. Приходится держаться за поручни, чтобы сохранить равновесие и не опозориться перед подчиненными. Невыносимо ноет левое колено, сказывается старая травма. Но я держусь. Крейсер раскачивается, как безвольная консервная банка, его не спасают ни специальные «океанские» обводы корпуса, ни слаженный труд рулевой и машинной команд. Нижние орудийные казематы то и дело захлестывает ледяными брызгами. Как там прислуга у орудий, держится? Им сейчас куда хуже, чем мне. Глупостью было в такую погоду отправлять их на боевые посты. Они все равно не смогут стрелять. В момент максимального крена, стволы нижних шестидюймовок едва не касаются воды. С высоты ходового мостика пляшущие внизу буруны кажутся безмерно далекими, безобидными. Но вот нос судна вспарывает очередную набежавшую волну — и весь многотонный бронированный корпус мощно сотрясается, как боксер, принявший на блок всю силу удара соперника. Мачты вибрируют, из труб вырываются клубы густого угольного дыма, застилая пространство за кормой. Курс — зюйд.
Давно уже пробита боевая тревога, члены экипажа заняли свои места согласно боевому расписанию: в штурманской рубке, у орудий, в машинном отделении, в лазарете. Отшумел горн, стихла беготня и суета. Люди ждут. А где-то там, из-за глубин горизонта, на нас надвигается враг.
Броненосный крейсер «Гуд Хоуп». «Добрая Надежда». Хороший корабль. Еще совсем не старый, он, тем не менее, уже успел устареть морально и оказался вне Большого флота. Четырнадцать тысяч тонн водоизмещения, восемнадцать орудий главного калибра, экипаж — девятьсот человек. Грозный противник для любого в здешних водах. Для любого ли? Я уже знаю, что это не так.
Следом за флагманом идет «Монмут». Он тоже сильно страдает от боковой качки, и он точно также не сможет ввести в действия все свои пушки: орудия на нижней палубе нещадно заливает волнами. Но самое главное, «Монмут», как и «Гуд Хоуп», укомплектован резервистами — людьми, которые еще полгода назад и понятия не имели, что им предстоит воевать. За «Монмутом» тащится бесполезный «Отранто» — бывший лайнер, на который с началом войны установили несколько малокалиберных пушек и гордо поименовали получившееся недоразумение вспомогательным крейсером. А ведь у них даже хватило наглости тыкать меня носом, словно щенка, обмочившего хозяйские тапочки, и ласково приговаривать: смотри, Крэдок, мы заботимся о тебе, смотри, Крэдок, мы прислали подкрепление! Это его-то я должен считать подкреплением?! Этот металлолом?
Направленный в дозор «Глазго» просигналил, что видит противника. Офицеры радуются, они в предвкушении. Но оказалось, это совсем не тот противник, какого мы ожидали. То ли ирония судьбы, то ли спланированная ловушка: гнались за одним лишь «Лейпцигом», а встретили всю эскадру фон Шпее. Тысячи миль прошли немцы с северо-запада, на юго-восток, гонимые австралийским и японским флотами, пересекли весь Тихий океан, чтобы здесь, в самой дальней его точке, встретиться с англичанами. Если им удастся проскочить в Атлантику, все усилия, направленные на их поимку, окажутся напрасными. Но австралийцы сейчас далеко, и японцы тоже. Между фон Шпее и его свободой стоим только мы. Жалкие огрызки величайшего в мире флота, брошенные на убой в бессмысленной попытке остановить прорыв германской эскадры.