У меня было еще одно важное дело — проверка системы охлаждения двигателя. Сервисную службу искала два дня. Механик явился, сияя улыбкой, выслушал с умным видом мои жалобы, велел завести двигатель и… беспомощно развел руками. С его точки зрения двигатель был в идеальном состоянии. Я тоже так считала, но хотела бы знать, что означает такая высокая температура охлаждающей воды. К сожалению, механик также хотел бы знать, но смог лишь утешить меня заверением, что эти двигатели очень надежные, кроме того, на яхте, где главным движителем являются паруса, мотор используется редко. Поэтому, если он даже и выйдет из строя, то, очевидно, не скоро, так что я успею доплыть до Африки, а возможно, и до самой Польши. После этого выписал чек на 20 долларов и с улыбкой распрощался. Я еще должна была везти этого прохвоста на плоту к причалу.
Я решила двигаться дальше на север, коль скоро мне пророчили доплыть хотя бы до Африки. Узеньким фарватером вышла в залив Кливленд. Весь день дул переменный слабенький ветер, было мокро. А какие надежды он подавал во время стоянки — прямо голову отрывал! Ночь предстояла явно штилевая, и я без сопротивления направилась к якорному месту возле острова Магнетик. Оно было населено не густо, но для ночлега это не имело значения.
На следующий день с утра подул довольно сильный ветер, я нагоняла упущенное время и без особых угрызений совести проходила мимо красивых островов и городков. Судя по приобретенному опыту, их очарование было спорным, а вход в порты был доступен только в приливы. Так остались за кормой острова Пальмовые, Хинчинбрук, Иннисфейл…
На отрезке Таунсвилл — Кэрнс погода стала выравниваться. Я входила в южную зону пассата. Ветер почти не менял направления, но его скорость из-за близости суши сильно колебалась. Особенно пассат нервничал вблизи высоких островов и возвышений на берегу. Днем было солнечно, но уже стали появляться низкие серые тучки, шедшие в сторону суши, с мимолетными дождями, основательно снижавшими видимость. Нужно было непрерывно караулить на палубе, часто выручать авторулевого. Курсы на картах давались с трогательной точностью и так же точно требовалось их соблюдать. Ночи были ясные, звездные, а луна служила даровой лампой.
На третий день плавания я достигла к вечеру острова Фицрой, который находился почти у входа в Кэрнс. Но к порту вел фарватер через очень мелкий залив, почти полностью осыхающий при малой воде. Фарватер был прилично, для Квинсленда, обозначен, но мне не хотелось искать ночью тоненькие белые столбики с тусклыми огнями. При вхождении в порт хватало дел и без того. С якорного места у Фицроя кто-то призывно сигналил фонариком, но я при свете луны подошла к другому месту — в Миссьон-Бей и, найдя нужную глубину, бросила якорь. Стоянка вроде спокойная, дно илистое, можно безопасно спать.
Утром направилась в сторону порта. Ветер изменил направление, дул с берега, так что я тащилась по фарватеру короткими галсами против сильного речного течения. Пришвартоваться оказалось негде — все палы были заняты. Впрочем, я не считала это большим несчастьем — перспектива грести на плоту через широкую реку и, как потом выяснилось, при сильном ветре, была малозаманчивой. Я выбрала большую зеленую яхту, которая была пришвартована к борту еще более крупного судна, стоявшего возле главного причала. Получив согласие экипажа, быстро пришвартовалась к зеленому «Спектруму», яхте из Брисбена.
Стоянка оказалась для меня удобной и очень приятной. Портовые власти предоставили яхтсменам, что могли. Душевыми, построенными для портовых рабочих, мы могли пользоваться после полудня. Это был один общий зал с кабинками без дверей, расположенными вдоль стен. При вынужденном совместном купании каждый завешивал вход в кабинку тем, что имел. Кроме того, негласный этикет предписывал подтверждать сам факт купания громким пением. До позднего вечера в зале раздавались радостные вопли любителей чистоты. Вода в душах была холодной, поэтому никому не угрожало пропеть или прослушать целую оперу.
Однако я не хотела медлить с выходом, понимая, что дальше плыть будет труднее. От Кэрнса до Куктауна и далее коралловые рифы располагаются близко к берегу. С навигационными знаками уже сейчас было довольно проблематично, напрасно ожидать лучшего. При экипаже в одну персону нужно было отказаться от плавания ночью, а это означало, что меня ждало впереди несколько десятков стоянок. Я начинала тосковать по открытому океану.
Большой Барьерный риф
Позади осталась уже добрая половина пути по Рифу, а плавание всерьез начиналось только сейчас. Я надеялась проскочить от Кэрнса до Куктауна за сутки, но этому помешал пассат. Ветер отражался от высоких берегов и создавал сильные помехи. Прогноз погоды заставил меня искать на ночь убежище возле островов Лоу, к которым я подходила прямо против рыжего солнца. Об этом якорном месте я располагала достаточными сведениями, подход облегчал высокий маяк. Там уже стояли два небольших траулера, потом подошли еще две яхты — «Франда II» и «Илла», обе новозеландские. Я провела с экипажами обеих яхт два чудесных вечера. Другие суда задержал в пути пассатный шторм.
Якорное место было отличное — якорь держался словно замурованный. Риф, соединяющий два острова, успешно сдерживал напор волн. Однако низкие мангровые деревья и редкие пальмы совершенно не защищали от ветра и он гулял над палубой без малейших преград. Перед Куктауном было еще одно такое же место — возле острова Хоп, к которому я и направилась, надеясь достичь его до наступления темноты. Однако в течение всего дня ветер был слабеньким и до острова я добралась лишь перед самым заходом солнца. Не рискнула искать вход в глубоком проливе между рифами — ошибка на метр могла стоить посадки на один из них. Поплыла дальше — в сторону мыса Арчер-Пойнт, но уже при усиливающемся ветре. Единственным местом, где можно было приютиться до Куктауна, оказался маленький заливчик за мысом, вход в который указывал освещаемый створ. До якорного места я добралась в полной темноте. И сразу же поняла, насколько предыдущая стоянка была спокойнее и удобнее. С высоких гор и мыса ветер обрушивался на воду с силой шторма, прибрежные водовороты кружили яхту во все стороны. Я трижды бросала якорь, пока он не зацепился прочно за грунт. На всякий случай приготовила второй якорь с канатом и цепью. Всю ночь помогала «Каурке» двигателем удерживать нос по ветру и держала наготове паруса. Меня беспокоила близость скал с подветренной стороны. Я понимала, что если якорь сорвется, то на отход от берега у меня будут считанные минуты.
На рассвете попыталась удрать с этого наветренного места в более спокойное, как я думала, — в порт Куктаун. Я уже заметила, что перед восходом солнца пассат наименее активен. Однако не успела. Пока поднимала якорь, орудуя носовой и фаловой лебедками, ветер усилился. Я не смогла вытянуть яхту при таком сильном ветре и течении, а вырывать якорь двигателем побоялась — было бы жаль потерять такой надежный элемент моего оборудования. Весь день делала жалкие попытки вырвать якорь, но безрезультатно. Настала ночь, которая ничем не отличалась от предыдущей. Только от постоянной вахты на палубе у меня стало двоиться в глазах.
Я затаилась до момента, когда чуть забрезжило. Ветер ослаб до пяти баллов, налезло полно дождевых туч, начало капать. Целый час я работала попеременно в двух местах на двух лебедках, выбирая цепь и канат. В шесть утра была свободна. Ветер опять окреп, пошел дождь, видимость уменьшилась до мили. Я знала, что перед Куктауном лежит риф Губбинс, хорошо оборудованный дневными знаками и локаторами. Высмотрела эти знаки на воде, потом увидала высокий холм, рядом с которым находилось устье реки Индерв, где был расположен Куктаун. С трудом разглядела в бурлящей воде один красный и два черных шара, громко названных фарватерными буями. Створов не было видно, но зато я увидела «Франду II» — она прошла в сторону якорного места. На этот раз я бросила якорь с облегчением — все-таки была в порту, место для которого выбрал сам капитан Кук.
Когда-то Куктаун был самым населенным местом в северном Квинсленде. Открытие золота на реке Палмер привлекло сюда множество людей — население города выросло до пятидесяти тысяч. В нем построили десятки отелей, ресторанов, банков, железную дорогу. Но кончилось золото, кончился и город. «Мазурка» стояла в деревеньке с населением в пятьсот человек.
Глубокий антициклон над Большим Австралийским заливом превратил побережье северного Квинсленда в невероятно ветреное место. Несколько дней между Кэрнсом и Торресовым проливом держался шторм. Обрушивающиеся с близлежащих гор ветры пытались сорвать яхты с якорей. Я не раз обсуждала с экипажами «Франды II» и «Спектрума» вопрос о том, правильно ли знаменитый Кук выбрал место для порта. Правда, большого выбора у него и не было: от рифа, где разбился «Индерв», ближе всего было тянуть его гребными лодками до устья реки. Рядом росло достаточно леса для ремонта судна, а пресную воду доставляла река. На ее берегу сейчас стоит небольшой памятник, увековечивший место высадки Кука в Австралии.
Порт был тихий, почти мертвый — в нем стояло несколько рыболовных катеров и яхт. Большим судам сюда нечего было заходить, да они и не смогли бы этого сделать. В эту сумасшедшую погоду уже появились первые жертвы. Об этом сообщил начальник полиции Рэй. В Квинсленде полиция становится координационным центром во время угрожающего положения. С мористой стороны Большого Барьерного рифа была обнаружена яхта, лежавшая вверх дном. Экипаж нашли только через шесть дней на одном из островков в крайне тяжелом состоянии. Затем поступило сообщение о красной яхте-призраке, дрейфующей без экипажа вдоль побережья. Все это нервировало, и я старалась как можно подробнее расспросить рыбаков о дальнейшем пути, особенно о якорных местах. Рыбаки на все смотрели проще и обычно при ветре более четырех баллов уходили с лова — якобы переставала брать рыба. Поэтому в Куктауне всегда было полно рыболовных катеров, что, впрочем, не огорчало ни экипажи, ни местных продавцов пива.
После выхода из Куктауна у меня начался новый этап плавания — под знаком якоря. Ежедневно побудка на «Мазурке» наступала до рассвета, так как в путь необходимо было отправляться с восходом солнца. Для этого имелись две существенные причины. Во-первых, до захода требовалось достичь очередного якорного места: раз проигранная гонка со временем у острова Хоп и поиск стоянки в темноте у мыса Арчер-Пойнт научили меня не пренебрегать этой проблемой. Во-вторых, на рассвете пассат был самым слабым и именно в это время операция снятия с якоря становилась реальной. На всякий случай я всегда приготавливала паруса и включала двигатель и только после этого начинала тянуть якорный канат. В зависимости от глубины приходилось вытягивать от десяти до сорока метров. Больше всего хлопот доставляла цепь, вставленная между канатом и якорем. Она образовывала на барабане лебедки замысловатые узлы, норовила покалечить руки и ноги, хотя я всегда одевалась и обувалась. Решающим был момент отрыва якоря от дна. С этой минуты надлежало действовать в молниеносном темпе: тотчас же втянуть тяжеленную штуку на барабан, заклинить цепь, уложить оставшийся кусок красивыми витками, свернуть и обезопасить десятки метров якорного каната, поставить паруса, установить подруливающее устройство и лечь на курс в сторону ближайшего навигационного знака. Обычно якорные места были маленькими, всегда вблизи берега и коралловых рифов, и затянувшийся дрейф мог бы кончиться наездом на одно из этих неприятных навигационных препятствий.
За курсом нужно было следить очень тщательно, как и за каждым рифом и островком, мимо которых я проходила. После Куктауна островков стало намного меньше, скорее, это были заросшие атоллы, окруженные намного превосходящими их по размерам подводными рифами. Зато количество самих рифов значительно увеличилось. Более благожелательные из них выставляли при малой воде кусочек себя в виде песчаной косы, менее благожелательные ждали под водой навигационного просчета. Этого я делать не хотела и, сидя на рубке с картой, наблюдала за курсом «Мазурки» и местностью. Однако с видимостью было неважно: пассат приносил короткие интенсивные дожди, которые заслоняли весь свет. Именно в таких условиях я встретилась нос к носу с судном в воротцах между двумя островками: они были, разумеется, прекрасно обозначены и разрисованы… на карте. Я же не видела ни судна, ни знаков, ни островков, хотя был полдень.
Такое занимательное, полное неожиданностей плавание продолжалось по десять часов в сутки. Ветер тоже любил побаловаться: от умеренного перескакивал к штормовому, потом исчезал, начинал капризничать, меняя направление, и снова ударял с силой. К середине дня он крепчал основательно, а перед заходом солнца начинал стихать, с тем чтобы вечером и ночью до самого рассвета закрыться на переучет. В открытом океане это было бы прекрасное плавание. В Рифе же я чувствовала себя словно в кастрюле с овощным супом, с той лишь разницей, что кораллы были намного тверже морковки.
Кульминационным моментом такого беспокойного дня являлся подход к якорному месту, что каждый раз было для меня головоломкой. Я скоро приспособилась к тому, что сильный пассат с кормы превращался в шторм противоположного направления. Главная задача заключалась в том, чтобы выбрать наиболее подходящее место для стоянки. Оно должно было быть максимально близко к берегу или рифу, чтобы служить призрачной защитой от ветра, но при этом не должна была возникать опасность наезда на них. Кроме того, такая близость должна была защищать от действия волн, заламывающихся на концах препятствия, и одновременно не мешать маневрированию и обеспечению достаточной глубины при поворотах яхты под влиянием сильных приливно-отливных течений. Найти место, удовлетворяющее всем этим требованиям, удавалось не всегда, тем более, что маневрировать приходилось в ограниченном пространстве и при сильном ветре.
Выбрав наконец подходящее место, я бросала якорь. Тотчас же готовила паруса для постановки, много раз проверяла, как держит якорь, регулировала длину якорных канатов: яхта должна была быть готова в любой момент к сиюминутному отходу. Затем разрабатывала трассу на следующий день, выбирала пункт назначения и была свободна. Обычно это был уже поздний вечер. Теперь можно было поесть, попить и отправляться спать. Якорные места давали весьма иллюзорную защиту. Если островки были низенькие, то ветер гулял по палубе, если высокие, то обрушивался на воду со скоростью, намного большей, чем на открытых пространствах.
Довольно удобно было стоять в период отлива, хотя у меня замирало сердце при мысли о том, какое сильное течение ставит яхту перпендикулярно якорному канату. А во время приливов вода вокруг корпуса начинала кипеть: встреча приливных волн с ветровыми взбалтывала море до белизны. Это плавание в миске с рифами было весьма далеким от океанического комфорта. В открытом океане все было логично, все определялось теми или иными метеоусловиями. Водная пустыня была равнодушна и великолепна. А тут — выжженный солнцем серый безлюдный берег по левому борту и желтые клочки по правому производили угнетающее впечатление. Земля — место для человека, и отсутствие на ней следов его деятельности было неестественно и пугало. Я решительно не годилась в первооткрыватели и исследователи.
После Куктауна первая стоянка была за мысом Флаттери. Отсюда Австралия вывозит песок на экспорт. Большие суда стоят здесь на рейде, а маленькие, странные на вид баржи, подвозят к ним груз и возвращаются к миниатюрной набережной. Кроме нее и песчаного карьера практически больше ничего нет. Все население — вроде бы 15 человек. В восточной части заливчика — якорное место для яхт и рыболовных катеров. Катера прячутся тут от непогоды, а экипажи отсыпаются. На ночь они уходят в море, а с восходом солнца возвращаются. Флаттери — высокий, покрытый лесом мыс. Осадка не позволила мне бросить якорь неподалеку от большого пляжа, где стояли катера и на меня дуло так, словно неподалеку работал компрессор. Но зато на этом песчаном карьере мне была передана из Польши телеграмма, которая не застала меня в Куктауне. Я тотчас же выкинула из памяти все свои претензии к почте Квинсленда.