Неожиданным для Русанова оказалось содействие архангельской администрации, особенно на фоне неудачи в Геологическом комитете в Петербурге, где не разглядели будущего перспективного исследователя, приняв за выскочку с амбициями. В Архангельске же были традиционно заинтересованы в изучении своих полярных архипелагов, до которых просто не доходили руки. Там, как мы убедились, просто не хватало опытных кадров. Сам Русанов, по опыту общения с чиновниками в Орле и Вологде, любви к этому служилому племени не испытывал, и неожиданное гостеприимство как рядовых архангелогородцев (так традиционно именуют себя жители столицы Поморья), так и представителей местной администрации произвело на него самое благоприятное впечатление. Таким отношением ко всем любителям Севера, особенно из образованных слоев, архангельская администрация «завербовала», пока того не подозревая, профессионала высокого уровня, причем на основе взаимной заинтересованности. Этим историческим опытом не следует пренебрегать.
Письмо также ценно тем, что называет людей, у которых могли остаться какие-то документы и свидетельства о Русанове (оставшийся неизвестным господин Афанасьев, тот же Макаров или тем более художник Писахов), которые так ценны для биографа. Увы, Писахов, например, находясь в оппозиции ко всем властям и пользуясь их повышенным вниманием, предпочитал не вести дневников. Вот почему остается благодарить спутника и помощника Русанова Молчанова за его отчет, опубликованный Географическим обществом, по которому мы столетие спустя можем судить и об их совместном маршруте. С ним связаны немногочисленные скупые свидетельства самого Русанова, крайне важные, поскольку многие из них носят пионерный характер, которые благодаря Молчанову получают «привязку» как на местности, так и на современных картах.
О пассажирах, плывших на Новую Землю вместе с двумя студентами, мы можем судить по заметкам, которые оставили иные из них, даже если они и не совпали по времени с описываемым рейсом. Так, известный художник В. В. Переплетчиков, также побывавший на Новой Земле (хотя и позднее), отмечает присутствие среди туристов иностранцев (немец и англичанин) при преобладании вполне демократической русской публики: «…два учителя, астроном из Москвы, студент-естественник, певец, математик, только что окончивший университет, агроном, желающий изучать птичьи базары на Новой Земле, чиновник из Москвы, чиновник из Архангельска… По мере того как мы поднимаемся все дальше и дальше на север, внешность нашего парохода делается все своеобразнее и своеобразнее. Всюду ружья и фотографические аппараты. В общей каюте на столе карты Новой Земли. Карты глубин Ледовитого океана, книги о Новой Земле, книги с газетными вырезками о Новой Земле…». Примерно тот же состав спутников называет его собрат по ремеслу Н. В. Пинегин, также впервые отправившийся на Новую Землю в поисках натуры и новых впечатлений. Так что едва ли Русанов и Молчанов выделялись чем-то среди пассажиров «Ольги Константиновны». Едут и едут себе господа студенты в поисках новых впечатлений, соскучившись в своих городах по иной природе и иным людям — как все прочие пассажиры. Пока… Уже позднее они станут исследователями каждый по-своему, взгляды приобретут определенность и убедительность, из любителей превратятся в профессионалов, и это будет тем главным, что будет их отличать от новоземельских охотников и туристов. Но все это будет там, впереди.
Эти строки Эдуарда Багрицкого, написанные на двадцать лет позже описываемых событий, достаточно точно отражают и настроение пассажиров «Ольги Константиновны», и общую ситуацию, в которой одному из них предстояло произвести переворот в представлениях о природе и возможностях архипелага для России. За исключением парусов, все остальное — верно, даже если внешний облик Новой Земли не всегда определяется эпитетом «чудесная», хотя бывает она и такой. Пока главное в душе двух молодых людей на палубе рейсового судна среди десятков таких же пассажиров — ожидание будущего, в котором надежда на успех смешана с тревогой. Но молодости свойствен интерес к жизни, когда работа связана с увлечением — молодость всегда открыта для жизни и принимает ее, какой она есть, включая неизвестность. Последуем же за ними и мы на берега такой старой Новой Земли. Что-то нового принесут ей эти зеленые новички, которых на другом конце планеты один незадачливый золотоискатель, оказавшийся позднее неплохим писателем, называл обидным словом «чечако», давая, однако, возможность проявить себя настоящими мужчинами — другим на Новой Земле делать просто нечего.
Первым становищем на их пути была Белушья губа, не оставившая в описаниях новоземельских путешественников заметного места, возможно, из-за крайне невыразительного, чтобы не сказать заурядного пейзажа, особенно в непогожий день, каких на этом полярном архипелаге множество. Его созерцание способно повергнуть незадачливого туриста лишь в состояние меланхолии, заставляя проводить больше времени в судовом буфете.
По-видимому, не случайно певец Новой Земли, запечатлевший ее на своих многочисленных полотнах, А. А. Борисов как-то обошел в своем творчестве эту часть архипелага. Правда, виды побережья зрелищно выигрывали при дальнейшем пути на север, так что на подходах к Малым Карма-кулам пассажиры уже не покидали палубы, во всю щелкая затворами фотоаппаратов. Действительно, изрезанный берег с многочисленными островами и обрывистыми берегами выглядел здесь значительно живописнее. Свое оживление в суровый полярный ландшафт вносили вопли многочисленных обитателей птичьих базаров, а также дальний силуэт гребней скалистых сопок в глубине острова. У мыса Приют появились очертания строений становища, среди которых выделялась небольшая деревянная церковка. Однако приехавшие на своих карбасах ненцы чаще внушали пассажирам разочарование, так как внешне мало походили на воспетых Фенимором Купером североамериканских индейцев. Лишь немногие из туристов были знакомы с книгой К. Д. Носилова, который описал Новую Землю без романтизации.
Дальше на север с широты губы Безымянной береговой пейзаж решительно изменился — на берегу высились уже настоящие горы, пестрые от многочисленных снежников, а прибрежная равнина занимала совсем немного места в виде узкой полосы между морем и горами. Следующая остановка судна должна была состояться в Поморской губе Маточкина Шара, где располагалось очередное ненецкое становище, в то время наиболее северное на Новой Земле. Самые нетерпеливые старательно выискивали в сложных очертаниях побережья долгожданный вход в пролив, но это был напрасный труд — в свое время его не обнаружили ни голландцы с корабля Виллема Баренца, ни Литке в своих первых плаваниях два века спустя. Сложные очертания берега и коленчатые изгибы пролива, проектируясь на дальние горные массивы, нередко сбивали с толку даже опытных мореходов. Иные из них (например, экипаж шхуны «Енисей» под командой лейтенанта Кротова в 1832 году) за неумение ориентироваться в очертаниях берега поплатились собственной жизнью.
Наконец устье Маточкина Шара открывается в панораме окрестных гор, высота которых возрастает в глубь Новой Земли, тогда как ширина пролива остается почти неизменной. Само становище укрыто за мысом Маточкин в устье одноименной речки. Среди ненецких чумов выделяются дома солидной постройки, оставшиеся после зимовок Носилова и Борисова. С грохотом уходит на дно якорь, которому с берега нестройно салютуют ружейными выстрелами. На календаре 16 июля 1907 года…
Молчанов прямо указал, что «здесь сошел с парохода и студент Парижского университета В. А. Русанов, наметивший себе местом геологических исследований берега Маточкина Шара. Решено было отправиться в поездку по Шару вместе» (1908, с. 15). По поводу этих работ в своих воспоминаниях много лет спустя новоземельский ненец Тыко (Илья) Вылка, которому через два года было суждено стать ближайшим помощником исследователя, вспоминал так: «Русанов с Молчановым ходили по проливу Маточкин Шар на Карскую сторону. Проводником у них был Ефим Хатанзей» (Казаков, 1983, с. 157). Видимо, сам Русанов в выборе района исследований последовал совету Норденшельда, который утверждал по собственному опыту, полученному в береговых экскурсиях, что «более обстоятельное геологическое изучение Новой Земли, необходимо начать с означенного пролива… так как единственно в этих местах представляется возможность получить полную профиль страны от востока к западу» (1880, с. 22), то есть поперек архипелага.
Несколько дней, как это бывает обычно, ушло на разборку имущества и его подготовку к плаванию по проливу в ненецком карбасе. Тем не менее успели провести несколько коротких экскурсий вплоть до реки Песчанки, пытаясь уяснить местную специфику пополам с экзотикой, но эти первые маршруты не привели к каким-либо существенным открытиям.
«21-го утром, — сообщает в своем отчете Молчанов, — отправились по Шару на восток на нанятом карбасе с проводником Ефимом Хатанзеем. Во время поездки погода была довольно ясная, дождь шел сравнительно редко; почти каждый день был сильный восточный ветер… Делались остановки на несколько дней у реки Гусиной, против ледника Третьякова, близ устья речки Бычковой и, наконец, у Переузья, самого узкого места пролива, верстах в 30 (в 40 километрах от мыса Выходного. — В. К.) от Карского моря. Дальше ехать не было возможности. Льдины, подгоняемые постоянным восточным ветром, совершенно заполнили Шар к востоку от Переузья» (1908, с. 15–16).
На протяжении трех последующих недель вплоть до середины августа были обследованы четыре района примерно до середины пролива. Чтобы «привязать» их к современной карте (это основа полевых экспедиционных работ), приходится обратиться к работе Русанова, опубликованной, когда надежды на его возвращение не осталось, в 1921 году преподавателем Сорбонны, географом по специальности, профессором Вэленом в «Ежегодном географическом обозрении» (том XI, выпуск 6). Несмотря на допущенную в этой работе топонимическую путаницу, она позволяет наполнить маршрутные описания Молчанова реальным научным содержанием.
Первый район исследований, по Молчанову, связанный со стоянкой карбаса в устье реки Гусиной (в 25 километрах по проливу от становища в Поморской губе), может поставить в тупик самого дотошного исследователя, поскольку на современных картах реки с таким названьем нет. Однако схема Русанова, опубликованная в 1945 году в сборнике его трудов, уверенно позволяет отождествить эту реку с рекой Епишкиной современных карт. Немного западнее ее протекает небольшая река Серебрянка, впадающая в одноименную губу. Ее долину вместе с соседними, образованными системой разломов в кварцитовых сланцах, Русанов проследил на протяжении 45 километров ближе к верховьям соседней губы Митюшихи. Не упоминая названия хребта за речкой Серебрянкой, он, однако, побывал на каких-то ледниках, фотографии которых и были опубликованы Вэленом в качестве иллюстраций. Это-то и решает проблему восстановления маршрутов исследователя в первом из обследованных им районов, поскольку фото № 9 было сделано на леднике Кольцова в хребте Митюшов Камень, а фото № 12 — на соседнем леднике Гордеева. Надо иметь в виду, что в распоряжении Русанова не было точных карт — отсюда трудности в привязке обследованных объектов, а также с топонимикой. Таким образом, несколько дней на первой стоянке Русанов провел в основном в изучении долины реки Серебрянки и хребта Митюшов Камень с расположенными там ледниками — других гор с ледниками поблизости нет.
Второй район исследований определяется положением стоянки карбаса Ефима Хатанзея, по Молчанову, на южном берегу пролива Маточкин Шар против ледника Третьякова — превосходного ориентира, присутствующего на всех картах пролива Маточкин Шар. Это означает, что от предшествующей стоянки оба начинающих исследователя удалились вместе с Хатанзеем, который, естественно, управлял своим «судном», всего на 15 км. Отсюда Русанов изучал ледник Третьякова на Северном острове. Позднее он описал особенности ледника Вэлена (названного им так в честь одного из преподавателей Сорбонны) на Южном острове на противоположном берегу пролива. Вместе с наблюдениями над ледниками Митюшева Камня это позволило ему сделать вывод о том, что «прибрежные ледники и ледники внутренних долин находятся в состоянии отступания» (1945, с. 270) — вывод, который сохраняется на протяжении столетия.
Третья стоянка в отчете Молчанова обозначена несколько неопределенно, и скорее всего она находилась где-то неподалеку от предшествующей. Такая неопределенность возникла из-за смены собственных названий на старых и новых картах, но работы в этом третьем районе не привели к особо важным результатам.
Четвертый район исследований Русанова располагался на северном побережье Маточкина Шара между так называемым Переузьем и кутом Белушьей губы на Северном острове. Исторически сложилось, что на обоих островах Новой Земли два одноименных залива. Поиск осуществлялся на удалении примерно 60 километров от становища, причем лед в проливе помешал дальнейшему плаванию к Карскому морю, до которого оставалось всего 40 километров. В создавшейся ситуации было решено оставить Хатанзея с его карбасом дожидаться улучшения ледовой обстановки примерно в районе современного мыса Гатиева, а самим выходить западнее гор Серной и Куплетского в кут Белушьей губы по долине ручья. Ручей в 50-е годы XX века был назван геологами Халькопиритовый по многочисленным находкам этого минерала (медного колчедана), о чем сообщает также и Русанов. В маршруте 14 августа, протяженностью всего в 17 километров, Русанов провел очередные наблюдения на небольших горных ледниках — как и ранее, их концы находились на некотором расстоянии от конечных морен, что свидетельствовало об их отступании. Один из ледников он назвал в честь своего спутника — правда, у французов при издании работы Русанова он превратился в ледник Менделеева. В куту Белушьей губы они встретили охотников-нен-цев, родственников Хатанзея, у которых и заночевали, а еще двое суток спустя они сухим путем достигли своей цели — мыса Выходного. Оттуда прошли на север вплоть до залива Канкрина, наблюдая в Карском море сложную ледовую обстановку. В своем отчете Молчанов писал: «У берега был сплошной лед, на горизонте была видна полоса чистой воды; к северу льда было гораздо меньше, чем к югу» (1908, с. 16). Такая ситуация была подтверждена также наблюдениями с борта судна герцога Орлеанского (еще один турист из аристократов) «Бельгика», попавшего в это же время в вынужденный дрейф у восточного побережья Новой Земли. Так как намеченная цель была достигнута, оставалось возвращаться. Уже 18 августа путешественники вернулись к ненцам в Белушью губу, куда Хатанзей, дождавшись ухода льдов, привел свой карбас. 22 августа вместе с ненцами, направлявшимися в Поморскую губу, они уже у Переузья попали в сильный шторм, когда ветер сбрасывал крупные камни с окрестных гребней, с грохотом катившиеся по склонам — это было сугубо новоземельское проявление разбушевавшихся стихий. До Поморского они добрались лишь 26 августа, где в ожидании судна совершали маршруты в окрестностях на протяжении двух недель. Для Русанова первый полевой сезон на Новой Земле, в котором он в полной мере ощутил себя полярным исследователем, навсегда «заболев» Арктикой, был успешно завершен.
Особо остановимся на научных достижениях этого путешествия, в котором на него обрушился такой вал новой природной информации, что он не смог его в полной мере освоить в специальной работе в короткий срок. Видимо, он намеревался в будущем посетить многие объекты для повторных наблюдений. Тем не менее главный результат Русанов видел в том, что он «впервые установил общее отступание ледников на Новой Земле» (1945, с. 227).
Позднее это достижение превратилось в новое направление исследований для многих ученых в связи с проблемой потепления Арктики, поскольку поведение ледников подтверждало это. Таким образом, уже в своей первой экспедиции Русанов приступил к характеристике природного процесса, что было в ту пору новым словом в изучении высоких широт. Подобное удается далеко не каждому полевому исследователю в своей первой экспедиции — подобный талант сродни таланту солиста в отличие от рядового оркестранта.
Разумеется, среди самых первых достижений Русанова на Новой Земле вывод об отступании ледников оказался не единственным. Была выполнена детальная рекогносцировка, разведка побережья с выявлением целого ряда важных объектов наблюдений (помимо ледников, разумеется) — обнажений слагающих пород, террасированных участков побережья, характерных форм рельефа и т. д., что позволило целенаправленно возвращаться к ним позднее, когда он смог изложить наконец свои чисто зрительные впечатления от великолепной природы Маточкина Шара: