На леднике уже царствовала зима. Порывы ветра с характерным шелестом волокли клубы поземки, бросая изнемогавшим людям в лицо снег, оседавший на одежде и собачьей шерсти искрящимися снежинками. При подъеме к ледоразделу стало попадаться больше трещин, так что на их обход уходило много времени. Когда анероид показал 340 метров высоты, наметился отчетливый ледяной спуск на запад, а вдали обозначилась синева Баренцева моря, выглядевшая особенно привлекательной на фоне косматых снежных туч. Здесь выяснилось положение ледораздела на границе двух ледников. «Мы убедились, что они тесно связаны, — отметил позднее Русанов. — Но ледник адмирала Макарова, обращен в сторону Карского моря, а ледник адмирала Жерве спускается к морю Баренца» (1945, с. 228). Достижение перевала не означало, что пройдена наиболее сложная часть пути, так как вскоре участники похода оказались у отвесного пятидесятиметрового обрыва, исключавшего дальнейший путь для собачьей упряжки. Кое-как люди одолели и это препятствие, но Хатанзей остался ждать возвращения основной группы, буквально устремившейся на запад к обширной дельте, в которой сливались воды нескольких рек, стекавших из центра Новой Земли в кут Крестовой губы. На этом оставшемся пути участники похода могли рассчитывать только на собственные силы, включая возвращение. Это не только существенно ограничивало их по времени, но, главное, не позволяло проводить серьезные научные наблюдения.
Путь к Баренцеву морю был обозначен темной долиной, в отличие от Карской стороны свободной от снега, шириной до трех километров, по дну которой текла река с истоками у ледника Жерве. По мере приближения к дельте, принимая притоки, она становилась все шире и шире, так что перейти ее было уже невозможно, что также сказалось на выборе пути. С ледника была заметна отчетливая асимметрия в положении ледников по бортам долины — с севера спускалось пять ледников, а с юга — только три. Как обстояло дело за поворотом, можно было узнать, лишь миновав его. Над Баренцевым морем плавали космы тумана, ухудшая видимость и мешая визуальным наблюдениям.
Облачность, однако, с каждой минутой уплотнялась, и следовало спешить, чтобы на обратном пути не оказаться на ледниковом перевале в тумане. После спуска с ледника идти по насыщенному водой топкому дну долины было трудно, так что пришлось прижиматься в процессе движения к левому каменистому склону долины, угрожавшему камнепадами. В опасных местах приходилось порой переходить на бег, что для уставших людей было порой уже не под силу. Предельный темп привел к тому, что расстояния между людьми все больше увеличивались, задние все больше отставали. Это был плохой признак, грозивший осложнениями уже в ближайшие часы, когда усталость людей приблизилась к опасному пределу. Чтобы избежать рискованного развития событий, Русанов вырвался вперед, с каждым часом опережая остальных. У берега он схватил пучок морской капусты и повернул назад, при встрече поделившись с первым из французов своей добычей — теперь остальным можно было возвращаться.
Благодаря такому маневру обратный путь к леднику Жерве занял четыре часа вместо шести — это была солидная экономия времени в ситуации, с каждым часом приближавшейся к критической. Еще час ушел на подъем на ледник к ожидавшему их Хатанзею, где участники перехода получили горячий чай и обильный перекус, а также заслуженный двухчасовой отдых, вдохнувший в них новые силы, но вместе с тем принесший страдания от холода. Кое-кто начал жаловаться на резь в глазах — это был первый признак так называемой снежной слепоты, ожога слизистой оболочки глаз отраженной от снега и льда солнечной радиацией. Определенно, задерживаться на леднике не стоило, и люди почти бегом бросились вниз по леднику Макарова к бухте Гольцовой, где они уже видели дым от костра, зажженного Вылкой. В 2 часа ночи 31 августа, одолев, таким образом, за
19 часов почти 70 километров, участники перехода вернулись в свой лагерь в бухте Гольцовой — поставленная задача была выполнена и можно было возвращаться в Поморскую губу, с тем чтобы успеть к последнему пароходу.
Даже кратковременное пребывание на ледниках показало участникам маршрута, чем чревато приближение полярной зимы. Поэтому уже на следующий день, чтобы воспользоваться попутным северо-западным ветром (по-видимому, все тот же не слишком сильный сток), на обоих карбасах подняли паруса и возвращение началось. С попутным ветром залив Незнаемый одолели всего за один переход и уже 2 сентября оказались в соседнем заливе Чекина. Однако затем усилившийся ветер заставил ждать улучшения погоды, на что, к счастью, потребовались всего сутки, но следующий переход оказался слишком коротким, всего до устья ручья Но-силова, где непогода навалилась уже всерьез, задержав путешественников на неделю, так что пришлось тщательно пересчитывать оставшиеся галеты и раздумывать над последними банками консервов. Между тем волнением карбас Вылки был выброшен на берег. Потребовалось много работы, чтобы снова спустить его на воду. С берега было видно, как в глубине острова над гребнями гор потянулись снежные вихри — там уже зима наводила свой порядок всерьез и надолго. В сплошных снежных зарядах карбасы вошли в Маточкин Шар и, чтобы дать отдых людям, остановились на уже знакомой стоянке в Тюленьей бухте у братской могилы участников экспедиции Розмыслова. 12 сентября оба карбаса достигли становища в Поморской губе, где запоздалые путешественники встретили радушный прием его обитателей.
Между тем развитие погоды уже в ближайшие дни показало незадачливым французам, каких они избежали испытаний, если хотя бы немного задержались с возвращением. Уже 17 сентября замерзла река Маточка. Русанов продолжал изучение окрестностей и по выпавшему снегу и даже, как отмечено в рапорте Кандиотти, якобы обнаружил месторождение угля — разумеется, это были лишь фрагменты лигнита, скверной разновидности бурых углей. Спустя десять дней путешественники оставили берега Новой Земли, степень гостеприимности которых каждый мог оценивать по-своему. Что касается Русанова, несомненно, в такой ситуации он сделал все, что мог, хотя, по-видимому, об организации самого похода у него были какие-то свои соображения и, как показало уже ближайшее будущее, он сделал свои выводы, особенно в части научной производительности. В любом случае, для него экспедиция оказалась в высшей степени полезной, хотя намеченная, видимо, сгоряча зимовка так и не состоялась — Бенар изменил первоначальные планы и предпочел вернуться во Францию.
Что касается результатов пересечения, то в отношении их можно вполне определенно утверждать — каждому свое: Кан-диотги осуществил ликвидацию очередного белого пятна, хотя даже и не положил его на карту; Русанов собрал гораздо более богатый научный урожай, требующий более подробного описания.
Это тем более оправданно, что с этой экспедицией связаны первые общие публикации не только в экспедиционном очерке на страницах книги Бенара, но и в «Отчетах, изданных еженедельными собраниями Академии наук» в Париже, публиковаться в которых считали за честь самые маститые ученые того времени. То обстоятельство, что рядом с ними появился первый серьезный научный опус студента Сорбонны, говорит само за себя — его участие в экспедиции Бена-ра не было напрасным. Такая публикация явилась знаком признания солидного научного сообщества, допустившего в свою среду студента — как он того, несомненно, заслуживал. Таким началом ученой карьеры мог бы гордиться самый искушенный в науке корифей.
Статья «О силуре Новой Земли», увидевшая свет в «Отчетах…» за 12 июля 1909 года, в которой начинающий геолог определил по сборам ископаемой фауны границы пород разного возраста с преобладанием силура на востоке архипелага и девона в центральной части Северного острова, явилась серьезной заявкой на будущее. При этом был обнаружен новый род моллюсков Karoceras, сходных с тем, что описал Барранд для пород силура в Чехии на Европейском континенте — это означало, что силурийские моря Средней Европы и Новой Земли были единой теплой акваторией. Дальнейшее изучение сборов показало, что «список ископаемых содержит и американские виды, что подтверждает мнение некоторых геологов (иллюстрированное профессором Огом на палеогеографической карте) о том, что арктическое море соединялось во время верхнего силура с морями Европы и с морем Северной Америки» (1945, с. 232). Это означало, что новичок в науке замахнулся на научные концепции глобального масштаба, проявив как смелость и новизну научных построений, с одной стороны, так и умение добывать факты для подобных выводов в самых сложных природных условиях, порой, что называется, на бегу в самое ограниченное время, как оно было в бухте Гольцовой. Спустя четверть века русановская идея прочно заняла свое место в вузовских учебниках, по которым готовилось предвоенное поколение наших геологов. Далеко не все авторы новых научных идей удостоились подобной чести.
Достижения Русанова отражены также и в книге Бенара, куда геологический раздел, написанный русским участником, вошел целиком. В русском варианте под заголовком «Состояние геологических исследований на Новой Земле» этот труд опубликован в сборнике 1945 года. Эта работа по своим целям и задачам несколько шире, она включает целый ряд исходных положений, послуживших основанием для продолжения русановских исследований на архипелаге. В ней он подразделил породы, слагающие Новую Землю, на первичные (древние палеозойские) и более молодые вторичные (мезозойские), причем последние, по его мнению, «сохранились на Новой Земле лишь небольшими разбросанными островками. «Я не нашел обнажений пород вторичной эпохи» (1945, с. 227), отметил он и был прав, поскольку с тех пор это не удалось никому.
Его последователям попадались лишь жалкие остатки былой мезозойской толщи слагающих пород, которые были сметены самыми разнообразными природными процессами — работой текучих вод, морозным выветриванием, ледниковой деятельностью, разрушены морским прибоем и т. д. Нам достались лишь отдельные, чудом сохранившиеся экземпляры морской фауны того времени, порой восхищающие глаз специалиста своей сохранностью и изяществом форм.
Не менее важны его выводы о процессах в четвертичное время (то есть за последний миллион лет) по наблюдениям полевых сезонов 1907 и 1908 годов. В первую очередь это относилось к ледникам, которые в начале XX века рассматривались учеными в качестве остатков великого древнего оледенения, причем во взаимосвязи с другими природными процессами, прежде всего с изменениями уровня моря, о чем свидетельствовали многочисленные морские террасы. Это позволило ему прийти к важнейшему заключению: «В этом (то есть 1908. — В. К.) году мне удалось проверить точность этого наблюдения, многочисленные ледники, которые я наблюдал в глубине острова, находятся часто на расстоянии 2–3 километров от конечных морен» (1945, с. 227). Однако дело не просто в контроле предшествующих наблюдений (что важно само по себе), а в том, что проявления одного и того же природного процесса были прослежены в удаленных друг от друга частях архипелага.
Что касается полезных ископаемых, то имеющихся находок пока было недостаточно для каких-либо обоснованных заключений. Отдельные находки фрагментов лигнита (бурых углей) позволяли надеяться на наличие где-то в глубине малоизученного острова коренных месторождений, что позднее, впрочем, не подтвердилось. Что ж, геолог-поисковик часто работает по нескольким версиям, из которых в конечном итоге подтверждается лишь одна, причем не самая приятная, что скорее относится уже к прозе жизни…
Говоря о первых исследованиях Русанова на архипелаге в 1907–1908 годах, следует отметить такие его качества (причем проявившиеся в самых сложных природных условиях), как наблюдательность, строгий отбор фактов, повышенную научную интуицию. И тем не менее полученные результаты явились только трамплином для его успешной будущей деятельности — не более… Но всем специалистам-полярникам, наблюдавшим его восхождение, стало ясно, что появился новый перспективный исследователь, возможности которого на будущее выглядели весьма обещающими.
Глава 7 1909 год на архипелаге
Вовремя появились французы на Новой Земле. Во-первых, как-никак они наши союзники в Европе, на которых, если что не так, можно надеяться. Во-вторых, едва ли Франция будет претендовать на особые интересы в этом архипелаге. В-третьих, симпатии к французам в нашем обществе традиционные. Выходит, кандидатура нашего русского, работавшего с французами на Новой Земле, которому они поют дифирамбы, должна всех устроить, несмотря на его причастность в прошлом к «политике», — а кто не причастен к ней после 1905 года?
Так или примерно так рассуждал архангельский губернатор Иван Васильевич Сосновский, человек в своей должности новый и поэтому в меру осторожный. Став губернатором по протекции самого премьера Петра Аркадьевича Столыпина, он столкнулся с массой проблем в губернии, переполненной после событий 1905 года ссыльными всех мастей и оттенков — от отпетых уголовников до интеллектуальных ниспровергателей самодержавных устоев самого разного толка. Не легче обстояло дело и на полярных окраинах губернии. Отношения с норвежцами на Новой Земле становились тревожными, пора давно было принимать меры. Но где конкретно нарушители, сколько их?.. С варягами придется проявлять определенный такт — лучше не просто запрещать и выгонять, а селиться самим, приступать к энергичной эксплуатации природных богатств Новой Земли, но каких? При Энгельгардте выручила Академия наук, послав Чернышева сначала на Тиман, а потом на Новую Землю, где он особых минеральных богатств не обнаружил. Сейчас Феодосию Николаевичу не до экспедиций — занят обработкой прежних результатов, руководит Геологическим комитетом, постарел… Нужен кто-то новый. Есть добровольцы, однако с отсутствием полярного опыта. Определенно, этим Русановым пренебрегать не следует…
Прав был Русанов, когда позднее в очередном письме к отчиму утверждал, что для французов он сам «чужой человек, иностранец, и все-таки они меня ценят и любят больше, чем мои любезные соотечественники. В этом отношении последние, так сказать, тянутся за французами» (1945, с. 385). Воистину, нет пророка в своем отечестве…
Не останавливаясь на всей переписке в связи с участием Владимира Александровича в будущих работах на Новой Земле, приведем лишь один показательный фрагмент его письма от 18 мая 1909 года правителю канцелярии губернатора Б. И. Садовскому, который по-своему показателен:
«Если Крестовая губа будет признана подходящей для устройства в ней нового становища, то я считаю безусловно необходимым пополнить предложенный мною и принятый губернатором план исследований одним новым и очень существенным пунктом. Стоит Вам бросить один только взгляд на карту, чтобы убедиться, что на всей Новой Земле Крестовая губа — единственное место, от которого до Карского моря самое короткое расстояние. Всего лишь 25 верст (по прямой линии) отделяют Крестовую губу от Незнаемого залива. Незнаемый залив — непочатое дно для промысла. Мы в нем ловили превосходных гольцов и видели массу нерп, морских зайцев, а также моржей. Так вот, отыскать удобный и кратчайший проход из Крестовой губы в Незнаемый залив мне представляется делом большой важности, так как если проход найдется, то промышленное значение будущего Крестового становища возрастает раз в десять. Тот проход, которым следовали мы (с французами в 1908 году. — В. К.), нельзя рекомендовать — для переправы грузов он решительно недоступен: два огромных ледника заграждают его, из которых один опускается ледяной вертикальной стеной в 25 саженей высоты. Но у меня есть веское основание думать, что рядом лежащая более южная долина свободна от ледников. И так, по-моему, задачей нашей экспедиции должно быть: исследование западного побережья до полуострова Адмиралтейства; исследование в частности и в особенности Крестовой губы, и переход в Незнаемый залив» (1945, с. 34). Из этого текста становится понятна роль Русанова в качестве генератора идей, наметившего районы работ и тематику исследований.
В июне личный состав небольшой по численности экспедиции окончательно сформировался. Ее начальником был назначен ссыльный Ю. В. Крамер, инженер-технолог по специальности, взявший на себя метеорологические наблюдения и топографическую съемку. Все связанное с геологией, естественно, поручалось Русанову. К. А. Лоренц отвечал за ботанические сборы и препарирование фауны, А. А. Быков должен был обеспечить фотографирование местности, включая специальную фотограмметрическую съемку. В экспедиции принял участие и представитель архангельской администрации — младший чиновник для особых поручений при особе губернатора П. А. Галахов. При таком подборе специалистов можно было ожидать уже на предварительной стадии подготовки экспедиции, что наиболее интересные результаты будут получены именно в области геологии, даже если с формальной точки зрения Русанов оставался лишь студентом Сорбонны, одним из представителей пользующейся мировой известностью геологической школы Г. Э. Ога, ставшего в том же 1909 году иностранным членом-корреспондентом Петербургской академии наук. Публикация Русанова в трудах Французской академии наук по итогам предшествующей экспедиции также явилась серьезной заявкой на будущее. Уже поэтому он занимал в новоземель-ской экспедиции 1909 года особое положение неформального лидера, причем с самого начала.