Если что-то говорило графу де Монтестрюку, что онъ встрѣтитъ на своемъ пути графа де Шиври, то и этотъ тоже сразу почувствовалъ, что въ Гуго онъ встрѣтилъ такого соперника, которымъ пренебрегать не слѣдуетъ.
Не своимъ свѣтскимъ положеніемъ былъ онъ страшенъ, но молодостью, привлекательной наружностью, какой-то лихой смѣлостью: что-то необъяснимое показывало въ немъ, что подъ этой юношеской оболочкой есть сердце, мужество, твердая воля.
Цезарь самъ не понималъ, отчего онъ такъ заботится объ этомъ пришельцѣ: такой чести онъ до сихъ поръ никому еще не оказывалъ. Что же это за предпочтеніе такое въ пользу графа де Монтестрюка? Отчего и почему, съ самой первой встрѣчи на охотѣ, онъ съ каждымъ днемъ больше и больше объ немъ думаетъ? Сердясь на самого себя, графъ де Шиври захотѣлъ узнать на этотъ счетъ мнѣніе одного дворянина, жившаго при немъ и служившаго ему повѣреннымъ, отъ котораго ничего не скрываютъ.
Родословная кавалера де Лудеака была очень темна. Онъ увѣрялъ, что семья его родомъ изъ Перигора, гдѣ у него множество замковъ и нѣсколько помѣстьевъ; но все это были однѣ росказни, а насколько въ нихъ правды — никто сказать не могъ. Люди догадливые увѣряли напротивъ, что все его родовое наслѣдство заключается только въ безстыдствѣ, хитрости и дерзости. Однимъ словомъ, его больше боялись, чѣмъ уважали.
Лудеакъ не скрылъ отъ графа де Шиври, что, по его мнѣнію, не слѣдуетъ считать Гуго де Монтестрюка за ничтожнаго противника.
— Но мнѣ говорили, вскричалъ де Шиври, что эти Монтестрюки — голые бѣдняки и у нашего нѣтъ ровно ничего за душой!
— Этотъ значитъ только — аппетитъ у него будетъ посильнѣй! отвѣчалъ Лудеакъ. Притомъ же онъ гасконецъ, т. е. изъ такой породы, которая не боится ничего, не отступаетъ ни передъ чѣмъ, разчитываетъ только на свою смѣлость и на случай, чтобъ добиться всего, и наполнила бы весь міръ искателями приключеній, еслибъ ихъ и безъ того не было довольно повсюду.
— Ни состоянія, ни семьи, ни протекціи, ни даже почти и имени!
— Да это-то именно и даетъ ему силу!
— Какъ, то, что у него ничего нѣтъ?
— Да! женщины причудливы! Сколько встрѣчалось такихъ, которыя рады были разъигрывать роль благодѣтельныхъ фей въ пользу красавчиковъ, вознаграждая ихъ за всякія несправедливости судьбы… Все, чего нѣтъ у этого Монтестрюка, помогаетъ ему, все идетъ ему въ счетъ… А твоя кузина, герцогиня д'Авраншъ, нрава прихотливаго и, если не ошибаюсь, очень охотно занялась бы разными приключеніями въ родѣ рыцарскихъ романовъ, въ которыхъ бываютъ всегда замѣшаны принцессы… Развѣ ты не замѣтилъ, какъ взглянула на него, когда приглашала къ себѣ въ замокъ, и какъ улыбнулась, услышавъ, что сказала ему принцесса Маміани?
— Да, да!
— И это не заставило тебя задуматься? У него есть еще огромное преимущество; у этого проклятаго Монтестрюка, хоть отъ его шляпы и платья такъ и несетъ провинціей, а шпага у него такая, какихъ никто не носитъ со временъ покойнаго короля Лудовика XIII!
— Преимущество, говоришь ты?
— А то, какъ онъ познакомился съ твоей кузиной, ты ни во что не считаешь? Онъ гонится за взбѣсившеюся лошадью, ловкимъ ударомъ шпагой по ногѣ останавливаетъ ее, лошадь падаетъ всего въ десяти шагахъ отъ страшной пропасти, герцогиня спасена имъ отъ вѣрной смерти… развѣ все это ничего не значитъ? Вѣдь вотъ онъ — герой съ перваго же шагу! И она вѣдь вспомнила же, говоря о своемъ спасителѣ, про дон-Галкора, одного изъ рыцарей Круглаго Стола, если не ошибаюсь!
— Это была просто насмѣшка!
— Э, мой другъ! у женщинъ бываетъ часто прехитрый способъ сказать правду подъ видомъ насмѣшки! Воображеніе герцогини затронуто…. Берегись, Шиври, берегись!
— Поберегусь, Лудеакъ, будь покоенъ, и не дальше какъ завтра же пощупаю, что это за человѣкъ!
Въ то самое время, когда Шиври и Лудеакъ толковали объ Гуго, ему самому приходили въ голову престранныя мысли. Съ самаго утра онъ забрался въ паркъ и цѣлый часъ бродилъ по немъ. Не обязанъ ли онъ честью объявить Орфизѣ де Монлюсонъ, что любитъ ее безумно? Если онъ такъ откровенно поступилъ, когда шло дѣло о какой-нибудь Брискеттѣ, то не такъ-ли же точно долженъ поступить и теперь, передъ герцогиней? Весь вопросъ былъ только въ томъ, чтобы найдти случай къ этому признанію; а это было дѣло нелегкое, такъ какъ Орфизу окружала цѣлая толпа съ утра до вечера. Гуго впрочемъ утѣшился, подумавъ, что если случай и не представится, то онъ самъ его вызоветъ.
Въ тотъ-же самый день встрѣтился случай, самъ по-себѣ неважный, но его довольно было опытному глазу, чтобъ сразу замѣтить искру, отъ которой долженъ былъ вспыхнуть со временемъ цѣлый пожаръ.
Общество гуляло по саду; герцогиня де Авраншъ играла розой и уронила ее на песокъ. Гуго живо ее поднялъ, поднесъ къ губамъ и возвратилъ герцогинѣ. Цезарь покраснѣлъ.
— Э! да вы могли бы замѣтить, что я ужь наклонялся поднять эту розу, чтобъ отдать ее кузинѣ!
— И вы тоже могли бы замѣтить, что я поднялъ ее прежде, чѣмъ вы къ ней прикоснулись.
— Графъ де Монтестрюкъ!
— Графъ де Шиври!
Они ужь смотрѣли другъ на друга, какъ два молодыхъ сокола.
— Э, господа! вскричала принцесса Маміани, отъ которой ничто не ускользнуло; что это съ вами? Орфиза уронила розу; я тоже могу уронить платокъ или бантъ. Графъ де Монтестрюкъ былъ проворный сегодня; завтра будетъ проворнѣй графъ де Шиври, и каждый въ свою очередь получитъ право на нашу благодарность. Не такъ-ли, Орфиза?
— Разумѣется!
— Хорошо! сказалъ Цезарь дрожащимъ голосомъ и, наклонясь къ уху Лудеака, измѣнившагося въ лицѣ, прошепталъ:
— Кажется, дѣло добромъ не кончится.
— Гм! не спѣшите, отвѣчалъ Лудеакъ: Монтестрюкъ не изъ такихъ, что опускаютъ скоро глаза. Притомъ же, я осматривалъ ногу у Пенелопы: онъ чуть не отрубилъ ее съ одного удара. Ну, да и ударъ же! Бѣдная нога едва держится на сухой жилѣ!
Онъ отвелъ графа де Шиври въ сторону и, покручивая усы, продолжалъ:
— Или и очень ошибаюсь, или твое дѣло станетъ скоро и моимъ. Замѣтилъ ты, съ какой поспѣшностью принцесса Маміани вмѣшаласъ въ разговоръ? Она ужь что-то очень скоро является на помощь этому гасконцу, котораго видѣла тамъ гдѣ-то далеко…. Если на его бѣду она станетъ смотрѣть на него слишкомъ снисходительными глазами, то графъ де Шаржполь узнаетъ, что значитъ имѣть дѣло съ Лудеакомъ.
— Сказать тебѣ правду, возразилъ Цезарь, радуясь случаю дать почувствовать другу такую же ревность, какая и его самого грызла за сердце; мнѣ давно кажется, что эту снисходительность, которая такъ справедливо тебѣ не нравится, съ перваго же дня выказали глаза прекрасной принцессы, предмета твоего нѣжнаго вниманія. Я повторю тебѣ то же, что ты самъ мнѣ сказалъ недавно. Берегись мой другъ, берегись!
XIII
Поцѣлуй въ темнотѣ
Между тѣмъ Гуго хотѣлъ сдержать данное себѣ слово, а стычка съ графомъ де Шиври еще болѣе побуждала его сдержать это обѣщаніе, во что бы то ни стало. А разъ рѣшившись, зачѣмъ же откладывать? Къ несчастью, весь день проходилъ въ удовольствіяхъ и ни разу не удалось ему встрѣтить Орфизу де Монлюсонъ съ глазу на глазъ.
— Ну, сказалъ онъ себѣ, наединѣ или при всѣхъ, а до завтрашняго солнечнаго восхода она узнаетъ мои мысли.
Послѣ этого рѣшенія онъ впалъ въ какое-то особенное расположеніе духа. Воспитанный вдали отъ городскаго шума, на деревенской свободѣ, онъ сохранилъ привычку къ мечтательности и къ уединенію, хоть этого и трудно ожидать отъ человѣка, готоваго броситься на самыя опасныя приключенія. Подъ вечеръ, когда все общество разсыпалось по саду, онъ ушелъ въ отдаленный уголъ замка, гдѣ среди окруженнаго высокими стѣнами двора возвышалась часовня; вѣтеръ шелестѣлъ листьями росшихъ вокругъ нея деревьевъ.
Двери были отворены; онъ вышелъ.
Въ часовнѣ никого не было. Нѣсколько свѣчей горѣло свѣтлыми звѣздочками, шумъ его шаговъ глухо отдавался подъ сводами. Большія росписныя окна на хорахъ блестѣли яркимъ свѣтомъ и обливали золотомъ, пурпуромъ и лазурью толстые столбы и паперть. Въ лучахъ виднѣлись бѣломраморныя колѣно-преклоненныя фигуры на гробницахъ. Торжественное молчаніе царствовало въ храмѣ. Гуго сѣлъ въ темномъ углу.
Онъ чувствовалъ, какое важное дѣло предстоитъ ему. Насталь-ли въ самомъ дѣлѣ часъ наложить эту цѣпь на свое сердце? Одна-ли истина руководитъ имъ? Вполнѣ-ли искренная любовь, въ которой онъ намѣренъ признаться?
Онъ спрашивалъ себя, какъ будто бы сама мать его была тутъ съ нимъ; онъ испытывалъ и совѣсть свою, и сердце. Въ совѣсти онъ нашелъ твердую, непоколебимую рѣшимость вести дѣло до конца, а въ сердцѣ — сіяющій въ лучахъ образъ Орфизы де-Монлюсонъ.
Поднявъ глаза, онъ увидѣлъ на окнѣ въ золотомъ сіяніи лучезарную фигуру, напоминавшую какимъ-то смутнымъ сходствомъ ту, кто наполнялъ собой всѣ его мысли. Въ яркихъ лучахъ заходящаго солнца она простирала къ нему руки.
Онъ всталъ и, не сводя глазъ съ образа, вскричалъ въ порывѣ восторга:
— Да! я отдаю тебѣ любовь мою и клянусь посвятить тебѣ всю жизнь!
Когда онъ вышелъ изъ часовни, былъ уже вечеръ. Свѣтъ въ окнѣ погасъ, въ сумеркахъ виднѣлись одни смутныя очертанія ангеловъ и святыхъ. Гуго пошелъ подъ мрачными арками, тянувшимися вокругъ двора и вступилъ въ темную галлерею, которая вела въ замокъ.
Онъ шелъ медленно въ темнотѣ, какъ вдругъ замѣтилъ двигавшуюся вблизи неясную фигуру, внезапно появившуюся будто сквозь стѣну. Въ ушахъ его смутно отдавался шелестъ шелковаго платья; онъ остановился, шелестъ приближался и вдругъ горячее дыханье обдало лицо его и губъ его коснулся жгучій поцѣлуй. У него захватило духъ, онъ протянулъ руки, но призракъ уже исчезъ и только въ концѣ галлереи отворилась дверь изъ освѣщенной комнаты и въ ней отразился на одно мгновеніе силуэтъ женщины. Дверь тотчасъ же затворилась и густой мракъ снова окружилъ его.
Гуго бросился впередъ; но руки его наткнулись на шероховатую каменную стѣну. Долго онъ ощупывалъ ее; ни малѣйшаго признака двери не попалось ему подъ руки. Наконецъ онъ ощупалъ пуговку и подавилъ ее. Передъ нимъ открылась большая пустая комната, полуосвѣщенная четырьмя узкими и глубокими окнами.
Преслѣдовать дальше было бы безполезно. Гуго еще чувствовалъ на губахъ слѣды горячаго поцѣлуя и спрашивалъ себя, не видѣніе-ли это было, но ему отвѣчало сильно бьющееся сердце. Кто же былъ этотъ мимолетный призракъ? Зачѣмъ онъ появился? Зачѣмъ исчезъ? Гдѣ найти эту женщину и какъ узнать ее?
Когда волненье его немного утихло и сердце успокоилась, Гуго пошелъ отъискивать все общество. Слуга указалъ ему на большое строенье, назначенное для игры въ мячъ и въ кольцо.
Когда онъ вошелъ, всѣ обитатели замка были въ сборѣ. Зала была ярко освѣщена и огни отражались на бархатѣ и атласѣ платьевъ. Лошади въ щегольской сбруѣ нетерпѣливо ржали на аренѣ и кольца были уже развѣшаны на тонкихъ прутьяхъ по столбамъ.
Ослѣпленный внезапнымъ переходомъ изъ темной галлереи въ ярко освѣщенную залу, Гуго увидѣлъ однакожь съ перваго взгляда герцогиню де-Авраншъ и рядомъ съ ней принцессу Маміани.
— Да идите-жь скорѣй, крикнула ему принцесса своимъ музыкальнымъ голосомъ, васъ только и ждали!
— Ужь не заблудились-ли вы, преслѣдуя какую-нибудь злую фею? спросила его Орфиза, обмахиваясъ кокетливо вѣеромъ.
Гуго посмотрѣлъ ей прямо въ глаза. Она не моргнула и щеки ея были такія же розовыя, лобъ и шея такіе же снѣжнобѣлые, вся фигура сіяла той же дѣвственной чистотою, какъ и всегда.
— Нѣтъ! нѣтъ! ея лицо не знаетъ лжи! это не она; но кто же? сказалъ себѣ Монтестрюкъ.
Принцесса улыбалась кавалеру де-Лудеаку и ощипывала лепестки розъ въ своемъ букетѣ.
Графъ де-Шиври подошелъ къ Гуго, между тѣмъ какъ оканчивались приготовленія къ игрѣ въ кольцо.
— А что, знаютъ эту игру въ вашей сторонѣ? спросилъ онъ.
— Нѣтъ, но мнѣ кажется, что это очень не трудно.
— Хотите попробовать?
— Очень радъ.
Гуго велѣлъ принести Овсяную-Соломенку, и десятокъ всадниковъ собрались на концѣ галлереи и бросились снимать кольцо другъ за другомъ.
Каждый разъ, какъ кольцо попадало на копье, герцогиня д'Авраншъ громко апплодировала.
— Я хочу, господа, дать отъ себя призъ первому изъ васъ, кто положитъ къ моимъ ногамъ десять колецъ.
— Чортъ возьми! сказалъ себѣ Гуго, вполнѣ уже овладѣвшій собой; вотъ и желаемый случай… лучшаго никогда не встрѣтится.
И онъ поскакалъ во весь опоръ и сталъ нанизывать на тонкое копье одно кольцо за другимъ.
Черезъ четверть часа десять колецъ было взято.
— Вотъ видите, сказалъ онъ графу де Шиври, у котораго на копьѣ было всего восемь колецъ; дѣло-то въ самомъ дѣлѣ не очень трудное.
И, соскочивъ съ коня, онъ пошелъ прямо къ герцогинѣ, преклонилъ колѣно и положилъ у ногъ ея свои десять колецъ.
Маркиза д'Юрсель, очень высоко цѣнившая ловкость, поздравила Гуго съ побѣдой и сказала:
— Мнѣ кажется, графъ, что самъ его величество король, ловкости котораго я не разъ имѣла счастье удивляться въ каруселяхъ, не сдѣлалъ бы лучше вашего. Вотъ вы теперь склонились передъ моей племянницей, какъ нѣкогда склонялись рыцари передъ дамой сердца, когда подходили получать награду за свои подвиги.
— А какой же награды вы желаете отъ меня, графъ? спросила Орфиза кокетливо.
— Права посвятить вамъ, герцогиня, мою жизнь, мою кровь и мою любовь.
Голосъ, жестъ, выраженіе, взглядъ придавали этимъ словамъ такую цѣну, которая спасала ихъ отъ свойственной обыкновеннымъ любезностямъ приторности; ошибиться было невозможно. Орфиза де Монлюсонъ покраснѣла; принцесса поблѣднѣла; кругомъ послышался легкій шопотъ.
— Что это, шутка, графъ? вскричалъ де Шиври съ гнѣвомъ. Вставши и не отвѣчая ему, а обращаясь снова къ герцогинѣ почтительно и съ гордостью, Монтестрюкъ продолжалъ:
— Я изъ такого рода, который привыкъ говорить прямо и открыто, что думаетъ, и потому-то я считалъ своимъ долгомъ сказать вамъ, что сейчасъ высказалъ, герцогиня. Позволю себѣ только прибавить, что любовь эта родилась во мнѣ въ ту минуту, какъ я васъ увидѣлъ.
— Значитъ, дня два или три тому назадъ? спросилъ Шиври.
— Да, точно, два или три дня, герцогиня, какъ говоритъ графъ де Шиври, вашъ кузенъ; но она останется неизмѣнной до моего послѣдняго вздоха.
Потомъ, обратясь къ своему сопернику и не теряя хладнокровія, онъ продолжалъ:
— Не ужели вы находите, что нужно много времени, чтобы любовъ родилась отъ удивленія, какое внушаетъ герцогиня д'Авраншъ, и неужели вы считаете, графъ, что жизни человѣческой слишкомъ много, чтобъ доказать ей эту любовь?
Графъ де Шиври начиналъ терять терпѣнье, но все еще сдерживая себя, вскричалъ, обращаясь къ окружавшему обществу:
— Что вы скажете, господа, объ этихъ словахъ? неправда-ли, такъ и видно, что графъ де Монтестрюкъ пріѣхалъ издалека?
На этотъ разъ Гуго перемѣнилъ тонъ и, возвысивъ голось, отвѣчалъ, бросая огненные взгляды:
— Эти слова, графъ, вполнѣ достойны хорошаго дворянина и дворянинъ этотъ, откуда бы онъ не пріѣхалъ, готовъ предложить бой, пѣшкомъ или на конѣ, съ кинжаломъ или со шпагой, каждому, кто бы ни сталъ ему поперегъ дороги.
Де Шиври сдѣлалъ шагъ впередъ; Орфиза де Монлюсонъ остановила его жестомъ и сказала:
— Я дала слово графу де Шаржполь и сдержу его.
Она окинула взглядомъ все общество и спросила съ кокетствомъ и вмѣстѣ съ достоинствомъ:
— Вы требуете себѣ; графъ, права посвятить мнѣ вашу жизнь и доказать мнѣ вашу любовь преданностью?
— Да, герцогиня, и если мнѣ не удастся, цѣной самыхъ постоянныхъ, самыхъ упорныхъ усилій, назвать васъ графиней де Монтестрюкъ, женой моей, то я отдамъ за это всю свою кровь до послѣдней капли.
Пока онъ говорилъ, принцесса дрожащей рукой рвала цвѣты своего букета и бросала по полу. Де Шиври поблѣднѣлъ страшно. Его удивляло, какъ это человѣкъ, позволившій себѣ при немъ такую дерзость, еще стоитъ на ногахъ; онъ совсѣмъ ужь готовъ былъ разразиться гнѣвомъ, но кавалеръ де Лудеакъ пробрался къ нему сзади и прошепталъ ему на ухо:
— Если не уступишь, берегись: она совсѣмъ готова на полный разрывъ.
Эти слова произвели въ умѣ графа де Шиври внезапный переворотъ, онъ вдругъ измѣнилъ позу и тонъ и воскликнулъ весело: